Привет, давай поговорим

— Скоро у тебя родится братик или сестричка.
Я улыбнулась и, как могла, постаралась показать, что я удивлена. Потом потянулась к маме, обняла ее, похлопала ее по животу и показала на себя. Мама поняла меня. Пристально глядя на меня, сказала:
— Будем молиться, чтобы у нас родился толстенький здоровенький карапуз. Мы с папой очень любим тебя, Мелоди! Любим такой, какая ты есть, но мы очень надеемся, что малышу не придется страдать так, как тебе.
Я тоже на это надеялась.
Мама перестала меня таскать, переложив эту обязанность на папу. Она никогда больше не возвращалась к тому нашему разговору, но я видела, что она очень переживает. Она глотала огромные зеленые витаминины, поедала горы яблок и апельсинов, постоянно гладила живот и тихонько молилась. Папа тоже переживал, но по-другому: он все время совершал маленькие безумства. Например, мог притащить маме огромную охапку ее любимых сиреневых ирисов, купить сразу десять банок виноградного сока или забить холодильник виноградом: в маме неожиданно проснулась любовь ко всему фиолетовому.
Я больше не смотрела весь день напролет научно-популярные передачи, у меня появилась привычка сидеть перед выключенным телевизором и думать о своем.
Понятно, что на ребенка будет уходить масса времени. Но и на меня тоже нужно много времени. Интересно, как родители справятся?
В голову лез кошмарный доктор Гризли: а вдруг они решат воспользоваться его советом? У меня никак не получалось отогнать от себя эту мысль.
Как-то, за несколько месяцев до рождения ребенка, я задремала на диване в гостиной. Мама обложила меня подушками, чтобы я не упала, Ириска улеглась рядом на полу, на папиной любимой джазовой волне играл монотонный саксофон. Мама с папой сидели на втором диванчике и тихонько разговаривали. Они были уверены, что я сплю и не слышу их.
— А что, если? — спросила мама. Голос у нее был напряженный.
— Никаких «если»! Ну, подумай сама, вероятность же почти нулевая, — ответил папа, но как-то не очень уверенно.
— Я не переживу.
— Тебе не придется ничего переживать, будет… — Папа старался говорить спокойно.
— Ну а если?… — перебила его мама. И заплакала. До этого она плакала при мне только однажды.
— Все будет в порядке, — убеждал ее папа. — Мы должны думать о хорошем.
— Это все из-за меня!
Я ловила каждое слово.
— Ты о чем?
— Это я виновата, что Мелоди такая! — Мама так горько рыдала, что было трудно разобрать слова.
— Диана, не говори глупости! Ты ни в чем не виновата! Просто так случилось — и все.
— Виновата! Я мать, я должна была нормально впустить ее в этот мир, а я все испортила! — Она всхлипнула. — Любая женщина способна родить здорового ребенка! А я не смогла!
— Милая. Любимая. Ты ни в чем не виновата. Ни в чем! — Папа притянул маму к себе и крепко обнял.
— Чак, я боюсь! Я очень боюсь, что и с этим ребенком что-то будет не так. — Мамин голос дрожал.
— Нет. Пожалуйста. Даже не думай об этом, — шептал папа. — Вероятность того, что двое детей у одних…
Больше я ничего не слышала, потому что сердце у меня выскакивало из груди. Сколько же всего я хотела им сказать — и не могла!
Я хотела сказать маме, что мне ее очень, очень жаль.
И что она ни в чем не виновата.
Я такая как есть, и с этим ничего не поделаешь.
Но я не могу ей этого объяснить, вот что хуже всего.
Во время маминой беременности родители занимались мною ничуть не меньше, чем раньше, хотя, честно говоря, я боялась, что им будет не до меня. Постепенно многие из обычных маминых забот перешли к папе. Он загружал и развешивал белье, готовил, таскал сумки с покупками — и меня тоже. И ничего, справлялся: я ни разу не опоздала в школу, а перед сном папа обязательно мне читал. Мы всей семьей ждали появления малыша, надеялись на лучшее и молились.
Моя сестричка родилась совершенно здоровой. Ее назвали Пенни — как монетку, и вся она была кругленькая и сияющая, как новенькая монетка. И радовалась жизни с самого первого мгновения. Такой маленький комочек радости и счастья.
Но, что ни говори, младенец — испытание для любых родителей, особенно если у них имеется еще старший ребенок вроде меня. Иногда папа с мамой ссорились — я слышала через стену.
— Чак, ты мне почти не помогаешь, — вполголоса говорит мама.
— Ты же все время занята с малышкой, на меня вообще не смотришь!
— Ну так делай что-то по дому, тогда и на тебя время останется! Думаешь, легко управляться с двумя детьми? Тем более с Мелоди!
— Так что, мне бросить работу?
— Я тоже тут не в отпуске, Чак! И не надо меня попрекать тем, что ты больше работаешь. Ты спишь всю ночь, а я дважды за ночь встаю кормить ребенка!
— Знаю, знаю. Ну, прости меня! — Папа всегда быстро сдается, уступает маме.
— Я так устаю, Чак! — Мама тоже смягчается.
— Прости. Я буду больше тебе помогать, обещаю. Завтра возьму выходной и побуду с девочками, а ты можешь сходить в кино или посидеть где-нибудь с Валенсией.
Потом за стенкой все стихало. Но после таких ссор я чувствовала себя немного виноватой. С одним ребенком — нормальным ребенком, у которого все работает как положено, — родителям жилось бы гораздо легче.
Как-то на Рождество мне подарили «умную» куклу. Знаете, такую: нажимаешь на кнопку, а она говорит, или плачет, или двигает руками и ногами. Когда мы достали ее из коробки, оказалось, что одна рука у нее отломана и кукла только пищит, на какую кнопку ни нажми. Мама вернула игрушку в магазин.
Интересно, а хотелось ей хоть раз вот так же «вернуть» меня?
Зато Пенни — не ребенок, а мечта любых родителей! В полгода она всю ночь спала не просыпаясь, а весь день улыбалась не переставая. Развивалась как по писаному: переворачиваться, сидеть, ползать — все у нее получалось когда положено. А главное, так легко! Нет, конечно, она тоже иногда падала и утыкалась лицом в колючий зеленый ковер, но никогда не плакала подолгу.
Пенни постоянно была в движении. Для нее в доме не осталось неизведанных мест. Она быстро сообразила, как забавно разбрызгивается вода из унитаза, если бросить туда игрушку, усвоила, что настольные лампы падают на пол, если потянуть за шнур. Она убедилась, что лошадка из ретривера — так себе, что набить полный рот горошка из банки — здорово, что дохлые мухи на полу — бяка, зато конфетки — ням-ням. Пенни хохотала без умолку. Она поняла, что ее старшая сестра Мелоди не умеет делать многое из того, что умеет она, — но, кажется, не обращала на это внимания. Ну, и я старалась не обращать.
Папа с камерой в руках носился за Пенни, как папарацци за звездой. На бесчисленных видеозаписях очаровашка Пенни шалит и радует окружающих. Не буду врать, иногда мне тошно было смотреть эти записи — как она легко справляется с тем, о чем я и мечтать не могу.
Пенни сама пьет из новой бутылочки.
Пенни сидит в детском стульчике, ест хрустящие колечки.
Пенни говорит «ма-ма» и «па-па», как малыши из «Улицы Сезам».
Пенни ползает за Ириской.
Пенни хлопает в ладоши.
Ну как, как ее маленький мозг ухитряется всегда подавать телу нужные сигналы, когда она хочет встать на ножки? Или ухватиться за диван? А если она падает — как у нее получается так быстро подняться? Она не лежит беспомощно на полу, как я.
Папа по нашей давней традиции читал перед сном детские книжки, только теперь он держал на коленях не меня, а Пенни: я стала слишком большой и тяжелой. Поэтому я сидела в коляске и слушала, как папа читает истории, которые я знала наизусть. Зато Ириска сидела у меня в ногах. И спала она по-прежнему только в моей комнате, и я была очень довольна.
Мне нравилось, что папа читает Пенни те же книжки, что и мне, — мои любимые книжки. Интересно, а она их запоминает? Вряд ли. Ей это ни к чему.
Третьим словом после «мама» и «папа» у Пенни стало «Ди-Ди». Полностью она мое имя осилить не могла, поэтому обходилась только последним слогом. Я очень любила, когда после утреннего купания мама запускала Пенни ко мне в постель: малышка, вся пахнущая детской присыпкой, обнимала меня мокрыми ручками и чмокала в щеки, в лоб, в глаза — куда придется, без умолку повторяя: «Ди-Ди».