Большая девчонка

– Эй, ты чего шумишь? – я возникла перед ним, как мамаша, честное слово. Такой он был маленький, тщедушный, а я такая над ним огромная. Он в костюмчике с галстуком, как у всех первоклашек принято, я уже говорила.
– Та-ак, – мальчишка утер слезы одним рукавом, другим.
– Чего «так»? Что за «так» первого сентября? В мир знаний пришел, разве можно сегодня реветь, эй, парень?
– Мой буке-ет! – ревет мальчишка и утирает слезы рукавами.
– Что твой буке-ет?
– Вы-ыкинули!
– Кто выкинул, куда?
– Учительница-а бросила в у-урну…
Я почесала затылок. Да-а. Задачка с тремя известными. Вот и первый урок бедолаге.
Мы-то, взрослые старшеклассники, все уже понимали. Зачем учительнице много цветов? Зачем дети тащат их в школу? Этот обычай давно надо отменить. Да, да, именно: запретить приносить цветы! Потому что букеты похуже учителя выбрасывают. Что мы, урн с цветами не видели? Да сколько угодно!
– Не реви, Буратино, спасем твой букет. Учительница в классе?
– Нету-у, куда-то ушла-а…
– Ну, веди меня к вам в гости.
Зашли мы к ним в класс, малыши сидят за партами нарядные-нарядные и грустные-грустные, а в урне в углу – цветы, полная доверху урна, букеты вниз головой как утопленники без воды стеблями вверх.
Ненавижу таких училок! Ну скажите, зачем это надо делать при детях? Что, нельзя цветы в учительскую оттащить? А уж после уроков выбрасывать? Можно и вообще не выбрасывать. Подарить лишние букеты уборщице, в столовую отнести – поварам. Или просто в школьной столовой на столах расставить. Красиво же будет! Празднично!
Я не стала разбираться, где именно у этого мальчишки букет, взяла – и всю урну вверх ногами на пол перевернула. Дети вскочили с мест и к цветам кинулись. Только двое остались за партами – мальчик и девочка, и я поняла, что это их букеты – самые роскошные – стояли на учительском столе. Розы. Не хотите, господа, цветов-олигархов за несколько тысяч рубликов? Мне захотелось выкинуть их в окошко. Если бы не хозяева гладиолусов – гордые мальчик и девочка, так бы и сделала, полетели бы гладиолусы из окна на головы прохожим.
Первоклашки каждый свой букетик нашел, к груди прижал и на место отправился. Второй звонок прозвенел. И тут дверь открылась и на пороге учительница возникла. Молодая. Накрашенная. Ресницы в палец длиной. Наверное, даже не накрашенные, а наклеенные. Хлоп-хлоп на меня этими черными карандашами.
– Что тут происходит?
– А то, что цветы в урну бросать не надо, – тихо, чтобы не слышали первоклассники, сказала я ей и вышла из класса. Я почти что на ухо ей это прошипела. Мы же с ней нос к носу столкнулись. Я ее даже чуть плечом в дверях не толкнула, понимаете, да? А что она проход загородила?
Дверь за моей спиной с грохотом хлопнула, а потом распахнулась.
– Я с тобой еще разберусь! – закричала мне вслед училка первого «В». И снова дверью бабахнула. Ох, как разозлилась!
Очень мне страшно, ага.
Малышей только жалко. Сразу же видно, какая мымра им в учительницы досталась.
У нас первая учительница была золотой. И с цветами у нас не было безобразий, все четыре года, понимаете, да? Нам повезло. Каждые каникулы – поездки, походы. В гости к Дедушке Морозу в Устюг, в аквапарк на автобусе в другой город. Термосы с чаем, бутерброды. До сих пор помню их запах в прогретом автобусе. Надежда Николаевна была наша общая мама, понимаете, да? И каждый хотел к ней под крылышко.
Я поспешила в свой класс на третьем этаже. Неохота опаздывать. Вообще-то первого сентября уроков никаких нет, просто болтология, время встречи, бла-бла-бла, но все равно… К счастью, классной еще не было.
– Ты куда исчезла? – Лева с упреком взглянул на меня своими голубыми глазами. – Бросила соседа на произвол судьбы.
– Не съели тебя? – съехидничала я. – Вот и ладненько.
Я поглядела на Захара. Его спина в синем свитере выражала полное безразличие.
Вошла Лариса Григорьевна. Она и класс радостно друг друга поприветствовали после летней разлуки.
– А где у нас новенький? – Лариса Григорьевна выглядела Леву. – Лев Капитонов. Встань, пожалуйста.
Лева встал.
– Ты, кажется, откуда-то приехал?
– Да. Я из Воркуты.
– О, тундра! – засмеялся Тимка Певченко, и все засмеялись, как будто слово «тундра» теперь означало только «тупой», а не географическое понятие.
Левка сел.
– Что смешного – не пойму, – Лариса Григорьевна пожала плечами. – Вы бы лучше расспросили Леву о месте, где он жил, о школе, в которой учился.
– О девочке, с которою дружил, – подсказал Захар, не поднимая головы от парты.
– О мальчике, которого любил, – продолжил Тимка.
Все снова заржали. В нашем классе все тупые башмаки без шнурков.
– Не обращай внимания, – прошептала я Леве, – мы олигофрены, ты тут по ошибке.
– Я заметил, – пробурчал Левка и уткнулся взглядом в крышку стола.
– Эй, Тундра! – крикнул ему в спину Тимка. – У нас в классе традиционная ориентация, имей в виду.
– Певченко! Перестань сейчас же паясничать! – крикнула классная и стукнула ладонью по столу.
– А что я? – заныл Тимка. – Это он про тундру рассказывает.
Лева больше не стал слушать. Медленно поднялся, дернул с крючка под столом рюкзак и пошел из класса.
– Ты куда, э-э… – классная всполошилась и поглядела в журнал, вспоминая Левкину фамилию, – Капитонов!
– Свежим воздухом подышать. Он тут у вас больно спертый.
Толкнул дверь плечом и вышел.
– Подумаешь, гордец, – сказал кто-то, – обиделся он…
– А ты, Тимофей, думать должен, – попеняла классная Певченко. – В первый же день глупые шуточки отпускаешь.
Как будто в первый день нельзя глупые шутки, а в другие – пожалуйста. Обидно мне стало за Леву. С хорошим настроем шел в наш класс, и вот… Обломилось.
Я тоже достала рюкзак и направилась к двери.
– А ты куда, Покровская? – удивленно вопросила Лариса. – Что с вами сегодня?
– Я согласна с новеньким. Дышится тут тяжело, понимаете, да?
– С Тундрой спелась! – выкрикнул Тимка и коротко свистнул в два пальца. Это он меня освистал. Перед выходом я поглядела на Захара. Он смотрел в стол. Зараза, хоть бы взглянул на меня!
Я не стала догонять новенького. Еще подумает – влюбилась. Поплелась домой по его следам. Все равно больше никаких уроков нет. Высокая фигура Левы точкой виднелась в конце улицы, шагал в сапогах-скороходах. Сбегал от нас, приветливых и радушных.
Мама была дома. У родителей сельскохозяйственная страда. Каждый год первого сентября берут день отгула, чтобы выкопать картошку. И мне сразу сказала: идти копать. Даже не спросила, почему я так рано вернулась из школы.
– Отец уже на поле.
– Опять эта каторга! Надоело!
– Не ворчи, Виолетта.
– Не ворчи, не ворчи… Как я это ненавижу! Каждое первое сентября у тебя, мама, песня про картошку. Когда-нибудь она кончится?
– Деньги на автобус на трюмо, – сказала мама вместо ответа, – давай, ешь и догоняй. Может, застанешь меня на остановке.
Картошку, как и все овощи-фрукты, продавали в магазинах – покупай, сколько хочешь. Нет, матери зачем-то надо выращивать ее самой! На поле, за городом. Другие овощи она тоже сама выращивала, на даче. Это мамин персональный «бзик», с которым смирился отец. И мне тоже надо перенимать дурацкую привычку овощевода, понимаете, да? И тоже смиряться. А я не хочу! Не хочу – и все!!! Мне не нужна вообще эта картошка, и я уже три года подряд пыталась бастовать. Не тут-то было! Картошка – важное семейное событие, и не пойти ее ковырять – значило оставить семью без второго хлеба. А как же! Картошка, выращенная тобой, вкуснее, сочнее, в ней витаминов в сотни, нет, в тысячу раз больше, чем в магазинной – по компетентному мнению мамы и папы. Вот такая стариковская фигня.
И сейчас бунтовать было бесполезно, скандала я не хотела. Так что перекусила и пошла вслед за мамой на автобус.
Автобусы у нас полный отстой. Больше всего маршруток: «Газелей», «Соболей». Сядешь в такую железную «животинку» и ждешь, пока она заполнится пассажирами. Тупизм просто. Водители у нас очень жадные. Как будто лишние пятнадцать рублей сделают их богаче. А может, и делают, не зря же они так подолгу стоят на каждой остановке, наверное, есть в этом смысл. Пассажиры сидят как безропотные бараны. Привыкли. Однажды я спросила одного молодого водителя, долго нам еще ждать, скоро он отправится? Он ответил: через минуту. Но прошло пять, а мотор не завелся. Я встала и сказала ему об этом. Не очень вежливо, видно, сказала – ненавижу, когда обещаний не выполняют. А он как заорет: