Сентябрьские огни

Силуэт Тени полностью исчез в недрах колосса из металла. Морозное облачко окутало механическую фигуру, словно опутав ее ледяной паутиной. Глаза ангела плавно раскрылись под покрывалом, двумя пылающими рубинами прожигая темноту.
Титан медленно поднялся, расправил крылья, размеренно поставил ноги на пол. Когти при каждом шаге царапали деревянную поверхность, оставляя глубокие борозды. В волну голубоватого света, разлитого в воздухе, попала тонкая спираль дымка, который курился над погасшей спичкой, выброшенной Исмаэлем. Ангел прошел сквозь нее и потерялся в темноте, следуя за Ирен с Исмаэлем.
  
9. Ночные метаморфозы
 
Далекие отголоски негромкого, но настойчивого стука вырвали Симону из мира акварельных мерцающих полутонов и лун, сливавшихся в блестящие серебряные монеты. Стук повторился, однако Симона уже окончательно проснулась и поняла, что сон сморил ее, возобладав над желанием почитать на ночь. Складывая очки, она вновь услышала разбудивший ее звук и сообразила, что он означал. Кто-то деликатно постукивал костяшками пальцев в окно, выходившее на веранду. Симона поднялась и увидела за стеклом улыбавшегося Лазаруса. Со смущением она почувствовала, как вспыхнули щеки. Открывая дверь, женщина взглянула на себя в зеркало, висевшее в прихожей. Кошмар.
— Добрый вечер. Мадам Совель. Возможно, я не вовремя… — начал Лазарус.
— Ни в коем случае. Я… Представляете, я читала и вдруг заснула.
— Следовательно, вам нужно взять другую книгу, — заметил Лазарус.
— Полагаю, вы правы. Но проходите, прошу вас.
— Мне не хотелось бы причинять вам беспокойство.
— Не говорите глупостей. Проходите, пожалуйста.
Лазарус вежливо поклонился и вошел в дом. Его взгляд скользнул вокруг, оценивая обстановку.
— Дом-на-Мысе никогда не был таким уютным, — промолвил он. — Ему повезло.
— Это все заслуга Ирен. Она у нас в семье главный декоратор. Чай? Кофе?
— Чай — великолепно, но…
— Ни слова больше. Я тоже с удовольствием выпью чашечку.
На секунду их взгляды встретились. Лазарус тепло ей улыбнулся. Симона, внезапно смутившись, сосредоточилась на приготовлении двух чашек чая.
— Наверное, вы недоумеваете, какова цель моего визита, — заговорил кукольник.
«Вот уж действительно», — подумала Симона.
— Дело в том, что каждый вечер я совершаю небольшую прогулку до утесов. Она помогает мне расслабиться, — продолжал Лазарус.
Между ними повисла короткая пауза, которую нарушало тихое бульканье воды в чайнике.
— Вы слышали о ежегодном карнавале в Голубой лагуне, мадам Совель?
— В августе, в последнее летнее новолуние, — вспомнила Симона.
— Правильно. Я собирался спросить… То есть я хочу, чтобы вы поняли, что в моем предложении нет ничего двусмысленного, напротив, я не решаюсь его произнести, даже не знаю, как начать…
Лазарус запинался, напоминая разволновавшегося школьника. Симона безмятежно улыбалась.
— Я собирался спросить, не согласитесь ли вы стать моей спутницей в этом году.
Симона поперхнулась. Улыбка Лазаруса медленно увяла.
— Простите. Я не должен был спрашивать. Примите мои извинения…
— С сахаром или без? — мягко прервала его Симона.
— Что?
— Чай. С сахаром или без?
— Две ложечки.
Симона кивнула и неторопливо размешала в чашке две ложки сахара. Приготовив чай, она с улыбкой протянула чашку Лазарусу.
— Если я вас обидел…
— Нет, не обидели. Я просто не привыкла к таким приглашениям. Но я с удовольствием пойду с вами на праздник, — ответила женщина, сама обескураженная собственным решением.
Лицо Лазаруса осветилось радостной улыбкой. На миг Симона почувствовала себя на тридцать лет моложе. И чувство это было двойственным: с одной стороны, восхитительным, а с другой — смешным. Оно опасно кружило голову и было сильнее, чем привычка к скромности, сомнения или угрызения совести. Она давно забыла, как приятно осознавать, что ты нравишься кому-то.
Через десять минут разговор продолжился на веранде Дома-на-Мысе. Морской бриз раскачивал масляные фонари на стене. Лазарус, усевшись на деревянную балюстраду, смотрел на колыхавшиеся кроны деревьев в лесу и море, шелестевшее темными волнами.
Симона наблюдала за выражением лица кукольника.
— Меня радует, что вам понравилось жить в этом доме, — сказал Лазарус. — А дети привыкают потихоньку к Голубой лагуне?
— Не могу пожаловаться. Напротив. Более того, Ирен, кажется, уже встречается с местным мальчиком. Неким Исмаэлем. Вы его знаете?
— Исмаэль… Хороший парень, насколько мне известно, — отрешенно ответил Лазарус.
— Надеюсь. Однако я до сих пор жду, когда он соизволит со мной познакомиться.
— Мальчишки все такие. Поставьте себя на его место… — примирительно сказал Лазарус.
— Наверное, я веду себя как все матери. Смешно так опекать пятнадцатилетнюю девочку.
— Это вполне естественно.
— Не уверена, что она считает так же.
Лазарус усмехнулся, но ничего не сказал.
— Что вы о нем знаете? — спросила Симона.
— Об Исмаэле? Ну, в сущности… немного… — начат Лазарус. — Мне известно, что он хороший моряк. И я знаю, что его считают замкнутым юношей, не склонным заводить друзей. Дело в том, что я тоже мало выхожу в люди… Но думаю, что вам не стоит волноваться.
Голоса навязчиво проникали в окно как вьющийся и въедливый дымок непогашенного окурка. Не слышать их было невозможно. Шум моря почти не заглушал разговор Лазаруса с матерью внизу, на веранде, хотя на мгновение Дориан пожалел, что это не так. Он предпочел бы, чтобы их слова вообще не достигали его ушей. Что-то настораживало в каждой фразе, в каждой интонации. Нечто трудно уловимое, тайный подтекст, сопровождавший все сказанное.
Возможно, проблема заключалась в том, что Дориан стал свидетелем, как мать безмятежно беседует с мужчиной, не являвшимся его отцом. Хотя посторонним мужчиной и оказался Лазарус, тот, кого Дориан считал другом. А может, дело было в том, что диалог их имел особый оттенок взаимной симпатии и приязни. А может, честно сказал себе Дориан, виной всему — ревность и глупая уверенность, будто мать не должна беседовать с глазу на глаз с посторонними мужчинами. Что являлось чистым эгоизмом. Эгоизмом и несправедливостью. В конце концов, Симона была не только их матерью, но женщиной из плоти и крови. Она нуждалась в дружбе и компании других людей, а не только в обществе собственных детей. В любой приличной книге об этом писали прямо. Дориан еще раз рассмотрел теоретический аспект данного тезиса. С точки зрения теории все выглядело правильно. А вот с практикой дело обстояло намного хуже.
Не зажигая свет в своей комнате, Дориан на цыпочках приблизился к окну и украдкой выглянул на веранду. «Эгоист и к тому же шпион», — укоризненно шепнул ему внутренний голос. Удобно укрывшись за пологом темноты, Дориан видел тень матери, падавшую на деревянный настил веранды. Лазарус стоял и смотрел на море, черное и таинственное. Дориан сглотнул. Ветер шевельнул занавески, за которыми прятался мальчик, и он инстинктивно отступил назад. Мать произнесла что-то неразборчивое. Дориан, пристыженный, что тайком шпионил, решил, что все-таки дела матери его не касаются.
Мальчик собирался тихонько отойти от окна, когда краем глаза заметил какое-то движение в сумраке. Дориан резко обернулся, почувствовав, как волосы на затылке встали дыбом. Комната была погружена во мрак, лишь слегка разбавленный натеками голубоватого света, который просачивался в щелку между колыхавшимися шторами. Дориан медленно протянул руку, нащупывая на прикроватной тумбочке выключатель лампы. Дерево показалось непривычно холодным. Через пару секунд пальцы коснулись выключателя. Дориан нажал на кнопку. Металлическая спираль в стеклянной колбе лампочки на миг ярко загорелась и угасла с нежным звуком. Мимолетная вспышка ослепила Дориана. А затем темнота сгустилась еще больше, как будто он провалился в глубокий колодец с черной водой.