Круг

Горло у Анны-Карин сжимается, и она начинает кашлять. Злость комом встает в горле. Анна-Карин кладет вилку и нож на стол.
– Ведь у него вся жизнь была впереди, – продолжает мама. – Мне этого не понять.
«А мне понять!» – хочет закричать Анна-Карин.
Сколько раз она думала о том, как легко было бы покончить со всеми проблемами раз и навсегда! Первый раз она думала об этом, когда ей было восемь лет. Тогда она впервые рассказала учителю о том аде, в котором живет. Он попытался серьезно поговорить с ее мучителями, но после этих разговоров они раздели ее до трусов и футболки и оставили на школьном дворе. Была зима. «В следующий раз мы тебя вообще прибьем, чмо», – сказал Эрик Форслунд. Маме пришлось тогда приезжать за Анной-Карин и забирать ее домой. Но жаловаться Анна-Карин не стала, сказала, что это просто была игра.
Если бы мама как следует расспросила ее о том, что случилось, Анна-Карин сказала бы правду. Но мама ничего не спрашивала, а лишь отругала дочь за то, что ей пришлось лишний раз тащиться в школу.
Да, Анна-Карин знает, каково это – хотеть умереть. В течение восьми лет она думала об этом практически ежедневно. Однако снова и снова отодвигала от себя эту мысль. Ведь есть дедушка. И животные. И каникулы, когда не нужно ездить в город. А иногда, в те минуты, когда Анна-Карин осмеливается заглядывать в будущее, там вырисовывается другая жизнь – жизнь, где Анна-Карин работает ветеринаром и имеет собственный дом, в лесу, далеко от Энгельсфорса.
– Мы наверняка многого не знаем о жизни этого мальчика, – говорит дедушка маме, как всегда дипломатично.
– Да уж, наверное, ему было нелегко. С такими-то родителями, – отвечает мама, как всегда неверно истолковав слова дедушки.
Иногда Анна-Карин не знает, что раздражает ее больше: дедушка, который никого не осуждает, или мама, которая осуждает всех, кроме себя.
– В смысле, у Хелены на первом месте работа, а про Кристера я вообще не говорю, – продолжает мама. – Эдакая шишка в муниципалитете, где уж тут найти время для семьи. Да уж, не все то золото, что блестит.
Мама не скрывает удовлетворения оттого, что у кого-то, кого она считала «везунчиками», случилась беда.
– Я не хочу сказать, что это вина родителей, и тем не менее. Когда дети рождаются на свет, они похожи на чистый лист бумаги. Мы, взрослые, пишем на этих листах. И когда твой папа оставил нас, я сказала себе: Анна-Карин никогда не будет…
Мама разглагольствует дальше, но Анна-Карин не может больше слушать. «Какая же ты злая! – хочется кричать ей. – Ты не знаешь ничего о семье Элиаса, ты даже о своей семье ничего не знаешь. Ты не имеешь права так говорить. ЗАТКНИСЬ СЕЙЧАС ЖЕ!»
Сердце тяжело бьется в груди Анны-Карин. Вдруг она замечает, что в кухне наступила тишина.
Мама затушила сигарету, смятый окурок лежит на краю тарелки и все еще немного дымится. А мать таращится на Анну-Карин широко раскрытыми глазами. Она кашляет, пытается что-то сказать, но из горла вырывается только хрип.
Анна-Карин косится на дедушку. Он встревожен.
– Что с тобой, Мия? Тебе в горло что-то попало? – спрашивает он.
Мама тянется к стакану с водой и делает глубокий глоток. Она откашливается снова, но у нее не получается выдавить из себя ни слова.
– Что случилось? – спрашивает Анна-Карин.
«Я потеряла голос», – жестами показывает мать.
Она поднимается и бредет из кухни с пачкой сигарет в руке. В гостиной сразу же включается телевизор.
Дедушка и Анна-Карин смотрят друг на друга. Анна-Карин не может удержаться от хихиканья.
– Ничего смешного, – упрекает ее дедушка, и Анна-Карин замолкает.
«Но ведь, правда, смешно», – хочется сказать ей. Просто ужасно смешно.
* * *
Мину выплевывает пену от зубной пасты, споласкивает щетку и вытирает рот полотенцем. Она смотрится в зеркало и чувствует, как по позвоночнику пробегает холодок. Зеркало – твердое, блестящее. Смогла бы она разбить его рукой? Ведь Элиас так сделал?
Нет, нельзя думать об этом.
Она выходит из ванной и идет в свою комнату. Маленькая круглая лампа с зеленым абажуром уютно светит на прикроватном столике. Мину одета в пижаму, домашний халат и тапочки. Но ей холодно. Она подходит к окну, чтобы проверить, плотно ли оно закрыто.
Медлит.
Верхушки деревьев и кусты качаются от ветра. Дождь кончился. Асфальт мокро блестит в свете фонарей. Один из кустов отбрасывает на дорогу причудливую тень.
Нет, понимает Мину. Там кто-то стоит. В темноте, там, где кончается свет фонаря.
Она закрывает шторы и выглядывает в щелочку. Теперь она уверена. В тени стоит человек и смотрит на ее дом.
Потом он разворачивается и уходит. Когда он проходит под фонарем, Мину видит его спину. Черная куртка с накинутым на голову капюшоном.
Мину стоит, остолбенев, пока фигура не исчезает.
Вдруг за спиной раздается скрип шагов.
Ужас, который она в течение всего дня старательно прятала от окружающих, вырывается наружу. Мину кричит от страха, оборачивается и видит в дверном проеме маму.
– Мину… – говорит мама.
Из глаз Мину льются слезы. В следующую секунду она чувствует на своих плечах теплые мамины руки, вдыхает ее запах. Она плачет и всхлипывает, пока слезы не кончаются.
– Bashe azizam, – говорит мама ласково.
В эту ночь мама сидит на краю кровати, пока Мину не уснет.
* * *
Ванессе снится Элиас.
Он стоит у мертвых деревьев на школьном дворе и наблюдает за ней.
Когда она видит его, ей становится грустно. Элиас Мальмгрен умер, и его будут вспоминать только как парня, который покончил с собой в школьном туалете.
Ванесса просыпается оттого, что телефон Вилле вибрирует на полу. Вот черт. Они заснули на матрасе в доме Юнте. Уже ночь? Трудно сказать – в этой мрачной комнате никогда не открывают жалюзи.
Телефон Вилле все еще звонит, и она поднимает его, чтобы посмотреть, который час. Телефон умолкает, но Ванесса успевает увидеть имя на дисплее.
Вилле, как обычно, стянул одеяло на себя, и Ванесса ежится от холода. Она обнимает Вилле и чувствует тепло его тела. Он беспокойно ворочается во сне. Как он не похож на себя, когда спит. Иногда он кажется Ванессе мальчиком, а иногда древним стариком. Ванесса придвигается к Вилле и забирается к нему под одеяло.
«Линнея В» на дисплее мобильного.
Линнея Валлин.
Лучшая подруга Элиаса Мальмгрена.
Бывшая девушка Вилле.
 
7
Воз подпрыгивает и кренится. Она стоит на коленях, ей только что удалось освободиться от мешка, который они натянули ей на голову. Утренний воздух освежает ее вспотевшее лицо. Она бросает взгляд на сгорбленную спину кучера и его черную остроконечную шляпу.
Сев поудобнее, она начинает сражаться с веревками. Но они завязаны слишком туго.
С одной стороны дороги тянется лес, темный, молчаливый. С другой – простираются луга. То тут, то там виднеются сгорбленные серые хижины. Над розовой полосой рассвета на востоке горит утренняя звезда.
Собрав все свое мужество, она думает спрыгнуть с повозки. Но ее тело изранено, а ноги скованы цепью – далеко убежать не удастся. А то еще и разобьешься о землю. Руки связаны, помочь себе нечем.
Но больше всего ее угнетает безнадежность.
Какая жизнь ждет ее, если ей удастся бежать в леса?
Жизнь изгоя, одиночки. За ней будут охотиться те, кому она доверяла. Ее предали те, кто обещал защищать ее.
На горизонте вот-вот покажется красное солнце.
Они скоро прибудут на место.
Ребекка открывает глаза. Запах гари сразу ударяет ей в нос и чувствуется еще сильнее, чем вчера.
Пол холодит ноги. Она надевает на себя вчерашние носки, спортивный бюстгальтер, старую поношенную футболку и кеды. Потом выскальзывает из комнаты и осторожно закрывает за собой дверь.
По дороге она заглядывает в комнату сестренок. Альма и Муа еще спят. Ребекка слышит дыхание малышей, и в ее сердце пробуждается покровительственная любовь и нежность, которые она испытывает к своим сестренкам и братишкам. Рядом с этими чувствами горе и страх, пережитый во сне, немного бледнеет.