Маленький оборвыш

Несчастие моего врага было так приятно мне, что я, забывая об опасности, несколько минут любовался этой сценой. Однако в голове моей мелькнула мысль: «Пока они дерутся, мне надо спасаться!» Я в ту же секунду вскочил на ноги и с быстротой молнии пустился бежать, пока мои противники били друг друга, валяясь в грязи среди улицы.
 
IV
Я пробую «лаять». – Мои новые знакомые
Я побежал назад в ту сторону, откуда пришел, и снова очутился в Смитфилде, в той части рынка, где провел большую часть дня. Никто не гнался за мной, и на базаре было еще темнее и тише, чем полчаса назад, когда я ушел оттуда. Теперь я уже знал, что возвратиться домой – безумие. После разговоров между Джерри Пепом и его товарищем я не сомневался, что и отец и миссис Берк страшно рассержены на меня; Отду так хотелось расправиться со мной поскорее, что он даже обещал целый шиллинг тому, кто меня поймает.
Для него это были большие деньги: на шиллинг он мог купить себе три кружки пива. Но, если я не вернусь домой, что же мне делать? Где я буду спать?
До сих пор я всегда спал на кровати. Было не очень удобно, но все же это была кровать. А теперь… Неужели мне ночевать там, где я сижу? Впрочем, почему бы не так? Я хорошо поужинал, а ночь не особенно холодна. Одну ночь можно переспать. Свернусь здесь в уголке да и засну. Светает теперь рано, и тогда…
Тогда… да, что же я буду делать тогда? Прежде чем ложиться спать, соображу, за какую работу взяться, и завтра с утра поищу себе занятий. За какую же работу мне взяться? Конечно, за лаянье!
Пойду завтра на какой-нибудь рынок, высмотрю там разносчика подобрее и предложу ему свои услуги. А что, если голос мой окажется недостаточно звонким? Надо попробовать!
Было еще не поздно, всего десятый час, и я удалился в самую середину свиного ряда, чтобы начать там свои упражнения.
Какие цветы и плоды я буду продавать? Из цветов верней всего, что желтофиоли, – теперь их много покупают.
– Желтофиоли! Свежие душистые желтофиоли!
Голос мой показался мне довольно громким, но все-таки выходило не так, как у настоящих разносчиков. Надобно было побольше протянуть: «о-фио-ли!» Попробуем еще раз:
– Желтоо-фиоли свежие, душистые, желто-о-офиоли!
Так было гораздо лучше. Я с четверть часа ходил взад и вперед по темному ряду и громко торговал желтофиолями. Я кричал «го! го!» воображаемому ослу, перевозившему корзины с цветами, и почтительно обращался к воображаемому хозяину за мелочью.
Выучившись вполне удовлетворительно продавать желтофиоли, я принялся за землянику. Оказалось, что выкрикивать землянику труднее.
– Земляника сладкая, земляника сочная, купите землянику! – кричал я на разные голоса и все не мог попасть в тон. Наконец, после множества повторений, я наловчился выкрикивать землянику как будто бы совсем хорошо. Тут я заметил, что за углом склада притаились два мальчика. Мне сейчас представилось, что это Джерри Пеп и его противник, что, окончив свою битву, они согласились действовать заодно против меня. В ту минуту, когда я повернулся к ним, один из них выскочил из своей засады и схватил меня за волосы.
– Земляника сладкая! Земляника сочная! – закричал он, передразнивая меня и дергая за волосы при каждом слове. – Чего ты тут кричишь? Как ты смеешь поднимать шум на базаре, когда тебе давно пора лежать у себя на кровати, а?
Он подражал голосу и жестам рассерженного полицейского. Хотя он пребольно таскал меня за волосы, но, повернувшись к нему, я почувствовал радость. Это не Джерри Пеп и не его соперник, это другие мальчики! Значит, они не потащат меня домой!
– Слышишь, мальчик? – продолжал шутить мой «полицейский». – Иди сейчас домой, не то я сведу тебя в полицию!
– Сами вы идите домой! – отвечал я, вырываясь из его рук. – Чего вы сами не идете домой? Что вы ко мне пристали?
– Да мы и то идем домой, – отвечал другой мальчик, хохотавший над проделкою товарища. – Мы были в театре, а теперь возвращаемся домой.
Потом, обращаясь к своему спутнику, он прибавил:
– Пойдем, в самом деле, Моулди! Мы этак и к ночи не доберемся до Вестминстера. [3]
Я несколько раз бывал с отцом на рынке Ковентгарден и знал, что рынок находится или в самом Вестминстере, или около него, но дороги туда я не мог найти и решил расспросить мальчиков.
– В какой части Вестминстера живете вы? – спросил я у мальчика, сказавшего последние слова.
– Конечно, в самой лучшей, – отвечал он.
– А близко от вас до Ковентгардена?
– До театра Ковентгарден? – спросил Моулди. – Помилуйте, в нашей коляске минуты две езды, и мы с Рипстоном всегда берем себе там ложу! Правда ведь, Рипстон?
– Полно тебе пустяки болтать, – остановил его Рипстон. – Мы живем, правда, близко и от рынка Ковентгардена и от театра. Живем в Дельфах. А ты, мальчуган?
«Не все ли равно, где я живу? – подумал я. – В Ковентгардене я найду себе такой же удобный ночлег, как и в Смитфилде. Если я пойду туда с этими мальчиками, они покажут мне дорогу, и я буду завтра вовремя на месте».
– Пойдемте, – сказал я, – уже поздно.
– Да ты куда же идешь? – с удивлением спросил Моулди.
– Я иду с вами, – смело отвечал я.
– Да ведь мы идем в Дельфы.
– И я туда же.
– Разве ты живешь в «Арках»?
– В каких «Арках»? Вы сказали – в Дельфах?
– Ну, да, Дельфы, или Арки, – это ведь все равно.
– Ах, я не знал! Да я и не мог знать: я ведь никогда там не бывал.
– Никогда не бывал! Ты же сказал, что живешь там?
– Нет, я нигде не живу, у меня нет никакой квартиры.
– Ну, уж это пустяки! – вскричал Моулди. – У всякого человека есть квартира. Где же твое старое жилье?
– Где мое жилье?
Мне не хотелось рассказывать этим незнакомым мальчикам про все свои дела, но они пристали ко мне с расспросами, и я не мог больше скрывать от них, что я бездомный бродяга. Впрочем, им, кажется, не опасно открыться. Они, по-видимому, живут сами по себе и, может быть, даже помогут мне пристроиться и найти работу.
– А вы обещаете, что не выдадите меня, если я вам все расскажу? – спросил я.
Они торжественно заверили меня, что не способны на такую низость.
– Ну, вот видите, я жил дома, с отцом, там я и спал до сегодняшней ночи.
– И ты убежал? И не хочешь возвращаться домой?
– Я никогда не возвращусь! Мне нельзя возвратиться! – с убеждением отвечал я.
– Понимаю! – сказал Моулди. – Ты что же там такое стибрил?
– Как стибрил?
– Ну да, стащил. Тебя поймали? Или тебе удалось благополучно улизнуть?
– Как поймали? Я ничего не украл, я просто бежал оттого, что меня там били.
Мальчики недоверчиво переглянулись.
– И неужели ты в самом деле только оттого убежал, что тебя били? – спросил Рипстон.
– Только! Если бы вам задавали такого трезвону, вы не говорили бы «только»!
– А тебе давали там обедать и все такое?
– Давали.
– И у тебя была настоящая постель с простынями, с одеялом, с подушкой?
– Конечно.
– Каково! Он еще говорит «конечно»! – вскричал Рипстон. – И неужели ты думаешь, мы поверим, что ты бросил все, и еду, и постель, и убежал из дому только оттого, что тебя били! Ты просто лгунишка.
– Или набитый дурак! – решительно сказал Моулди.
– Не верьте мне, если не хотите, – проговорил я. – Только ясказал вам сущую правду!
– Что же, может, оно и так! – заметил Рипстон. – На свете случаются странные вещи! Только вот я тебе что скажу, мальчик: кто бежит из хорошей квартиры да от хорошей еды только потому, что его бьют, того и стоит оставить без квартиры и без еды, пока он научится ценить их!
– Пусть бы меня бил кто-нибудь с утра до вечера, – заметил Моулди, – только бы дал мне порядочное жилье.
– Ну, ему это было бы невыгодно, Моулди, – смеясь, отвечал его товарищ. – Нет, я не верю, что этот мальчишка убежал от побоев. Он, должно быть, обокрал или поджег кого-нибудь, только не хочет признаться, – боится, что мы выдадим. Оно и понятно! Ведь он нас не знает.