Вопрос и ответ

Я подскакиваю на месте: мистер Коллинз с грохотом захлопывает дверь и гремит ключом в замке — этот звук не допускает даже мысли о побеге.
Я кое-как встаю и прислоняюсь к стенке, пытаясь восстановить дыхание.
Закрываю глаза.
 Меня зовут Тодд Хьюитт,думаю я. Я сын Киллиана Бойда u Бена Мура. Через четырнадцать дней мой день рождения, но я уже мужчина.
 Меня зовут Тодд Хьюитт, и я мужчина. 
(мужчина, который выболтал мэру ее имя)
— Прости, — шепчу я, — прости.
Через несколько секунд я все же открываю глаза и оглядываюсь. На уровне глаз в стенах проделаны небольшие прямоугольные отверстия, по три с каждой стороны, — сквозь них в комнату падает тусклый пыльный свет.
Я подхожу к ближайшему окошку. Я, как все уже поняли, нахожусь в колокольной башне собора, очень высоко над землей. Прямо передо мной расстилается площадь, где я был только севодня утром — а кажется, что прошла целая вечность. Спускаются сумерки: значит, я валялся без сознания почти весь день, а за это время с ней могли сделать что угодно, мэр мог…
(заткнись, просто заткнись)
Я осматриваю площадь. Она по-прежнему пуста и безлюдна, на ней царит тишина Бесшумного города, который просто взял и открыл ворота наступающему врагу.
Город, который даже не попытался дать отпор.
Мэр подошел, и они как миленькие вручили ему ключи. Иногда слухи об армии так же эффективны, как сама армия, говорил мне мэр, и кто теперь скажет, что он был неправ?
А мы все это время бежали, бежали из последних сил и как можно быстрее, стараясь не думать, каким будет Хейвен и что нас там ждет, но надеясь увидеть рай, надеясь на спасение.
 Надежда есть всегда, говорил Бен.
Но он ошибался. Мы попали не в Хейвен.
Мы попали в Нью-Прентисстаун.
Я морщусь — в груди больно щемит — и смотрю на запад через площадь, поверх деревьев и молчаливых домов на водопад, который обрушивает свои воды в долину, и на зигзаг дороги, где я сражался с Дейви Прентиссом, а Виола…
Я разворачиваюсь.
Глаза начинают привыкать к темноте, но в комнате все равно ничего нет, кроме мостков и едва ощутимой вони. Канаты висят посреди дыры, примерно в двух метрах от любого края мостков. Я пытаюсь рассмотреть, крепко ли они привязаны к колоколам — зазвонят ли те в случае чего?.. Я вовсю щурюсь в дыру: что же там на дне? Но в темноте ничего не разобрать. Может быть, и голый кирпич.
С другой стороны, два метра — не такое уж большое расстояние. Можно запросто допрыгнуть и по канату спуститься вниз.
Но потом…
— Умно, ничего не скажешь, — доносится голос из дальнего угла комнаты.
Я отшатываюсь, вскидываю кулаки, мой Шум весь ощетинивается. Из темноты встает человек — еще один мужчина без Шума.
Вот только…
— Если ты попробуешь съехать вниз по канатам, которые так маняще болтаются прямо у нас под носом, об этом узнает каждый житель города.
— Вы кто? — В животе все бултыхается от страха, но кулаков я не разжимаю.
— Ну точно. Я сразу понял, что ты не из Хейвена.
Он подходит ближе, и свет выхватывает из темноты его лицо. Я вижу синяк под глазом и разбитую губу. Комперессов на него решили не переводить.
— Я и забыл, какой он громкий… Странно, — бормочет человек себе под нос.
Он невысокого роста, ниже меня — и куда толще, немного старше Бена, но гораздо слабее и мягче. Он весь мягкий, даже лицо какое-то мягкое… Если понадобится, я запросто его побью.
— Это ты верно подметил.
— Кто вы? — повторяю я.
— Кто я? — мягко повторяет он, а потом повышает голос и с достоинством произносит: — Перед тобой — Кон Леджер, мальчик. Мэр Хейвена. — Он задумчиво улыбается. — Но не Нью-Прентисстауна. — Глядя на меня, он немного качает головой. — Мы давали лекарство даже беженцам, когда они повалили в наш город.
А потом я вижу, что его улыбка — никакая не улыбка. Он морщится.
— Святый Боже, мальчик мой! — восклицает он. — Какой же ты шумный!
— Я не мальчик, — говорю я, все еще держа кулаки наготове.
— Совершенно не представляю, какое это может иметь значение.
Мне хочется сказать ему десять миллионов самых разных вещей, но любопытство берет верх.
— Так значит, вы действительно изобрели лекарство? От Шума?
— О да, — говорит он, снова морщась, как бутто пробует какую-то гадость. — Это растение местной фауны с естественным нейрохимическим действием… Мы смешали его экстракт с рядом синтетических веществ — и получилось! В Новом свете наконец воцарилась тишина.
— Не во всемНовом свете.
— Это да, — кивает он, поворачиваясь к одному из прямоугольных окошек в стене. Руки у него сцеплены за спиной. — Приготовление лекарства — весьма трудоемкий процесс. И очень долгий. Окончательный вариант удалось синтезировать только в прошлом году, и на это ушло двадцать лет. Однако мы уже изготовили достаточно лекарства для своих нужд и хотели начать производство на экспорт, но…
Он умолкает, решительно глядя на расстилающийся внизу город.
— Вы сдались врагу, — говорю я. Мой алый Шум рвет и мечет. — Как последние трусы.
Он оборачивается: улыбка-гримаса бесследно исчезла с его лица.
— И почему же, интересно, меня должно волновать мнение какого-то мальчишки?
— Я не мальчишка! — цежу я, — и неужто кулаки у меня до сих пор стиснуты? О да, еще как.
— Разумеется, мальчишка, — отвечает он. — Ведь мужчиназнает, что перед лицом смерти люди порой вынуждены принимать не самые благородные решения.
Я сощуриваюсь:
— О смерти я знаю не меньше вашего, нечего меня поучать.
Он удивленно моргает, читая мой Шум и видя в нем ослепительные вспышки. В следующий миг он вешает голову и опускает плечи.
— Прости меня, — говорит он. — Я вапщето не такой. — Он кладет руку на лицо и растирает его, морщась от прикосновений к синяку под глазом. — Вчера я был добрым и милостивым мэром чудесного города. — Он словно смеется над какой-то шуткой, понятной только ему. — Но это было вчера.
— Сколько жителей в Хейвене? — спрашиваю я, не давая ему закрыть тему.
Он поднимает голову:
— Малыш…
— Меня зовут Тодд Хьюитт, — говорю я. — Можете называть меня мистер Хьюитт.
— Он обещал нам новую жизнь…
— Даже язнаю, что он все врет. Сколько здесь человек?
Он вздыхает:
— Включая беженцев, три тысячи триста.
— Армия Прентисстауна втрое меньше, — говорю я. — Вы могли победить.
— Васнавном это женщины и дети. Простые фермеры.
— В других городах женщины и дети тоже сражались. Женщины и дети умирали.
Он подходит ближе, его лицо искажено гневом.
— Да, а женщины и дети этого города умирать не будут! Потомушто я заключил с Прентиссом мир!
— Хорош мир! Этот мир вам лицо разукрасил и губу разбил.
Он смотрит на меня еще секунду, а потом обреченно фыркает:
— Слова мудреца из уст деревенщины. — И отворачивается к окошку.
Тут я замечаю какой-то низкий гул.
Вопросительные знаки наполняют мой Шум, и не успеваю я раскрыть рот, как мэр — да, мэр, прежниймэр, отвечает:
— Верно, ты слышишь меня.
— Вас? Но как же лекарство?
— А ты бы стал лечить поверженного врага?
Я облизываю губы.
— Так он возвращается? Шум?
— О да. — Мэр снова поворачивается ко мне. — Если не принимать лекарство ежедневно, он очень скоро вернется. — Он отходит в свой угол и медленно садится.
— Обращаю твое внимание, что туалета здесь нет. Примите наши извинения за неудобства…
Я смотрю на него, и мой Шум по-прежнему красный, разгневанный и полон вопросов.
— Это ведь ты, правильно я понимаю? — спрашивает он. — Ради тебявсех городских жителей разогнали по домам, чтобы новый президент мог встретить тебя верхом на коне?
Я не отвечаю, зато мой Шум все выдает.
— И кто же ты, Тодд Хьюитт? — спрашивает мэр. — Почему ты такой особенный?
А вот это, думаю я, очень хороший вопрос.