Большая девчонка

– Ты что, Лев? Потерял что-то?
– Ты понимаешь, мне показалось, я оцарапался сильно, но не понял – как? Вроде кусты не так уж близко.
– О шиповник запросто можно поцарапаться, он же колючий.
– Да, наверное, об него. Ладно, пошли.
Левка потер место пониже спины.
– Черт, даже не заметил. Болит, зараза.
– Сильно болит?
– Ничего, пройдет.
– Странно…
В трамвае я кивнула на свободные места:
– Сядем?
– Ты садись, – сказал Лева и тихонько потер место, которое оцарапал о кустарник.
Я села и пододвинулась к окну.
– Ты тоже садись.
– Нет, я постою.
Я поняла, почему он не садится, и тоже встала. Стояли у окна оба. На улице вечерело, начинали зажигаться фонари. Они зажигались не сразу, а по очереди, словно передавали друг другу невидимую эстафетную палочку.
– Как резко у вас темнеет, – заметил Лева. Голос совсем невеселый.
– Что, все еще больно? – спросила я.
– Да. И даже не знаю, почему.
– Просто они в тебя стреляли.
Лева изумленно уставился на меня.
– Кто? – спросил он, нахмурившись.
– Да те, с пневматикой.
– А что же ты молчала? – Лева посмотрел на меня с возмущением.
– Слушай, я только сейчас это поняла. Я не видела, что они стреляли в тебя, но видела, что они смотрели в нашу сторону. Все. Так смотрят, когда хотят понять, попали ли в цель.
– Черт, наверное, так и было. У меня там круглое красное пятнышко – как от пневматической пульки.
– Если бы оцарапался, была бы царапина.
– Вот именно.
– А ты что, пошел бы отношения выяснять?
– Не знаю.
– Хорошо, что я тебе только сейчас сказала. Пошел бы выяснять чего доброго, а их там… много их там было.
– Ладно, – сказал Лева, – замяли.
Настроение у него резко испортилось. Мы больше ни слова друг другу не сказали. Молча разошлись по квартирам, и за целый вечер он больше не показался на балконе.
Вечером открыла компьютер, и в файле «стихи» дописала четверостишие.
Захар не сахар, ну и пусть,
Ведь ничего мне сладкого не нужно.
Я разлюбить Захара не боюсь,
Боюсь влюбиться я в него
Тупей и глубже…
Однако, как он на меня сегодня посмотрел! Я вспомнила его взгляд, и он прожег меня даже в воспоминании, понимаете, да? Он так посмотрел: на меня – на Леву – и снова на меня, словно глядел на меня глазами новенького: что Капитонов нашел в Виолетте Покровской? Что он увидел в этих зеленых узких глазах, черных бровях вразлет и в пухлом чувственном рте? Ну, это я так о себе воображаю – пухлый, чувственный – понимаете, да? Может, он вовсе и не чувственный или не кажется таким Захару Кислицину.
Я вышла на балкон и даже стул вынесла. Посидела на нем, почитала книжку, освещая страницы фонариком, ожидая, что выйдет Лева. А звать мне его не хотелось – да ну, вот, скажет, назойливая девица. Он не вышел, наверное, здорово разочаровался в нашем классе, и вообще в нашем городе, а значит, и во мне, я ведь тоже «наш класс» и «наш город».
Листья все так же летели с дуба, и один раз мне показалось, что под деревом прошелся Захар. Но я знала, что это глюки, потому что мне он чудится буквально во всем, даже в ветре.
Захар
Все началось прошлой осенью. У наших родителей дачные участки в одном проезде. Обычные деревянные дома – избушки на курьих ножках. Это сейчас дачи строят с размахом. А наши домики родители построили лет пятнадцать назад. Взрослые рассказывали, что большие дома на участках тогда строить просто-напросто не разрешали, а кто строил, у того рушили. Вот такая была глупость всемирного масштаба. В доме Захара еще мансарда, там его личная комната. С балкона он плюет в кусты малины. Ну, может, и не плюет, не видела, но мог бы. Мы тут с ним не шибко встречаемся, все же на машинах приезжают, из нее каждый в свою калитку – шмыг, как заяц. И уезжаем так же – из калитки в машину шмыгаем. У наших родителей машины-близнецы – у нас четырнадцатая «Лада», у Захара пятнадцатая, наши родители ведь не бизнесмены. Мой батя работает в лесничестве, а Захаров – то ли столяр, то ли слесарь в библиотеке. В библиотеке, оказывается, не только библиотекари работают. Летом у нас каникулы. Родители утром в понедельник уезжают на работу, а ребячий народец остается. Меня мать-отец с удовольствием оставляют – огурцы-то кому поливать? Мои родители вообще полукрестьяне, я уже говорила: картошка у них на участке за городом, огурцы, помидоры и другая зеленая дребедень на даче. Вот я и пашу, как мама Карло, – поливаю, дергаю мокрицу и читаю, конечно. С Милкой Каслиной болтаем, она на соседнем участке живет вместе с бабушкой, которой на работу не надо. Я у них и обедаю, Милкина бабуля славная, она меня прямо за руку к себе обедать приводит. С Захаром почти не общалась, он у нас шибко гордый и шибко занятой. Ходит рыбачить на речку-вонючку, не ту, в которой в городе купаемся, тут другая малюсенькая речка-быстринка, воробей ее по колено вброд переходит. Но в омутах – говорил Захар – водится рыба. Если он не рыбачил, то собирал грибы или что-то мастерил на участке, стучал молотком, колол дрова, ну, хозяин вообще образцовый. Собственноручно, без помощи отца начал строить беседку.
Изредка – не знаю, что на него нападало – тоже приходил на конечную остановку автобуса, где вечером собиралась школьная молодежь. Ну, и мелочь школьная, вроде шестиклашек, тоже под ногами путалась. На остановке две длинные скамейки друг против друга, вот там все и тусовались. В карты дулись, в игралки электронные, тетрисы… Кто-то прямо на дороге волан гонял, пропуская редкие вечерние машины, на великах катались. У Димки Метелкина – скутер, давал ребятам километр-другой проехаться, не жадничал. Но Захару играть в карты скучно. Велика у него нет. На скутере два раза прокатился, сказал про него:
– Велик с хилым мотором, наш мопед реально круче.
Придет изредка, поскучает-позевает, двумя фразами с парнями перекинется и уходит на свой огород молотком стучать. Или киношку по DVD гоняет, боевики со стрельбой и погонями. Иногда у него ребята собирались киношку смотреть. Интернета тут нет, конечно, поэтому и компов ни у кого не было.
В конце лета так получилось, что все уехали, даже Милка со своей доброй бабушкой, а мы остались. Я увидела Захара, когда он возвращался с рыбалки: он всегда мимо нашего дома с речки проходит.
– Эй, Захарыч! Привет!
– А, это ты, Покровская. Че не уехала? К школе пора готовиться, ручки-тетрадки закупать.
– Да вот, не уехала. Что к ней готовиться? Что поймал?
– Да так. Селявок коту Филе на ужин. Чем занимаешься?
– Саван вяжу.
– Уже? Не рано?
– Да я пошутила. Какой саван? Я не собираюсь еще умирать. А что ты вообще делаешь?
– Заготавливаю для дачи дрова.
– Ух ты. А как это?
– Очень просто. Таскаю из леса сухостой.
– Это что – сухие бревна, что ли?
– Точно, бревна, Покровская, бревна.
– Молодец. Очистка леса. Мой отец тебя бы похвалил.
– Я тоже себя хвалю. Ну пока.
– А ты торопишься? Тебя в лесу ждет не дождется очередное бревно?
– Точно. Реально ждет.
И побрел себе, солнцем палимый. Дурак такой, даже поболтать просто так не хочет.
На следующий день зарядил дождь. Посерели заборы, перестали улыбаться чучела на грядках, жалобно зачавкала земля на проезде. Я тоскливо пережила этот день, проснулась на следующий: здрасьте, пожалуйста, – опять ливень. Все вокруг поплыло, погода прочно испортилась, дождь залил все грядки, утопил морковку и свеклу. И я решила, что надо смываться. А как? Денег у меня на автобус не осталось. Родителей не хотелось ждать – до выходных было еще три дня, целая пропасть. Отправилась к соседу просить взаймы.
А Захар говорит:
– Слушай, у меня тоже ни копья. Давай завтра пешком уйдем?