Дети на ветру

— Знаешь, Дзэнта! А я прыгнул с высоты в полтора метра!
— Да ну!
— Ага. А вот прыгнуть с двух метров не удалось. Палец поранил.
Так Дзэнта узнал, почему Сампэй поранил палец.
— А ты можешь прыгнуть с такой высоты? — спросил Сампэй.
— Конечно. Это же не вверх прыгать, а вниз.
— Тогда пойдем. Посмотрим, у кого лучше получается.
— Нельзя. Опять палец повредишь.
Но делать нечего. Сампэй уже встал.
— Идем! Идем! — Он потянул Дзэнту за руку.
И они отправляются на обрыв, на горе за домом.
— Вот отсюда, — объявил Сампэй, становясь на краю скалы, с которой он прыгал в сад.
— Подумаешь, — говорит Дзэнта и легко прыгает вниз. Осмотревшись, он кричит: — Ага! Вот обо что ты порезал палец!
И, выкопав наполовину зарывшийся в землю осколок бутылки, отбрасывает его в угол сада. Тогда Сампэй тоже говорит, как Дзэнта: «Подумаешь!» — и прыгает с уступа. Ну вот, оказывается, не так уж страшна эта высокая гора, на которой он так долго тренировался. Сампэй оглядывает окрестности, пытаясь выискать что-нибудь новое для закаливания тела и духа. Ага! Вот что потребует отваги во сто, в тысячу раз больше — прыгать с обрыва с закрытыми глазами! Говорить никому не надо. Он будет тренироваться один и научится прыгать с закрытыми глазами с самой высокой скалы. Вот все удивятся! И он, Сампэй, станет знаменитым. И Сампэй говорит Дзэнте:
— Дзэнта, ты идешь вниз?
— Иду. А ты?
— Я тут останусь.
— Зачем? Опять палец порежешь.
— Не порежу. Ступай вниз.
— Что-нибудь придумал?
— Нет, — качает головой Сампэй.
Дзэнта, то и дело оглядываясь назад, спускается по склону.
Ну, вот теперь можно заняться прыжками вслепую. Сампэй становится на краю обрыва, там, где высота достигает примерно одного метра, и закрывает глаза. Тут ему кажется, что перед ним темная пропасть метров сто глубиной или вообще бездонная яма. И хотя он знает, что здесь не больше метра до земли, он не ощущает этого. Где уж тут прыгать! Сампэй открывает глаза и видит внизу землю совсем близко. Закрывает — земля исчезает во тьме. Тогда он зажмуривается и идет вниз по пологому склону. Ему кажется, что он, того и гляди, свалится с горы, его все тянет и тянет к краю обрыва. Поэтому, сделав шага три, он открывает глаза. Пройдет еще шага четыре и снова открывает глаза.
Так Сампэй спускается с горы и идет к дому. Теперь он с восхищением думает о слепых.
— Все же слепые молодцы! С сегодняшнего дня я буду ходить, как слепой, — говорит он Дзэнте и начинает двигаться по дому так, словно ничего не видит.
…И вот однажды, когда Сампэй бродил по дому, будто незрячий, из города вернулся скотник.
— Сегодня я навестил вашего отца, ребятки! — сказал он. — Ваша мама велела передать вам, что отцу стало лучше. Она просит вас не волноваться и вести себя хорошо. И еще просила вас написать папе письмо. Напишите сегодня, а я пойду завтра с молоком в город и заодно отнесу.
Мальчики сразу же уселись за стол, приготовили ластики и карандаши и принялись сочинять письма. Целый час они писали, стирали, снова писали, и вот что получилось:
 
Как твое здоровье, папа? Сараяма-сан сказал нам, что тебе лучше. Скорее поправляйся и приходи домой. Нам вдвоем совсем не скучно. Все время кажется, что вы с мамой где-то в доме. Только когда мы идем в школу или возвращаемся из школы, немного грустно. Невесело и по утрам, когда встаем, и когда спать ложимся, тоже чуть-чуть грустно. Теперь мы уже привыкли жить одни. Пока тебя нет, папа, мне хочется чему-нибудь научиться. На этом сегодня кончаю.
 
Третьего июня. Дзэнта.
 
 
Папа! Я сегодня ночью проснулся, а в коровнике коровы замычали: «Му-у!» И тогда я подумал о тебе. Спишь ли ты в больнице или нет. Ты спал или не спал? Думаю, часов двенадцать было. Часы много раз пробили. Скорее поправляйся и приходи домой. Мы совсем не ссоримся, ведем себя тихо.
 
Сампэй.
 
Они положили оба письма в конверт, написали на нем: «Аояма Итиро-сама» [47], заклеили и на обороте поставили свои имена. Иероглифы стояли рядком, как два братца, и мальчики засмеялись. Очень интересно писать письма!
— Сампэй-тян! Давай еще напишем, — предложил Дзэнта.
— Давай! Теперь — маме. И дедушке Оно, который на лошади приезжал.
— И ему тоже.
 
Дедушка! Как ты поживаешь? Мы теперь в доме одни. Папа заболел и лежит в больнице, а мама за ним ухаживает. Мы каждый день ждем, не послышится ли стук копыт твоей лошади, не приедешь ли ты и не покатаешь ли нас на лошади.
 
Аояма Дзэнта.
 
 
Дедушка! Я теперь стараюсь все делать с закрытыми глазами. Это очень трудно. За один или два дня не научишься. И сегодня я подумал, что слепые люди — молодцы. Я теперь собираюсь многому научиться. И скоро я буду так хорошо ездить на корове, что уж никак не свалюсь. Папа заболел, и мама с ним в больнице, так что приезжай поскорее, дедушка, и покатай меня на лошади по лугу шагом и рысью.
 
Аояма Сампэй.
 
Так написали они, не зная, что дед снова запретил бабушке навещать дом Аоямы Итиро. Они положили письма в конверт и попросили Сараяму опустить их в почтовый ящик в городе.
Что же сказал старик, прочтя эти письма?
Старика Оно в это время дома не было. Бабушка долго рассматривала письмо с именами Дзэнты и Сампэя на конверте, очень хотелось ей заглянуть внутрь, но за пятьдесят лет своей жизни с дедом старушка ни разу не прочитала письма, адресованного мужу. У нее и желания такого не было. Теперь же ей не терпелось узнать, о чем пишут внуки. Даже иероглифы их имен казались ей такими славными, как их лица. И притом, раз дети прислали письмо, несомненно случилось что-то важное. После долгих раздумий старушка вынула из волос шпильку и просунула ее в щелку конверта. Конверт тут же распечатался, будто и не был заклеен.
— Вот как! Да у вас отец болен! — невольно воскликнула старушка, словно внуки стояли перед нею.
Она прочитала письма несколько раз. И, положив их на стол, все еще продолжала говорить сама с собою:
— Что же делать? Что делать?
В это время раздалось знакомое покашливание: «Э-хэн!» — в ворота вошел дед. Старушка поспешно подняла крышку котла, где варился рис, схватила несколько разварившихся рисинок, заклеила ими конверт и пригладила его ладошкой. Потом положила письмо на стол деда, будто ничего и не знает.
— Ну вот, ты и вернулся, — сказала она, встречая деда на пороге. — А тебе письмо.
— Письмо?
Дед подошел к столу, тяжело опустился на татами.
— Так, так, — сказал он, надевая очки.
Старушка села рядом, беспокоясь о конверте. Дед взглянул на конверт с обеих сторон и нахмурился.
— Эй!
— Да.
— А кто открывал его?
— Что?
— Не что, а кто?
— Я.
— Ты? А почему такая бесцеремонность? Я не буду читать это письмо.
И он бросил конверт старушке. Она опустила голову, закрыла глаза и, шмыгнув носом, заплакала. Такого с ней не случалось лет двадцать. Обычно она отделывалась своим: «Да, да!» — и все обходилось. Но после того как старушка повидала внуков, она стала строптивой, когда речь заходила о них. Успокоившись, она спросила у деда:
— Так ты не станешь читать это письмо?
— Не стану! — решительно заявил дед, попыхивая трубкой.
— Ни за что?
— Да!
— Тогда я уйду из дома.
— Вот как!
— Да, вернусь в родную деревню.
Услышав такое, дед расхохотался во все горло.
— Что ты несешь?! Дурость какая!