Макс

— Скажи лучше что-нибудь новенькое. — Я оскалилась, а кулаки у меня непроизвольно сжались. — Ни я, ни моя стая не продаемся. Заруби себе на носу. Раз и навсегда. Так что давай, торопись, действуй, Чу-чело.
Сейчас он даст сигнал, и на меня бросятся его робиоты. Посмотрим, добавят ли их стальные кулачищи убедительности его слабоватым аргументам.
— Жаль, конечно, что вы умрете, но мои ученые с радостью разберут вас на части, посмотреть, как работает ваша механика.
— Подумай головой, если твои ученые разберут меня на части, механика моя работать перестанет. Это и ребенок малый поймет.
Мистер Чу вот-вот взорвется, но пока продолжает трындеть свое, как по писаному:
— Ты думаешь, это все мои фантазии. Ошибаешься! Все, что я тебе сказал, реальность такая же очевидная, как боль в твоем правом крыле или синяк от моей пощечины. Кстати, раз уж речь зашла о боли, ты, Максимум, должна знать, что мы в совершенстве овладели искусством убеждения.
— Боль проходит, — медленно говорю я. — А упрямство остается. Вот и подумай, сломит ли сила солому?
Последнее, что я помню, это красное от ярости лицо мистера Чу.
  
15
 
Я прирожденный боец, закаленный в тысяче передряг. Тем более унизительно быть выброшенной из машины на полной скорости в полумиле от дома. Плюс я, конечно же, приземлилась на раненое крыло — а-а-а-а!!! — и кубарем скатилась в придорожную канаву. Со связанными за спиной руками скриплю от боли зубами, то и дело заваливаюсь, медленно встаю на карачки и наконец неуклюже поднимаюсь на ноги. Колени дрожат и подкашиваются. В голове туман. Крыло заскорузло от запекшейся крови. На физиономии живого места нет, и щека пылает огнем.
У меня, как и у всех в стае, природное чувство направления. С минуту поозиравшись, я уверенно поворачиваю на восток и ковыляю к дому. Как и следовало ожидать, задняя дверь надежно заперта. А как иначе? Когда я поздно вечером, несколько часов назад, вылетела из окна второго этажа, я и не думала возвращаться через дверь. Там, наверху, меня до сих пор ждет открытое окно, хоть снизу это и незаметно. Но теперь все мои планы тихонько проскользнуть назад полетели в тартарары.
Тяжело вздыхаю, разворачиваюсь и ковыляю к парадной двери. Но как в нее позвонишь, со связанными-то руками? Хоть носом в кнопку звонка тычь. Поразмыслив, наваливаюсь на звонок плечом. Тотал внутри лает, как настоящая собака. Колышется занавеска, и мама с круглыми от удивления глазами открывает мне дверь.
Моя мама — ветеринар. Подходящая профессия для родительницы человеко-птицы. Она-то и залатала мое крыло, одновременно вместе с Джебом безуспешно допытываясь у меня о том, что со мной случилось. Мне хочется обо всем сначала самой хорошенько поразмыслить. Может быть, в Интернете поискать какую-нибудь информацию про то Чу-дище. Поэтому я бормочу что-то нечленораздельное о случайной пуле, задевшей меня в нелепой перепалке.
— Тебе нельзя летать как минимум неделю, — сурово говорит мама.
Я делаю мысленную поправку: не неделю, а дня три.
— И если я сказала неделю, значит, неделю будешь сидеть дома. — Она строго смотрит на меня. — И ни на какие три дня не рассчитывай.
Похоже, она уже хорошенько меня изучила.
В тот же день после обеда КППБ переселили нас на другую тайную квартиру. На сей раз на Юкатане, в той части Мексики, которая сплошь покрыта джунглями. Люди там почти не живут, и воздух гораздо чище. Даже дышать легче.
Но чистота воздуха мне теперь по фигу — все равно летать не могу. Невозможность подняться в небо — для меня чистое наказание. И не только для меня — для всех вокруг. Потому что я становлюсь раздражительной и колючей. Не подойди — не тронь.
К полудню первого дня стая меня уже избегает. Они высыпали во двор и занялись своими обычными «стайными» делами. Тотал, например, практикует взлеты и посадки. Он в них до сих пор слабоват.
Предупреждаю наших, чтоб были осторожны, чтоб держались настороже, чтоб далеко не уходили… И т. д. и т. п. Но с ними полный порядок. В них никто не стреляет, их никто не крадет и не волочит на аудиенцию со злобными Чу-челами и Чу-дищами.
А я сижу дома и, умирая от скуки, лечу раненое крыло.
— Джеб. — Впервые за долгое время я заговорила с ним по собственной инициативе. Он улыбается и удивленно поднимает на меня брови. — Джеб, ты слышал когда-нибудь о таком дядьке по имени мистер Чу?
Джеб мгновенно побледнел как полотно, и я вижу, что он с трудом держит себя в руках.
— Нет, не думаю, — неуверенно тянет он. — А ты откуда о нем слышала?
Я пожала плечами и вышла. Все, что мне надо было от него узнать, я уже знаю.
Села к окну и с тоской наблюдаю, как стая резвится без меня в воздухе.
— Макс?
— Чего еще?
В дверях стоит мама, и мне сразу же становится стыдно за прорвавшееся раздражение.
— Пошли, я тебе покажу, как готовить пучеро юкатеко. — Она ласково тянет меня за рукав.
Не дай бог, сейчас какое-нибудь рукоделие достанет.
— Пучеро — что?
Боже, спаси и сохрани меня от вязаний и вышиваний!
Как выяснилось, пучеро юкатеко — это блюдо из трех разных сортов тушеного мяса.
Вместе с мамой и Эллой я провела день на кухне, стругая, смешивая и помешивая. Мама научила нас с Эллой, как распознать, когда лук поджарился и потерял горечь, как узнать, что мясо готово. Мы режем перец хабанеро, и я ухитряюсь, невзирая на предупреждения, потереть рукой нос. Скажу вам прямо, если вы про этот хабанеро ничего не знаете, что нос мой тут же запылал огнем, из глаз полились слезы, я сама заплясала на кухне такую чечетку, что Элла, глядя на меня, повалилась под стол от хохота.
Вот так по-семейному мы и проводили время, с человеческой семьей, а не с моей всегдашней семьей-стаей.
— А чем это Макс на кухне занимается? — Газ засунул голову в приоткрытую дверь. Лицо у него раскраснелось от ветра, а волосы встали дыбом. По всему видать, он вволю покайфовал, катаясь над миром на воздушной подушке.
— Мы готовим обед, — отвечает мама.
— Она ведь тут с вами за компанию болтается? — Газзи нервно поежился. Надж, Клык, Ангел и Игги — все вдруг набились в кухню и выпучились на деревянную ложку у меня в руке.
— Во-первых, не болтается, а во-вторых, не за компанию. Я же сказала, что она, я и Элла вместе готовим обед. — Мама сдерживает улыбку, а стая мгновенно обменивается встревоженными взглядами.
— Готовит? Обед? Макс? — ошарашенно переспрашивает Надж, и я слышу, как кто-то из наших шепотом предлагает заказать пиццу.
— Да. Вы слышали, что вам говорят, олухи! — отрезала я. — Я готовлю, мне это нравится, а вы будете есть МОЮ стряпню.
Так время текло день за днем — все три дня моего домашнего ареста. Стая повидала все индейские чудеса Юкатана, а я научилась готовить что-то, помимо холодных мюслей. Что, в своем роде, не меньшее чудо, чем останки цивилизации майя.
Каждому, как говорится, свое.
Крыло мое зажило, и настало время улетать. Я начала подумывать о том, чтобы двинуть в Южную Америку.
Но у стаи были другие идеи. Пока я лечилась, они проголосовали…
В пользу Джебовой круглосуточной школы.
  
16
 
— В течение трех последних дней появление Максимум Райд ни разу не было зарегистрировано, — докладывает скаут.
Командир отрывается от разложенных на столе распечаток, полученных со слайдов изображений:
— А остальные?
— Остальные отслеживались все три дня. Треугольник их местонахождения определен с точностью до полумили.
Командир поднимает глаза, но грозное выражение его лица полностью ускользает от боевого робота. Усовершенствований этой модели для восприятия эмоций еще не достаточно.
— Какова максимальная зафиксированная скорость?
— Тот, что крупный и темный, достигает более двухсот пятидесяти миль в час. При полете вертикально вниз все они приближаются к трехсотпятидесятимильному пределу.