Поступь хаоса
Вапщем, история такая: моя мама дружила с Беном еще до отбытия в Новый свет, они оба были прихожанами одной церкви, когда поступило предложение покинуть старую планету и колонизировать другую. Ма уговорила па, Бен уговорил Киллиана: так их корабли очутились здесь и была основана наша колония. Ма и па разводили овец, а на соседней ферме Бен с Киллианом выращивали пшеницу, и все жили счастливо и дружно, сонце никогда не заходило, мужчины и женщины пели песни, любили, никогда не болели и не умирали.
По крайней мере именно эту историю я вижу в их Шуме, но как знать, что было на самом деле? Потомушто когда я родился, все вдруг изменилось. Спэки выпустили микроб, убивший всех женщин и мою ма, потом началась война, мы ее выиграли, но Новому Свету вапщемто пришел конец. Я тогда был совсем крохой и ничего не понимал. Нас, детей, осталась целая куча, зато взрослых — всего-то полгорода мужчин. Поэтому многие дети умерли, а мне, считай, повезло, потомушто Бен и Киллиан взяли меня к себе, кормили, поили, воспитывали, учили и вапще всячески не давали умереть.
Словом, я как бы их сын. Ну не совсем «как бы», но и не сын. Бен говорит, что Киллиан на меня орет, потомушто волнуется. Если это правда, то более странного способа проявлять заботу я не видел — по-моему, никакая это не забота, если хотите знать мое мнение.
Бен — совсем другой, не то что Киллиан. Он добрый, а в Прентисстауне добрых людей не водится. Все мужчины этого города, все сто сорок пять, даже новоиспеченные, которым только недавно исполнилось тринадцать, даже Киллиан (хоть и в меньшей степени), в лучшем случае меня игнорируют, а в худшем — поколачивают, поэтому большую часть времени я стараюсь вести себя так, чтобы на меня не обращали внимания.
Бен другой. Я не стану его описывать, не то вы подумаете, что я сопливая девчонка. Только скажу, что я никогда не знал своего па, но если бы однажды утром меня попросили выбрать себе отца из всех мужчин — мол, давай, выбирай, кого хочешь, — то мой выбор, скорее, пал бы на Бена.
Он что-то насвистывает, а когда я подхожу — я его не вижу, и он не видит меня, — мелодия меняется, потомушто он меня почувствовал и теперь свистит нарочно, чтоб я узнал песню: Как-то ранним утром на истоке дня… Якобы это была любимая песня моей мамы, но я думаю, это его любимая, потомушто он пел ее мне с самого детства, сколько я себя помню. Моя кровь еще бесится из-за Киллиана, но я сразу начинаю успокаиваться.
Да-да, пусть песня для малышей, плевать я на это хотел, заткнитесь!
— Бен! — лает Манчи и принимается скакать вокруг арасительной установки.
— Привет, Манчи, — слышу я, поворачивая за угол. Бен чешет Манчи за ухом, а тот от удовольствия закрыл глаза и стучит задней лапой по земле. Хоть Бен уже давно вычислил по моему Шуму, что я опять поцапался с Киллианом, он ничего про это не говорит, только здоровается:
— Привет, Тодд.
— Привет, Бен. — Я впираюсь взглядом в землю и пинаю валяющийся под ногами камень.
В Шуме Бена яблоки, и Киллиан, и ты так вырос, и опять Киллиан, и рука ужасно чешется, и яблоки, и ужин, и Господи, какая теплынь, и все это звучит так непринужденно, ненавязчиво, как бутто в жаркий день купаешься в прохладном ручье.
— Успокоился немного, Тодд? — наконец говорит Бен. — Напоминал себе, кто ты?
— Ага, — отвечаю. — Не пойму только, чего он так на меня напустился? Почему нельзя просто поздороваться, а? Не успеешь домой зайти, как тебе с порога: «Я знаю, что ты виноват, и житья не дам, пока не узнаю и чем».
— Такой уж у нас Киллиан, что поделать. Ты ведь его знаешь.
— Вот все время ты так говоришь. — Я срываю зеленый пшеничный колосок и сую в рот, не глядя на Бена.
— Яблоки дома оставил?
Я смотрю на него и жую колосок. Он прекрасно знает, что яблоки не дома.
— И на то есть причина, — вслух говорит он, все еще почесывая Манчи за ухом. — Есть причина, которую я не могу уловить.
Он пытается прочесть мой Шум, пытается извлечь из него правду — для большинства мужчин это прекрасный повод начать драку, но мне плевать, это ведь Бен. Пусть читает.
— Аарон?
— Да, я встретил Аарона.
— Это он тебе губу разбил?
— Ага.
— Вот сукинсын! — Бен хмурится и делает шаг вперед. — Пожалуй, я схожу и перекинусь словечком с нашим проповедником.
— Нет, — останавливаю его я. — Не надо. Ты только хуже сделаешь, а мне совсем не больно.
Бен осторожно берет меня за подбородок и внимательно осматривает рану.
— Вот сукинсын, — тихо повторяет он и трогает разбитую губу.
Я отшатываюсь.
— Да ерунда, говорю!
— Держись от него подальше, Тодд Хьюитт.
— Думаешь, я спецально на болото побежал, чтоб его там встретить?
— Он скверный человек.
— Ну надо же, черт возьми, спасибо за полезные сведения, Бен!
Тут я улавливаю в его Шуме фразу один месяц и что-то новое, совсем мне не знакомое, но он быстро прикрывает это другими мыслями.
— Что происходит, Бен? — говорю я, оборачиваясь. — Что не так с моим днем рождения?
Он улыбается, и на секунду мне чудится, что улыбка эта какая-то тревожная.
— Сюрприз. Поэтому не ройся в моем Шуме, пожалуйста.
Хотя я почти мужчина и почти с Бена ростом, он все равно немного нагибается ко мне: не слишком близко, в самый раз, чтобы я не чувствовал себя неловко. Я чуть-чуть отвожу взгляд. И хотя это Бен, хотя я доверяю этому человеку больше, чем всем остальным в нашем гнусном городишке, и хотя он спас мне жизнь и спасет снова, если придется, я все равно не горю желанием открывать ему Шум, потомушто при мысли о случившемся на болоте грудь отчего-то спирает.
— Тодд? — Бен приглядывается ко мне.
— Тихо, — тявкает Манчи. — Тихо на болоте.
Бен смотрит на Манчи, потом переводит мягкий, полный тревоги взгляд на меня.
— О чем он, Тодд?
Я вздыхаю.
— Мы видели на болоте одну штуку. Ну, не то чтобы видели, оно спряталось, но это было вроде дыры в Шуме, какая-то пустота…
Я умолкаю, потомушто Бен перестал слушать мой Шум. Я открыл ему свои мысли и вспоминаю случившееся как можно правдивей, а он почему-то уставился на меня ожесточенным взглядом, и сзади доносится Шум Киллиана: тот идет по полю и испуганно зовет нас c Беном, и Шум Бена тоже начинает немного жужжать от волнения, а я все продолжаю вспоминать ту дыру, только тихо, тихо, как можно тише, чтобы меня не услышали в городе. Киллиан все еще идет к нам, а Бен просто смотрит, смотрит на меня, пока я наконец не выдерживаю:
— Это спэки? — спрашиваю я. — Спэки вернулись?
— Бен! — орет Киллиан, шагая к нам через поле.
— Мы в опасности? — не унимаюсь я. — Будет война?
Но Бен только выдавливает «О господи!», очень тихо, потом повторяет и тут же, не двигаясь и не сводя с меня глаз, говорит:
— Тебе надо бежать. Бежать прямо сейчас.
4
Не думай об этом
Киллиан подбегает к нам, но сказать ничего не успевает — Бен тут же его осаживает:
— Не думай об этом!
Он поворачивается ко мне.
— Ты тоже не думай. Прикрой другим Шумом, ясно? Спрячь. Спрячь как можно дальше!
Он хватает меня за плечи и стискивает так крепко, что кровь начинает стучать в голове еще сильней, чем раньше.
— Да что стряслось? — не понимаю я.
— Ты шел домой через город? — спрашивает Киллиан.
— Конечно, через город! Другой дороги вроде не проложили, — огрызаюсь я.
Лицо у Киллиана становится жестоким, но не потомушто он злится на меня, а потомушто ему страшно. Я слышу его страх — он похож на громкий крик в Шуме. На меня уже не орут за словечки вроде «черт» и «клятый», и оттого мне становится еще больше не по себе. Манчи лает как ненормальный: «Киллиан! Тихо! Черт! Тодд!», — но его даже не думают успокаивать.
Киллиан смотрит на Бена.
— Действовать надо сейчас.
— Знаю.