Трагедия русского офицерства

В Киеве восстание большевиков 26 октября встретило сопротивление ударников и юнкеров Константиновского училища и 1-й Софийской школы прапорщиков. Особенно большие потери (40 юнкеров и 2 офицера убиты, 60 и 2 ранены) понесло 1-е Киевское Константиновское военное училище [69]. Офицер-ударник вспоминал: «… Мы на Крещатике, идем в сторону Думы. По сторонам на столбах болтаются трупы повешенных юнкеров Константиновского и 1-й школы прапорщиков. Кругом выстрелы. Пулеметная очередь скосила у нас несколько человек» [70]. Но и здесь офицерство не было организовано и его сопротивление носило случайный характер. Один из офицеров приводит в своих воспоминаниях такой эпизод: «Войдя в Купеческий сад, я увидел цепь офицеров, лежавших на земле и стрелявших в неизвестного мне противника. Из чувства солидарности я присоединился к ним, не спрашивая, в чем дело. Взял винтовку у раненого офицера. Обстановка стала быстро ухудшаться. Раздался голос командира отряда: «Господа офицеры, спасайся, кто может!»… Я бросил винтовку и поспешил выйти из сада» [71]. Чугуевское военное училище было разгромлено после ожесточенного боя в городе, понеся большие потери. После его капитуляции (на условиях сохранения свободы личному составу) оставшиеся в городе офицеры были арестованы и отправлены в тюрьмы Харькова и Москвы [72].
Были попытки сопротивления и в Сибири. 1–3 ноября под руководством военного прокурора Омского военного округа и войскового атамана Сибирского казачьего войска генерал-майоров Г. К. Менде и П. С. Копейкина, их помощников полковников В. В. Казначеева и Е. П. Березовского, произошло выступление юнкеров в Омске, в котором приняли активное участие штабс-капитан инженерных войск Н. И. Лепко, подполковники Бойе и Котляревский, капитан Болтунов и поручик Немчинов. 9-17 декабря под руководством бывшего начальника штаба Иркутского военного округа полковника М. П. Никитина и его помощника генерал-майора В. И. Марковского вспыхнуло восстание в Иркутске. В заговоре участвовало практически все командование округа во главе с генералами Самариным, Тарнопольским, полковниками Ланге, Скипетровым, подполковником Ивановым, капитаном Тарновским, прапорщиком Мелентьевым, главой казаков Оглоблиным. Об ожесточенности боев свидетельствует тот факт, что за 8-17 декабря было убито 277 и ранено 568 чел с обеих сторон, не считая тех, чьи трупы унесла Ангара [73]. Против около 800 юнкеров и 100–150 добровольцев оказалось до 20 тыс. солдат запасных полков и рабочих. Юнкерами руководили полковник Лесниченко и случайные офицеры поручик Худяков и Гайдук, но большинство кадра училищ и школ прапорщиков устранилось, тогда как юнкерская масса готова была идти в бой в почти совершенно безнадежной обстановке и не имея никакой руководящей и ясной цели. В Томске 3. 12. 1917 г. состоялось выступление сотника Ситникова [74], в Красноярске 17 января 1918 г. пытался поднять казаков есаул А. А. Сотников [75]. В Ташкенте, где события начали принимать угрожающий характер еще в сентябре, из офицеров гарнизона и надежных солдат был сформирован отряд в несколько сот человек, располагавшийся в местной крепости. Однако в конце октября, при начале боев командующим ген. Коровиченко не было проявлено должной решимости и после капитуляции 1 ноября «в городе началась ловля офицеров и добровольцев», многие (в т. ч. георгиевский кавалер ген. Мухин) были убиты на своих квартирах. Позже часть находившихся в тюрьме офицеров (в т. ч. и ген. Коровиченко) были убиты, а 8 чел. 14 декабря были отвезены в крепость и зарублены шашками [76].
По всей стране прокатилась волна погромов. Сознанием офицерства «уже мощно овладела сумбурная растерянность, охватившая русского обывателя… Чем другим можно объяснить, что во многих городах тысячи наших офицеров покорно вручали свою судьбу кучкам матросов и небольшим бандам бывших солдат и зачастую безропотно переносили издевательства. лишения, терпеливо ожидая решения своей участи. И только кое-где одиночки офицеры-герои, застигнутые врасплох неорганизованно и главное — не поддержанные массой, эти мученики храбрецы гибли, и красота их подвига тонула в общей обывательской трусости, не вызывая должного подражания» [77]. В некоторых городах — Смоленске, Калуге, Воронеже, Саратове, Калуге, Ташкенте, где офицеры и другие антибольшевистские элементы сумели хоть как-то организоваться, было оказано сопротивление. Но его очаги были подавлены, слова «офицер», «юнкер», «студент» стали бранными, и геройский порыв людей, носивших эти звания, бледнел перед пассивным отношением населения, на защиту которого они выступили и жертвовали жизнью. В Калуге для охраны города в начале ноября была сформирована рота из офицеров разных полков, которой при поддержке некоторых неразложившихся кавалерийских частей удалось было пресечь грабежи и насилия, но из страха местных властей перед большевиками она была распущена [78].
На фронте переворот породил, конечно, новую волну насилий над офицерами. Прибывавшие разложившиеся пополнения вносили еще большую смуту в и без того напряженную обстановку. В сводке по Западному фронту сообщалось, что отказ частей от выхода на занятия стал общим и ежедневным. Отношение к офицерском резко враждебное, и настроение их угнетенное. В некоторых полках офицерском пришлось спасаться бегством, имели место аресты их во многих частях. Командиры полков и дивизий были вынуждены работать в присутствии приставленных к ним солдат. «29 октября в Режице большевиками захвачен эшелон с броневиками, командир и офицеры, пытавшиеся оказать сопротивление, посажены в тюрьму… при слиянии рот 68-го Сибирского полка с 31-м командир батальона штабс-капитан Ждановских избит за призыв к исполнению приказа… в 297-м полку положение офицеров сделалось невыносимым, т. к. находясь фактически в плену у солдатской массы, офицеры вынуждены терпеть унижения и оскорбления: они лишены вестовых, средств передвижения, возможности сносится друг с другом… толпа солдат 22-го Финляндского полка разгромила штаб, угрожая командиру самосудом… положение всех вообще офицеров невероятно тяжело…» Типичное впечатление офицера: «Невозможно описать человеческими словами, что творилось кругом в нашей 76-й пехотной дивизии, в соседней с нашей и вообще, по слухам, во всей Действующей Армии!. Еще совсем недавно Христолюбивое Воинство наше, почти одними неудержимыми атаками в штыки добывало невероятные победы над неприятелем, а теперь… разнузданные, растрепанные, вечно полупьяные, вооруженные до зубов банды, нарочно натравливаемые какими-то многочисленными «товарищами» с характерными носами на убийства всех офицеров, на насилия и расправы»…  [79]
После захвата власти большевиками командному составу пришлось делать нелегкий выбор: уйти или остаться. С одной стороны, казалось невозможным служить под властью врагов российской государственности, с другой, уйти значило оставить фронт в руках людей, совершенно неспособных к управлению, следствием чего явилась бы полная анархия и, возможно, поголовное истребление офицеров. Разумеется, для тех, кто успел снискать особую ненависть большевиков, этот вопрос не стоял, но остальные решали его по-разному. Некоторые, считая, что верность союзническим обязательствам потеряла теперь всякое значение, склонялись к тому, чтобы признать власть Совнаркома, чтобы спасти остатки армии. Часть офицеров, не представляя себе сути и задач большевистской партии, наивно полагала, что те, взяв власть, будут заинтересованы в сохранении армии (нормальному человеку, а офицеру в особенности, трудно было представить себе, чтобы могла существовать партия, принципиально отрицающая понятие отечества и всерьез ставящая целью мировую революцию). Существовало и еще одно обстоятельство. «Воспринятое с первых шагов службы сознание чувства долга перед родиной, укорененное в течение долгих лет, обратившееся в привычку точно и беспрекословно исполнять приказы начальников, заставляли офицера задумываться над вопросом неисполнения даже и противозаконного приказа, идущего сверху от новых властителей Родины, хотя бы эти приказы и разрушали впитанное с ранних лет чувство национальной гордости русского офицера. Как ни странно, но эта привычка к беспрекословному повиновению сыграла во многих случаях роковую роль в жизни офицеров. Перед каждым из нас встал тяжелый вопрос: повиноваться ли велениям, идущим сверху, и, умыв руки, точно выполнять все приказы, возложив ответственность за судьбы Родины на отдающих эти приказы, — или же, стряхнув с себя наваждение, сказать открыто: