Сентябрьские огни

Ханна прошла мимо Мадам Сару, предсказательницы. Кукла тасовала пожелтевшими руками колоду карт таро, выбирала одну и показывала зрителю. Девочка не смогла удержаться, как ни старалась, и посмотрела на фантом цыганки. Выточенная из дерева статуэтка ожила: глаза гадалки распахнулись, и она показала Ханне карту. Девочка поперхнулась. На карте красовалось изображение красного дьявола с факелом.  [2]
В нескольких метрах от цыганки покачивался из стороны в сторону торс человека в маскарадном костюме. Снова и снова автомат срывал с него маски, демонстрируя разные личины. Ханна отвела от него взгляд и поспешила дальше. Она сотни раз ходила по коридору днем. И внушала себе теперь, что это всего лишь механические куклы и не стоит обращать на них внимание. И тем более ничего не бояться.
Утешая себя подобными мыслями, Ханна свернула в проход, который вел в западное крыло. С одной стороны галереи почетное место занимал миниатюрный оркестр Маэстро Фиретти. За монетку музыканты оркестра начинали играть забавную вариацию «Турецкого марша» Моцарта.
Ханна остановилась у последней по коридору двери огромного массивного полотна из резного дуба. На дверях Кравенмора не было ни одного одинакового рельефа — все они представляли разные сценки из знаменитых сказок. Сочинения братьев Гримм обрели бессмертие в изделиях резчиков по дереву. Впрочем, Ханне резные рельефы казались ужасными. В доме нашлось бы немало комнат, куда не ступала ее нога. В эту комнату Ханна тоже никогда не заходила и не пошла бы ни за что, если бы необходимость не вынуждала ее.
Окно хлопало за тяжелой дубовой дверью. Холодное дыхание ночи просачивалось сквозь дверные щели, овевая кожу. Ханна в последний раз оглянулась назад, бросив тоскливый взгляд вдоль коридора. Лица оркестрантов были обращены в темноту. Отчетливо слышалось журчание воды и шум дождя — словно тысячи паучков бегали по крыше Кравенмора. Девочка глубоко вздохнула и, повернув круглую ручку, несмело вошла в комнату.
На нее налетел порыв студеного ветра, захлопнув за спиной дверь и погасив свечи. Легкие кисейные занавески пропитались водой и унылым саваном колыхались на сквозняке. Ханна сделала несколько шагов и поторопилась закрыть окно, задвинув щеколду, которую сорвал ветер. Девочка пошарила в кармане халата и достала дрожащими пальцами коробок спичек, чтобы снова зажечь свечи. В их неровном мерцании тени вокруг обретали жизнь. За ажурной вязью теней тусклый свет позволил рассмотреть помещение, больше всего походившее, по мнению Ханны, на комнату ребенка. Рядом с письменным столом находилась кроватка, под ней ровненько, как по линейке, стояли ботиночки. На стуле была сложена детская одежда и лежали книги. На спинке кровати висело миниатюрное распятие.
Ханна немного походила по комнате. Нечто странное, неправильное таилось в этих вещах и мебели, хотя ей не удавалось уловить, что именно вызывало недоумение. Она снова обвела взглядом помещение. В Кравенморе нет и не было детей. Зачем тогда приготовили детскую?
Внезапно Ханну осенило. Она поняла, что ее насторожило с самого начала. Ни порядок, ни чрезмерная опрятность. Это представлялось настолько простым, настолько естественным, что даже в голову не приходило задуматься о подобном пустяке. Комната предназначалась для ребенка. Но кое-чего не хватало… Игрушек. В комнате не было ни одной игрушки.
Ханна подняла повыше канделябр и обнаружила на стене целую галерею газетных вырезок и каких-то картинок. Она поставила подсвечник на детский письменный стол и шагнула к панно, чтобы рассмотреть его поближе. Стену занимал коллаж из старых фотографий, газетных и журнальных вырезок. На одном из портретов привлекало внимание бледное лицо женщины с резкими грубыми чертами лица и черными тревожными глазами. Это же лицо появлялось и на других снимках. На одном из них дама держала на руках ребенка. Ханна с интересом изучила ее портрет.
Затем взгляд девочки скользнул дальше по стене и остановился на подборке старых газетных статей, заголовки которых, казалось, не имели никакой связи между собой. Газеты сообщали о страшном пожаре на одной из фабрик Парижа. А также об исчезновении некоего господина по имени Хоффман во время катастрофы. Навязчивый дух трагедии будто пропитал всю коллекцию вырезок. Размещенные ровными рядами, бумажные прямоугольники походили на мемориальные доски на стене кладбища воспоминаний и отголосков прошлого. В центре композиции, в окружении десятков других поблекших, выцветших страниц, находился титульный лист газеты, датированной 1890-м годом. На нем была представлена большая фотография маленького мальчика с глазами, полными страха, — глазами затравленного животного.
Снимок потряс Ханну до глубины души. Взгляд ребенка как будто говорил о том, что в свои шесть-семь лет малыш изведал такую бездну ужаса, которая ей и не снилась. Ханна почувствовала холод, леденящий холод, исходивший из глубин ее существа. Она попыталась разобрать полустертый текст, сопровождавший портрет. «Найден восьмилетний мальчик, просидевший семь дней в запертом темном подвале в полном одиночестве», — сообщала подпись под фотографией. Ханна снова всмотрелась в лицо малыша. Его черты показались смутно знакомыми или, возможно, выражение глаз…
Именно в этот момент Ханне почудилось, будто она услышала голос — невнятный шепот за спиной. Она обернулась, но в комнате по-прежнему никого не было. У девочки вырвался вздох облегчения. Дымный свет, исходивший от пламени свечей, улавливал в воздухе мириады мельчайших частиц пыли, распространяясь по комнате клубами красноватого тумана. Ханна подошла к окну и пальцами протерла себе глазок на запотевшем стекле. Лес окутывала пелена тумана. В кабинете Лазаруса в конце западного крыла горела лампа. В теплом золотистом сиянии, пробивавшемся сквозь занавески, угадывался силуэт хозяина. Тонкий луч света проник сквозь протертый на стекле глазок, и прозрачная нить протянулась по комнате.
Голос зазвучал снова, на сей раз ближе и отчетливее. Он звал Ханну по имени. Девочка повернулась, тревожно вглядываясь в сумрак, растекавшийся по углам комнаты. И тут она впервые приметила тускло поблескивавший хрустальный флакон. Черный, как обсидиан, флакон покоился в крошечной нише в стене, испуская радужные блики.
Девочка настороженно приблизилась к нише и принялась разглядывать флакон. На первый взгляд он походил на склянку духов, но ей еще не доводилось видеть ни такой красивой бутылочки, ни хрусталя, ограненного столь искусно. Над пробкой, имевшей форму призмы, поднималась радуга. Ханна почувствовала непреодолимое желание взять в руки эту драгоценность и погладить изумительно тонкие грани хрусталя.
С величайшей осторожностью она обняла флакон ладонями. Сосуд весил больше, чем она ожидала, и хрусталь оказался на ощупь таким холодным, что рукам даже стало больно. Девочка поднесла бутылочку к глазам, попытавшись рассмотреть, что находится внутри. Но все, что она увидела, — это непроницаемая чернота. Однако когда Ханна подняла флакон повыше и взглянула на стекло на просвет, ей почудилось какое-то движение, будто внутри перетекала густая жидкость. Может, духи…
Дрожащими пальцами она схватила граненую хрустальную пробку. Во флаконе явно что-то плескалось. Ханна поколебалась мгновение. Но совершенная форма предмета сулила неземной аромат. Девочка с трудом повернула пробку. Темнота в недрах сосуда вновь затрепетала, но Ханна больше не обращала на это внимания. Наконец пробка подалась ее усилиям.
Неописуемый вой — свист газа, вырвавшегося под давлением, — наполнил комнату. Не прошло и секунды, как черная масса, истекавшая из горлышка бутылочки, расплылась в воздухе подобно пятну чернил в озере. Ханна ощутила дрожь в руках и услышала шепчущий, будто обволакивающий голос. Вновь взглянув на флакон, она убедилась, что стекло стало совершенно прозрачным и, что бы в сосуде ни находилось прежде, оно вырвалось на свободу благодаря ей. Девочка аккуратно вернула флакон на место. В комнате потянуло холодом, возник сквозняк, погасивший свечи одну задругой. По мере того как темнота завоевывала пространство комнаты, чуждое присутствие в сумерках становилось все очевиднее. Непроницаемый силуэт вырастал на стене, раскрашивая ее черным.