Маленький оборвыш

– Беги скорей домой и радуйся, что так дешево отделался! – сказал слуга, выталкивая меня на улицу и запирая за мной дверь.
 
XII
Я знакомлюсь с двумя джентльменами
– Радуйся, что так дешево отделался! – сказал мне трактирный слуга.
Радоваться – чему? Хотел бы я знать! Я был самый несчастный мальчик на свете: у меня не было ни угла, ни друга, ни куска хлеба; у меня не было даже одежды, так как платье на мне было чужое и страшно стесняло мою свободу. Все мои планы рушились.
Я спасся от побоев, но это вовсе не утешало меня.
Я чувствовал такое уныние, что не мог даже бежать.
Мне было так худо, что, если бы я услышал, как отец догоняет меня, размахивая ременным поясом, я не прибавил бы шага.
Было уже около одиннадцати часов, все лавки запирались. Я шел куда попало, не обращая внимания на дорогу, наудачу поворачивая то в ту, то в другую сторону, точно бездомная собака.
Так я бродил с четверть часа, пока не очутился в небольшой улице, ведущей в кожевенный ряд. Улица эта была недлинная и вся состояла из лавок. Лавки были заперты, только в булочной светился огонь. Я подошел к освещенному окну, и глазам моим представилась целая груда булочек разной формы и величины. Я остановился неподвижно, точно у меня вдруг отнялись ноги. Не напрасно бродил я взад и вперед: я нашел наконец то, что мне нужно. Ах, если бы мне дали хоть одну из этих чудных, румяных булочек! Сколько бы штук мог я съесть? Которую бы я выбрал? Нижнюю, она поджаристее, и еще вон ту, что ближе к окну.
«Зз!..» – закрылся последний ставень. Исчез и свет, и прекрасный хлеб. Булочная сделалась таким же темным пятном, как и все остальные лавки. С утра я не чувствовал голода, я даже не думал об еде, но теперь желудок мой как будто проснулся и стал требовать пищи. Мучительный голод как-то оживил меня, я вдруг почувствовал себя необыкновенно бодрым. Во что бы то ни стало необходимо добыть себе еду. Но каким образом? Просить милостыню? У кого? Улицы, по которым я шел, редко посещались богатыми людьми, и теперь там не видно было ни одного человека.
Да и как мне просить милостыню в платье из работного дома?
Кто даст мне пенни и не станет расспрашивать меня, зачем я ночью шляюсь по улицам и не иду домой? Кроме того, просить милостыню поздно. Пока я выпрошу пенни, все лавки уже закроют. Украсть разве что-нибудь? Но где? На всей улице открыта одна только пивная, а из пешеходов виден один полицейский.
Впрочем, я не мог разглядеть ничего вдали, так как снег валил густыми хлопьями. Вдруг я услышал шаги и.веселый смех, а через минуту увидел двух молодых джентльменов с сигарами и тростями в руках. Украсть у них что-нибудь мне и в голову не приходило, но я надеялся, что они сжалятся надо мной и дадут мне какую-нибудь монетку. Они были очень веселы и, должно быть, очень богаты – у каждого на пальце был перстень с большим блестящим камнем.
На мое счастье, один из них остановился закурить сигару совсем недалеко от меня.
– Будьте так добры, – сказал я, – подайте мне что-нибудь.
– А вот попроси у моего приятеля, – отозвался он. – Берни, дайте шиллинг бедному мальчику.
Сердце у меня забилось от радости. Я обратился к приятелю джентльмена.
– Протяни руку, – сказал он.
Я протянул, а он плюнул мне на руку, говоря:
– Вот какие шиллинги я даю попрошайкам.
– Ха, ха, ха! – засмеялся другой джентльмен.
На минуту я почувствовал такой припадок бешенства, что готов был вцепиться в нос мистеру Берни, но голод заглушил мою ярость. Я обтер руку о стену и снова протянул ее веселым господам.
– Теперь, надеюсь, вы дадите мне хоть пенни, хоть полпенни, – вежливо проговорил я. – Я умираю от голода.
– Что ты лжешь, негодяй! – закричал мистер Берни. – Толкует о голоде, а одет отлично! Разве в таких башмаках просят милостыню? Надобно просто свести его к полицейскому, Джоне!
Эти слова навели меня на новый ряд мыслей. Действительно, башмаки у меня были крепкие, хорошие, слишком хорошие для нищего.
Я могу продать их.
Лучше ходить босиком, чем терпеть такой страшный голод.
Мальчики, ночевавшие под Арками, часто рассказывали, что в Филд-Лейне есть много лавок, где торгуют до поздней ночи и покупают все что угодно, без разбора, не расспрашивая, откуда взят товар.
До Филд-Лейна было недалеко. Я нагнулся и начал развязывать башмаки.
– Ты что это делаешь? – спросил мистер Берни.
– Да вот, спасибо, вы мне напомнили, какие на мне башмаки; теперь уж я не стану просить у вас денег. Держите при себе и свои пенни и свои плевки, не то вам может достаться кирпичом по голове.
– Пойдем, Джонс, – сказал Берни. – Если он осмелится тронуть нас, мы позовем полицейского.
– Нет, постой, – остановил Джонс. – Ты что же это хочешь делать со своими башмаками, мальчик?
– Продать их.
– Куда же ты понесешь их ночью? Хочешь продавать, так покажи их сюда! Пойдем к фонарю.
Я снял чулки и засунул их в башмаки, а башмаки связал шнурками и перекинул через плечо.
Мистер Джонс подвел меня к фонарю, взял в руки один башмак и принялся разглядывать и ощупывато его с самым деловым видом.
– Сколько ты за них хочешь? – спросил он.
– Полно вам шутить надо мной! – вскричал я. – Зачем вам знать, сколько я за них хочу?
– Да разве я шучу, мальчик? – с серьезным видом сказал мистер Джонс. – Я хочу сделать дело. Назначай цену, я куплю башмаки.
Какую назначить цену, – я решительно не знал.
Тут я вспомнил, что однажды мать дала два шиллинга девять пенсов за пару башмаков гораздо хуже этих.
Эти башмаки были такие теплые, удобные! Стоя на холодном снегу босыми ногами, я вполне оценил их.
– Я хочу за них восемнадцать пенсов, – сказал я.
Мистер Джонс посмотрел на мистера Берни, и затем оба молодых человека принялись хохотать, точно я сказал им какую-то необыкновенно забавную шутку.
– Ну, хорошо, хорошо! – заговорил мистер Джонс. – Шутка шуткой, а только мы никогда не сделаем дела, если ты не станешь говорить серьезно. Сколько дать тебе за них?
– Восемнадцать пенсов, не меньше, я знаю им цену.
– А хочешь шесть?
– Нет, восемнадцать, не то давайте их назад, давайте, я не хочу продавать вам!
– Ну, нечего с тобой делать! – со вздохом произнес мистер Джонс. – На тебе деньги, и убирайся скорей, чтобы я не раздумал!
Он положил мне в руку семь пенсов, взял под руку мистера Берни и пошел прочь.
Я ухватился за его пальто.
– Мне надо еще одиннадцать пенсов! – кричал я. – Не то отдайте мне мои чулки и башмаки!
– Да ты с ума сошел! – вскричал мистер Берни. – Мы можем купить новые сапоги гораздо дешевле!
– Да тут еще чулки.
– А! Чулок я и не заметил. Посмотрим, какие такие чулки.
Мистер Берни вытащил чулки из башмаков, внимательно осмотрел их и затем сказал:
– Ну, нечего делать, ты, кажется, мальчик хороший, мы тебе прибавим цену, дадим шиллинг за все.
– Нет, я не хочу, мне надо восемнадцать пенсов. Я бы и этого не взял, если бы не был так страшно голоден.
В эту минуту мы подошли к маленькой грязной лавчонке. Она еще не была заперта, и на окне ее лежало несколько больших хлебов и кусок холодного вареного сала.
– Это ты врешь, что голоден, – сказал мистер Джонс. – Кабы ты вправду есть хотел, ты бы обрадовался шиллингу! Ведь за четыре пенса можно купить огромный кусок хлеба с этим салом.
Соблазнительно было глядеть на чудесное сало на окне лавки.
Я был так голоден, что, кажется, мог бы съесть весь кусок до последней крошки. Однако отдать сапоги за такую неподходящую цену мне не хотелось.
– Мне надо восемнадцать пенсов, – повторил я.
– Экий ты какой! Ну, уж если тебе так нужны эти деньги, так поищи, нет ли у тебя еще чего продажного: носового платка, ножичка или чего-нибудь такого, посмотри-ка в кармане!
– Нечего мне смотреть, у меня только то и есть, что на мне.