Баранкин, будь человеком (с иллюстрациями)

Трясётся весь, хохочет, заливается как сумасшедший, лапами за живот хватается и говорит, захлёбываясь от смеха:
— Ой, Баранкин! Ха! Ха! Зачем ты меня щекочешь? Ха! Ха! Ха!
— Ха! Ха! Ха! — отвечаю я Малинину.
Меня тоже в эту минуту разобрал смех, во-первых, на нервной почве, во-вторых, очень уж я обрадовался, что Костя проснулся от этого ужасного сна и окончательно пришёл в себя. Я от этой нервной радости даже на время забыл о той смертельной опасности, которая ещё продолжала грозить Косте Малинину. А главное, хоть Костя и проснулся, я все равно продолжал его щекотать. Кто его знает! Перестанешь щекотать, он возьмёт и опять заснёт.
— Да ну вас! — сказал Костя Малинин мне и муравьям, отталкивая меня и их от себя. — Расщекота-лись здесь! Ха-ха! А что это там за шум? Ха-ха-ха!
И здесь я снова с ужасом вспомнил о том, что грозит моему лучшему другу, и не только вспомнил, но и понял, что, судя по голосам, Зинка с девчонками уже начали окружать наш куст.
— Малинин! — заорал я на Костю. — Сию же минуту сосредоточивайся и начинай превращаться в трутня!
— Почему в трутня? В какого трутня? — спросил Костя, сладко потягиваясь.
— Потому что там Зинка Фокина с юннатками. Они тебя как махаона хотят запрятать в морилку! Потом в сушилку! Потом в распрямилку!
— Как — в морилку? Зачем в морилку? — заорал Малинин.
— Для коллекции! — заорал я.
При слове «коллекция» с Малинина сон, видно, окончательно как рукой сняло, и он, очевидно, сразу все, все, все вспомнил, понял все, все, все, понял и осознал весь ужас положения, в которое мы с ним попали. Ещё бы! Что такое коллекция, Костя знал хорошо, ведь он сам был когда-то юннатом и у него у самого когда-то была такая коллекция, в которую так хотела сейчас упрятать его Зинка Фокина.
— Что же ты меня сразу не разбудил?
— Я ещё тебя не разбудил?! Скажи спасибо мурашам. Это они меня надоумили… В общем, скорей повторяй за мной!
Я стал орать Малинину заклинание в самое ухо, а сам вижу, что он меня совсем не слышит, он, очевидно, при слове «коллекция» от ужаса обалдел и вообще перестал понимать, что я от него хочу.
Я ору изо всех сил:
Всех на свете лучше
Быть, конечно, трутнем!
А Малинин все молчит, потом вдруг как заорёт:
Ой, мамочка!
Я не хочу быть бабочкой!
Бабочке нехорошо!
Хорошо быть мурашом!
Я сначала даже не понял, что на этот раз мы с Малининым начинаем превращаться в совершенно различных насекомых и наши пути, как говорится, расходятся в разные стороны. Я хочу стать трутнем, а Малинин хочет связать свою жизнь с муравьями! Зачем он это делает? Неужели он не соображает, что там его ждёт? Да нет, он сейчас, по-моему, вообще ничего не соображает. Он сейчас соображает только одно, что лучше уж быть живым трудящимся муравьём, чем мёртвой бабочкой.
Как вы думаете, мог я оставить Малинина одного в такой ситуации? Мог я сам стать долгожданным трутнем, а Малинину позволить превратиться в рабочего муравья? Конечно, не мог! Отвечаю я за Малинина или не отвечаю? Отвечаю, и ещё как отвечаю, головой своей отвечаю! Ведь это я его втравил в эту историю, а не он меня.
В эту минуту за кустами, в довершение всего, раздался прямо какой-то лошадиный топот. Треск ломаемых сучьев. За листвой со всех сторон замелькали разноцветные сачки, несколько девчонок взгромоздились с сачками даже на дерево и тем самым отрезали нам с Костей последний путь к бегству.
Все! Мне ничего больше не оставалось делать, как набрать в лёгкие побольше воздуха и вложить все свои последние силы в заклинание, которое в горячке придумал этот псих Малинин.
Ой, мамочка!
Я не хочу быть бабочкой! —
затараторил я вслед за Костей Малининым. —
Я уверен, хорошо
Быть на свете мурашом!..
Ой, я был в этом не уверен, совсем не уверен! Малинин, что мы с тобой делаем? И зачем только мы с тобой превращаемся в муравьёв?!
Это была последняя мысль, мелькнувшая в моей измученной бабочкиной голове, разрывавшейся от забот, тревог, ужаса и волнений…