Вишенка для Демона

— Парень, с которым мы ехали сюда… Я не понимаю… Он целовал меня, читал стихи, заботился. Я почему-то решила, что нравлюсь ему. Он и сам мне понравился… Куколка, я ведь ни разу в жизни еще не встречалась с мальчиками. Но я видела его теплый взгляд… Не знаю… Не понимаю… Я чувствую себя бездомным щенком, которого приласкали, покормили, но так и оставили на улице. Только я почему-то решила, что он возьмет меня в дом.
— Сколько ему лет?
— Двадцать два. И к нему клеились все особи женского пола, которые попадались нам на пути.
— Думаю, что он не рискнет с тобой связываться. Парню двадцать два, тебе — пятнадцать.
— Я маленькая для него, да? Он называл меня сестрой всю дорогу.
— Ты же понимаешь, что взрослые ребята встречаются с девушками не только для того, чтобы читать им стихи. В конце концов, за это его могут посадить.
— Да. Но я знаю, что могу быть той, которая ему нужна.
— Откуда ты знаешь, какая ему нужна?
— Я буду это знать, как только доберусь до своих карт. По твоим я ничего не могу понять. Он год назад с девушкой встречался. Мне друзья его рассказали. Она бросила его. Он переживал сильно, в Питер вообще не ездил, типа тема для него закрыта и запретна. А его друг сказал, что у Поэта голос совсем другой рядом со мной и я не просто так в его жизни. Он слепой… Ну, друг тот слепой. Он по голосу слышит. Он еще музыкант. Он смог увидеть меня. Сказал, какого цвета мои волосы и глаза, какого я роста и телосложения, определил возраст. Я пошла искать Кира (он куда-то делся с девушкой того парня) и нашла их в спальне, стоящими у окна и курящими сигарету. Он стоял вплотную к ней и курил из ее рук.
— Они смеялись?
— Да. По крайней мере, лица у них были довольные.
— Думаю, это была трава. А что он сказал, как объяснил? Они были знакомы до этого?
— Нет, не были. Ничего не сказал. Я наорала на него и убежала.
— И что ты хочешь теперь?
— Не знаю. Но я боюсь, что больше никогда его не увижу.
— Вишенка, моя глупая Вишенка. Ему двадцать два.
— Мне было с ним так интересно. Ты думаешь, что ему со мной будет скучно?
Она пожала плечами.
— Объяснить и оправдать можно все что угодно, но прислушиваться надо только к тому, что говорит сердце. Ты же все понимаешь. Правда?
— Понимаю. Но сейчас я понимаю, что ничего не понимаю. Я такая глупая…
— Скажи, а он смотрел на тебя, когда с тобой разговаривал.
— Да. Постоянно. Мне иногда казалось, что он мною любуется. Знаешь, он смотрел так, как… Я не знаю, это просто надо видеть.
— Он брал тебя за руку?
— Он согревал мои пальцы дыханием.
— И смотрел в глаза?
— И улыбался.
— Ты помнишь, где живет его друг?
— Ты отвезешь меня к нему?
— Ну не бросать же мне на произвол судьбы мою маленькую влюбленную Вишенку.
Куколка, без сомнения, права. Мне пятнадцать, а ему двадцать два. Что надо взрослому мужчине от женщины? И что могу дать ему я? Ничего. Я ведь ничего не умею. Я даже целоваться не умею. Он смеялся надо мной. Вот та же корова Элизабет — какие у нее формы! Ну, да, она жирная, но я-то вообще плоская — ни кожи, ни рожи. Регина какая утонченная вся, березка, а не женщина, я на ее фоне выгляжу прутом бесформенным. Да, Киру нужна опытная, умная, состоявшаяся женщина, такая, как Регина. Какая же она красивая! У нее такие белые волосы и такие ухоженные руки. А у меня нет денег на хороший лак, а дешевый быстро облупляется и от него желтеют ногти. Меня даже его друзья считают замухрышкой. Глупой, маленькой, ревнивой замухрышкой. Если я найду его, что сказать? Он решит, что я приперлась, потому что влюбилась в него, что бегаю за ним, что теперь меня можно унижать и издеваться. Он будет встречаться с другими, может быть, подцепит на трассе еще одну такую дурочку, только пораскрепощеннее, которая умеет целоваться, не то что я…
— Так, Варек из деревни Угорек, поднимай свою тушку, волоки ее к зеркалу и срочно рисуй лицо! Быстро! — спихнула мои ноги с дивана Куколка ранним утром.
— Он меня никогда не полюбит, — вздохнула я тяжко, едва разлепив глаза.
— Ну и дурак! Разве такую красоту можно не любить? А хочешь, я тебя причешу красиво?
— Хочу! — тут же оживилась я.
— Эх, так и быть, и накрашу тебя красиво. Иди одевайся, я пока поищу расческу. Сейчас я из тебя такое чудо сделаю!
Моя одежда обнаружилась за диваном все такая же мокрая, какой была несколько часов назад. Я не повесила ее сушить.
— Тем лучше, — ухмыльнулась Кукла. — Так ты мне даже больше нравишься, — кивком указала на платье. — Забавно.
— Да, но дома меня убьют с особой жестокостью за подобный наряд.
— Глупости! Ты в ней очень красивая.
— Но в нем на трассу нельзя! Меня неправильно поймут.
Куколка нахмурилась и перекривилась.
— Никакого автостопа! Поедешь на поезде, я дам тебе денег.
— Я не возьму.
— А я и спрашивать не буду.
Она колдовала надо мной больше часу: некоторые прядки завила, некоторые собрала гармошкой специальным утюжком, а оставшиеся и вовсе начесала. Выглядеть я стала странно и забавно. Но мне понравилось. Потом Куколка сделала макияж. Я открыла глаза и обомлела: из зеркала на меня смотрела очень прикольная стильная девушка с огромными кошачьими глазами. Из-за тоналки и румян форма лица совершенно изменилась, выделились скулы и ушли пухлые щечки. Она нанесла на губы блеск.
— Вот смотри, — провела кисточкой по брови. — У тебя очень хорошая линия бровей. Вот тут, в этом месте, скорректируешь и станешь вообще волшебной.
— Я такой никогда не была.
— Будешь. Какие твои годы!
Теперь мои фиолетовые колготки подходили под цвет заколки-зажима в волосах и к мерцающим теням. Куколка добавила несколько красных невидимок, и эмокид к выходу в свет был готов. Можно ехать, покорять трубадура. Вот теперь я настоящая трубадурочка! Он не устоит.
…Куколка засунула руки в карманы и недовольно скривилась. С ее стороны это было настоящим подвигом пойти в ту странную квартиру. Мы стояли перед дверью и нерешительно переминались с ноги на ногу. Хотелось побыстрее попасть в помещение из этого вонючего подъезда, но, помня о свинарнике за дверью, еще не известно, где лучше. Сам дом мы искали почти два часа. Я провела ее от метро дворами, как вел Кирилл, несколько раз заходила не туда, выходила, опять искала тот самый дом, тот самый подъезд, стояла перед дверью и уходила прочь. Не думала, что заблужусь в этих ужасных питерских лабиринтах. Куколка смеялась и шутила. Но я заметила, что она нервничает. И вот сейчас мы топтались перед нужной дверью, и я все никак не могла заставить себя толкнуть ее и встретиться с Кириллом. Как-то вот не придумала, что ему сказать.
— Звонок не работает? — Куколка нетерпеливо жала на черную кнопку.
— Здесь всегда открыто. — Опустила ручку вниз.
Дверь легко поддалась, впуская нас в квартиру. — Алена, — нервно дернулась я, — только здесь очень страшно.
— Надо было пистолет взять. Чего не сказала-то? — Она стала серьезной.
— У тебя есть пистолет?
— Газовый. Но выглядит, как настоящий. Один знакомый подарил.
— Это, конечно, спасет отца русской демократии, — хихикнула я.
В квартире царил полумрак, и откуда-то лилась восхитительная музыка. Куколка брезгливо морщилась и сжималась, изо всех сил стараясь ни до чего не дотрагиваться. Я же шла на звук. Кто-то пел. Голос очень красивый, сильный. Песня очень нежная. Я чувствовала, что это он, мой Поэт. В большой комнате сидели люди — на полу, на тонком подоконнике, на диване и табуретках. Человек десять. Мужчины и женщины. Никто не курил и не притрагивался к расставленным везде бутылкам, пивным банкам и чашкам. Все словно замерли, боясь пропустить даже ноту. Борис с гитарой расположился в кресле. Это он пел и играл, откинув голову назад и закрыв незрячие глаза. И его голос… Он мурашками бежал по моей коже, холодил ее, пробирался внутрь и тревожил сердце.
 
— Оглянись еще раз — что ты видишь вокруг? Те же стены…