День Святого Валентина

- И это всё, что ты можешь сказать? 
- А чего ты ждёшь? - удивилась она. 
- Не знаю. 
- Знаешь. - Она посмотрела ему прямо в лицо своими разноцветными глазами, и ему опять показалось, что она видит кого-то у него за спиной. Прекрасно знаешь. Но ты никогда этого не дождёшься. 
- Никогда-никогда? 
- Никогда. 
Он помолчал, сдерживая слёзы и бессильную ярость. Улыбнулся, стараясь этой улыбкой сбить ненужный пафос со своего признания. 
- Значит, мы больше не должны встречаться? 
- А это ещё почему? - Тоня вскинула широкие брови. - Тебе что, недостаточно любить самому? Разве обязательно нужно, чтобы тебя любили в ответ? Ну, ты и эгоист! Не ожидала... 
Ему вдруг и правда показалось, что он - неисправимый эгоист, и что он страшно перед ней виноват. Умела она всё так перевернуть, так искорёжить, что он готов был поверить, что чёрное - это белое, а суслик - носорог. 
Она никогда не гнала его от себя, но и не держала. Дверь была прикрыта, но не заперта, стоило только слегка нажать на ручку, как она поддастся с готовностью. И тысячу раз он зарекался ей звонить, и встречаться, и давать втягивать себя в бесконечные, муторные, ни к чему не ведущие разговоры. Но тысячу раз он снова, волнуясь, собирался на свидание с ней, и набирал её номер, и покупал ей цветы. 
Он и писать начал из-за неё. 
То есть, конечно, писал он давно, с самого детства, но никогда не думал, что будет заниматься этим всерьёз. А потом она его как-то похвалила. Сказала: "Тим, да ты гений!" Ей ничего не стоило сказать кому-нибудь "ты гений" или "ты очень умный", а все велись на это, как маленькие. 
И ему тогда очень захотелось, чтобы она когда-нибудь сказала это без иронии. Захотелось, чтобы она им гордилась, и шла с ним рядом в свете прожекторов, улыбаясь навязчивым репортёрам. И тогда он написал на листке бумаги странные слова: "Ты ещё услышишь обо мне", и приколол этот листок над своим письменным столом. И каждый раз, когда он садился работать, перед ним краснели эти слова, которые помогали ему, как заговор, как молитва. 
"Интересно, скоро ли они уйдут?" - думал он, глядя на Тониных гостей. Ему так хотелось поговорить с ней серьёзно, без подколок, без шуточек, без этого бла-бла-бла, которое льётся и льётся, как вино, на вечеринках вроде этой. Но он знал, что сегодня серьёзного разговора не будет. Впрочем, не будет его и завтра. Потому что когда один любит, а другой позволяет себя любить, говорить им, по большому счёту, не о чем. 
- Ну-ка, дыхни на меня, Шурёнок! - бабушка схватила её за плечи и потрясла. - Ты что, выпивала? Вином от тебя несёт, как из ларька. 
Шура засмеялась и дыхнула бабушке прямо в нос, потом поцеловала в обе щёки и попыталась поднять. У неё ничего толком не вышло, но на какую-то секунду бабушкины ноги в тапочках оторвались от пола, заболтались в невесомости, и бабушка закричала: 
- Поставь! Поставь, кому говорю! 
- Мне не трудно, - пыхтя от напряжения, выдохнула Шура. - Я, знаешь, какая сильная... 
И она снова попыталась поднять отбивающуюся бабушку. С каждым годом Шурка всё росла и росла, а бабушка, наоборот, утаптывалась, поэтому теперь она были одного роста, только Шурка шире в плечах. 
- Нельзя такие тяжести поднимать, - с упрёком сказала бабушка. - Тебе ведь ещё рожать. 
- Рожу, рожу, - заверила её Шурка. - Об этом не беспокойся. 
И она стала вертеться у зеркала, то обтягивая просторным свитером неразвитую грудь, то вертя бёдрами в каком-то непристойном танце, то обматывая косу вокруг головы. Залюбовалась собой, как будто только сегодня обрела своё тело - живое, гибкое, пружинистое. А раньше жила и совсем его не замечала, волочила за собой, как какую-то неудобную поклажу. 
- Ба, как думаешь, я симпатичная? 
Бабушка вздохнула и улыбнулась, любовно глядя на внучку. 
- Не о том думаешь, - тихо сказала она. - Об учёбе надо думать, а не хвостом около зеркала вертеть. 
- А формы у меня - манящие? 
Бабушка прыснула от смеха. 
- Ты, Александра, слишком много думаешь о своём теле. 
- Но ведь должен же о нём хоть кто-нибудь думать! - и она завертелась вокруг своей оси, раскинутыми руками смахивая со столика в прихожей флаконы со старыми духами, щётки для волос и ваксу для ботинок. 
- Перестань! У меня голова кружится, - попросила бабушка. - Ты хоть расскажи, кого видела, что делали, о чём говорили? 
- На твои вопросы я буду отвечать только в присутствии моего адвоката, - пропела Шура и сама засмеялась. 
- Хорошо тебе, - сказала бабушка. - Полное самообслуживание. Сама пошутила, сама посмеялась и очень собой довольна. 
- Довольна - не то слово, - Шура прошла в комнату и со всего размаха бросилась на диван, да так, что застонали старые пружины. - Я счастлива. Представляешь? Прямо задушить кого-нибудь хочется, до того счастлива! 
- Спать ложись, - сказала бабушка, не веря Шуркиному счастью. - Завтра тебя не добудишься. 
- Добудишься. Я, может, и уснуть не смогу, до того счастлива. 
- А ты не голодная? Может, поешь? 
Это какой-то всемирный бабушинский сговор - кормить своих отпрысков. Все бабушки подписывают не подлежащее огласке соглашение, в котором чёрным по белому значится, что своих внуков нужно кормить до смерти в любое время дня и ночи. 
- Да какой там! - махнула рукой Шурка. - Я ведь из гостей. Ты что, забыла? 
Сказала, и тут же сообразила, что за весь вечер к еде так и не притронулась. Разве что всё перепробовала, пока готовила, а за столом как-то не до того было. Волновалась, понравится ли её стряпня, следила, чтобы всем всего хватило, песни слушала, выпила в задумчивости целую бутылку крем-соды, а вот поесть как-то не догадалась. 
- А что есть-то? - спросила она, сглатывая слюну. 
- Борщ есть вчерашний, - стала перечислять бабушка. - Котлеты телячьи. Гречка есть, но её варить надо. 
- Давай, - Шурка вскочила с кровати. 
- Что разогреть? 
- Греть ничего не надо, в животе согреется. 
Она съела большую тарелку холодного борща с двумя ложками сметаны и запила это всё компотом. Ела молча, с наслаждением, как будто только сейчас открыла для себя, какое это удовольствие - есть, когда голоден и именно то, чего душа просит. 
- Слушай, ба, - она вылавливала кусок груши из компота и не смотрела на бабушку. - А Тоня, она красивая? 
Бабушка подняла глаза к потолку, припоминая, кто такая Тоня, и утвердительно качнула головой. 
- Как будто красивая. 
- Нет, ну, она красавица или просто симпатичная? 
Бабушка устало взглянула на Шурку, искренне не понимая, как может человек задаваться такими глупыми вопросами. 
- Она просто симпатичная, - сказала бабушка. - Красивая - это Венера Милосская или там Джоконда. Вот это да. А среди наших знакомых нет таких ни красавиц, ни красавцев. 
От этих слов Шурка так пригорюнилась, что отставила компот в сторону с недоеденными ягодами. 
- Господи, вот горе-то! 
Она обхватила лицо обеими руками и покачала головой из стороны в сторону. 
- Куда же вся красота подевалась? - спросила она. - Да и как это может быть - на всех старинных картинах такие люди - глаз не отвести. А у нас в классе - ничего похожего. 
Бабушка пожала плечами. 
- А, может, и тогда художники врали, - сказала она. - Даже наверняка. И фотографировали сто лет назад лучше, чем сейчас. Посмотри на старые фотографии - такие правильные, полноценные лица, как будто люди раньше были из другого теста. 
- А это так? 
- Конечно, нет, - улыбнулась бабушка. - Может быть, им было труднее выживать, но легче жить, чем теперь. 
- Это как это? - не поняла Шурка. 
- Неважно, - махнула рукой бабушка. - Лучше спать иди, вот что. 
Вечно она так. Только начнётся интересный разговор, так ей сразу нужно его оборвать: или бельё вешать, или в магазин идти, или спать Шурку отправлять. 
- А я бы очень хотела быть красавицей, - призналась Шурка. - Такой, чтобы на улице оглядывались. Такой, чтобы каждый, кто увидит меня хоть один раз, мечтал бы встретиться ещё и ещё.