Дающий

Джонас рассматривал его в лупу, подбрасывал и пускал кругами по столу, но яблоко больше не менялось.
Так ничего и не произошло, если не считать объявления, которое тем же вечером раздалось из громкоговорителя. Объявления, которое указало на него, не называя имени, и заставило Родителей многозначительно посмотреть на его стол, где все еще лежало яблоко.
Теперь, сидя за уроками, пока все остальные возились с ребенком, он мотал головой, пытаясь прогнать воспоминания о том, что случилось. Он заставил себя вернуться к заданиям, чтобы успеть что-нибудь до ужина. Гэбриэл начал хныкать, и Отец, терпеливо объясняя Лили, как кормят новорожденных, дал ему бутылку со смесью.
Вечер продолжался, как и все вечера в Семейных Ячейках, в доме, в коммуне: спокойный, медлительный. Время восстановления сил и подготовки к новому дню. От всех прочих вечеров он отличался лишь одним — присутствием Младенца со светлыми, серьезными, знающими глазами.
  
4
 
Джонас медленно ехал по коммуне, ища глазами велосипед Эшера. Он редко проводил часы добровольной работы вместе с Эшером, потому что тот все время дурачился, и работать серьезно было совершенно невозможно. Но сейчас, с приближением Двенадцатилетия и окончанием часов добровольной работы, это было уже неважно.
Свобода выбирать, где провести часы добровольной работы, всегда казалась Джонасу невероятной роскошью — ведь весь остальной день был так строго расписан.
Он вспомнил, как ему исполнилось Восемь, — скоро это предстоит и Лили, — и он получил эту свободу выбора. Все Восьмилетние, приступая к первым часам добровольной работы, немного нервничали, хихикали и старались держаться вместе. В первый день они почти всегда оказывались в Зоне Отдыха, привычном для них месте, помогая с младшими. Но мало-помалу, под руководством взрослых, они становились увереннее и начинали выбирать для работы места, которые отвечали их интересам и умениям.
Бенджамин, например, почти все эти четыре года посвятил добровольной работе в Центре Реабилитации, помогая членам коммуны, получившим травмы. Ходили слухи, что он умеет не меньше, чем Руководители Реабилитации, и даже придумал какие-то методы и аппараты для ускорения восстановления. Никто не сомневался, что Бенджамин получит Назначение в этой области и даже сможет пропустить часть обучения.
Джонас восхищался достижениями Бенджамина. Они учились в одной группе и были хорошо знакомы, но, несмотря на это, никогда не обсуждали успехи Бенджамина, такой разговор поставил бы его в неловкое положение. Невозможно было говорить о чьих-то успехах, не нарушив Правила о хвастовстве. Это было второстепенное Правило, примерно такое же, как Правило о грубости, и наказанием за его нарушение был всего лишь легкий выговор. И тем не менее лучше не создавать ситуаций, в которых так легко нарушить Правила.
Джонас проезжал квартал за кварталом, надеясь найти велосипед Эшера. Он проехал мимо Детского Центра, в который Лили ходила после школы. Проехал Центральную Площадь Лекторий, где проводились общественные собрания.
Джонас притормозил, чтобы прочесть таблички с именами на велосипедах возле Воспитательного Центра. Потом остановился у Центра Распределения Еды — помогать с доставкой было интересно, и он надеялся, что найдет здесь Эшера и будет вместе с ним развозить коробки с едой по домам коммуны. Наконец Джонас нашел велосипед Эшера — он, как всегда, валялся на земле — возле Дома Старых.
На стоянке было только два детских велосипеда — Эшера и Одиннадцатилетней по имени Фиона. Джонасу нравилась Фиона. Она хорошо училась, была вежливой и спокойной, но при этом с ней было весело, так что он не удивился, что сегодня Эшер работал именно с ней. Он аккуратно поставил свой велосипед и вошел в здание.
— Здравствуй, Джонас, — поприветствовала его служительница.
Она протянула ему анкету и, когда он подписался, поставила на ней свою печать.
Все часы добровольной работы обязательно учитываются и вывешиваются в Зале Открытых Записей. Дети по секрету рассказывали друг другу историю про одного Одиннадцатилетнего. Будто бы много лет назад он пришел на Церемонию, но вместо Назначения получил выговор за то, что у него слишком мало часов добровольной работы. Ему дали месяц, чтобы набрать недостающие часы, и только потом, уже без торжественной церемонии, он получил Назначение: это позорное происшествие омрачило его будущее в коммуне.
— Хорошо, что у нас сегодня есть помощники, — сказала служительница. — Мы праздновали Удаление этим утром, а от этого всегда сбивается расписание.
Она посмотрела на распечатку.
— Так. Эшер и Фиона помогают в ванной комнате. Может, присоединишься к ним? Ты же знаешь, где это?
Джонас кивнул, поблагодарил ее и пошел по длинному коридору, заглядывая в комнаты. Старые тихо занимались своими делами — разговаривали, что-то мастерили, спали. В комнатах стояла удобная мебель, на полу лежали ковры. Здесь было тихо и спокойно, совсем не так, как в оживленных центрах производства и распределения.
Джонас был доволен тем, что за эти годы поработал в разных местах, — он знал, чем они отличаются. Но он понимал, что никогда не увлекался чем-то одним, а значит, не мог даже предположить, каким может быть его Назначение.
Он усмехнулся: «Опять думаешь про Церемонию, Джонас?» Впрочем, он подозревал, что сейчас, когда до Церемонии осталось так мало времени, все его друзья думают о том же.
Он прошел мимо Медбрата, ведущего по коридору одну из Старых. Сгорбившаяся женщина медленно передвигала ноги в мягких туфлях.
— Привет, Джонас, — поздоровался молодой мужчина в униформе.
Женщина подняла голову и улыбнулась, глядя перед собой затуманенными темными глазами. Джонас понял, что она слепая.
Он вошел в ванную комнату. Влажный воздух пах моющими средствами. Он снял форменную куртку, аккуратно повесил ее на крючок и взял с полки халат Помощника.
— Привет, Джонас! — Эшер окликнул его, не отходя от ванны.
Рядом с другой ванной сидела Фиона. Она обернулась и улыбнулась Джонасу. Фиона бережно намыливала мужчину, который лежал в теплой воде.
Джонас поздоровался с ними и с другими служащими. Затем подошел к Старым, сидящим на мягких стульях в ожидании купания. Джонас уже работал здесь и прекрасно знал, что делать.
— Ваша очередь, Лариса, — сказал он, прочитав имя женщины на значке. — Я только включу воду, а потом помогу вам подняться.
Он нажал кнопку на ближайшей свободной ванне. Из десятков дырочек полилась вода. Ванна заполнится за минуту, а потом вода отключится автоматически.
Он помог женщине встать со стула, подвел к ванне и снял с нее халат. Поддерживая ее за руку, он помог ей опуститься в ванну. Она откинулась назад и удовлетворенно вздохнула, положив голову на мягкий подголовник.
— Вам удобно? — спросил Джонас, и Лариса кивнула, не открывая глаз.
Джонас взял чистую губку, выдавил на нее моющее средство и принялся мыть хрупкое тело.
Прошлым вечером он смотрел, как Отец купает младенца. Выглядело это почти так же: тонкая кожа, теплая вода, мягкие движения рук, скользких от мыла. Расслабленная умиротворенная улыбка на лице женщины напомнила ему о Гэбриэле.
И нагота тоже. Правила запрещали взрослым и детям видеть друг друга обнаженными, но это не касалось Младенцев и Старых. Джонасу это нравилось. Было ужасно неудобно переодеваться в раздевалке, оставаясь прикрытым; приносить извинения за то, что случайно увидел чье-то тело, тоже всегда было неловко. Он не понимал, почему это так важно. Он чувствовал себя в безопасности в этой теплой, тихой комнате. Ему нравилось выражение полного доверия на лице женщины, которая лежала в воде. Обнаженная, беззащитная. И свободная.
Краем глаза он видел, как его подруга Фиона помогает Старому выбраться из ванны и вытирает его худое голое тело полотенцем. А затем помогает надеть халат.
Джонас думал, что Лариса задремала, как это часто бывает со Старыми, и старался, чтобы его движения были ровными и мягкими.