Филофобия (СИ)

Странно, но Вадим рассказывал. О том, что отец — типичный инженер, который типично ушёл из семьи, приревновав жену к маленькому ребёнку, считая, что он–то не хуже, он–то тоже должен получать порцию любви, заботы и обожания не меньше, чем маленькое кричащее существо, то есть Вадим. Рассказал о том, что мать простая библиотекарша и всё детство они жили впроголодь, в школу он ходил с заштопанными носками и трико, зато читал шикарные дорогие книжки с яркими картинками, а по вечерам с мамой смотрел мультяшные диафильмы, озвучивая их страшными или пискливыми голосами. Оказывается, в детстве Вадим не сразу пошёл в художественную школу. Сначала записался в цирковой кружок. О как! Был акробатом и канатоходцем. Но однажды сорвался и упал, сломав обе руки. С цирковой карьерой было покончено. Врачи велели разрабатывать заживающие конечности, и ребёнок принялся рисовать. И только тогда оказался в школе искусств.
На следующий день, насмотревшись картин Куша, я поделился историей своего детства о том, как стащил у учительницы из пыльного шкафа коллекцию бабочек. И похоронил всех в отдельных холмиках на детской площадке во дворе. Второкласснику казалось страшным кощунством показывать трупы, пусть насекомых, но таких красивых, таких безобидных. В школе так и не обнаружили вора. Узнала только мама, найдя разодранную папку с надписями названий мотыльков по–латыни. Со мной был серьёзный разговор, но тайна похитителя не вышла за порог нашего дома.
Мы с Дильсом болтали до трех–четырех часов подряд. Не только об искусстве. Он рассказывал о любимых книгах, я — о фильмах. Он описывал интересные уголки Москвы, я гуглил Таллин. Он находил анекдоты, я отвечал пошлыми весёлыми картинками. Он спрашивал о моих преподах (приходилось фантазировать), я перебирал его учеников. Оказывается, он отражает почти всех в нашей группе, подмечает в некоторых то, что прошло мимо меня. У Юльки, оказывается, лицо один в один с портретом Лопухиной художника Боровиковского. У Рамили всегда улыбающиеся губы. Лёха грызёт ручки, карандаши, ногти. Галя «Фрекенбок» носит цветные линзы (он предположил, что это способ отвлечь от некрасивой пухлой фигуры), надо же, а я думал, что это от природы такие сиреневые глаза. У харизматичного парня Серёги (который недовольно ворочается на своей кровати и ворчит, что я безумный полуночник и игроман) очень дорогие штиблеты при минизатратах на одежду. А тот самый Лебедь? Всё ещё демон?
 Дильс Вадим: ну уж не ангел точно!) Он очень настырный. Представляешь, портреты с меня катает на лекциях. Паразит! 
  
 Эф Swan: О! Покажи! А зачем ему это надо? 
 Дильс Вадим: так выражает своё превосходство надо мной) Стебается. 
 Эф Swan: да ну! Может, влюбился? 
 Дильс Вадим: да ну! Ты бы его видел. Ты бы видел, как на него девчонки смотрят. Та же Юля. Или Наталья. За ним табуны ходят!!! И вообще, не смущай меня! 
 Эф Swan: эх ты! Смущающийся препод! Я далече и то больше тебя понимаю… 
Как раз на этом месте Серёга проницательно выговорился:
— Вот чует моя задница, что ты там давно не играешь. А если играешь, то только на раздевание и одевание кукол… Хрена ли, время третий час, а ты настукиваешь? С кем переписываешься?
— Не скажу…
Серёга уселся на кровати:
— С Дильсом?
— С чего ты взял это?
— Значит, с ним… ну вот Леблядь ты! Он знает, с кем общается?
— С Эф Суон.
— Значит, не знает. А ты не думаешь, что когда он узнает, то поплохеет ему от такого вранья?
— А че он узнает–то? Ты ж не скажешь…
— Прорвется где–нибудь, проговоришься сам. Он же не дурак!
— Не дурак. Но ему легче общаться с человеком, который далеко, который для его чувств безопасен.
— А ты далеко?
— В Таллине. Я же чувствую, он Эфа не боится, свободно болтает. А Фила боится. Меня то есть боится.
— Филофоб… а ты не думаешь встретиться с этим Гариком–Кошмариком?
— Зачем?
— Может, он тебе чего расскажет.
— Ты бы рассказал?
— Смотря что. Может, он и не знает о болезни Дильса. Захочет помочь…
— Щаз! Чтобы Вадим опять с ним встретился! — Я показал кукиш Вадиму на аватарке.
— Всё! Спать иди! Стратег! — обратно в подушку буханулся Серьга.
Уже когда я засыпал, подумал, что действительно, почему бы не поговорить с Игорем Чернавским? Вдруг этот Гарик вовсе и не главная персона его фобии, может просто тогдашний очевидец событий. Тогда расскажет. Решено!
Позвонил уже на следующий день, после «принудительного» совместного обеда с Дильсом. Во время трапезы Вадим односложно отвечал на вопросы о Ларике, обещал передать псу «привет», настороженно покосился, когда я заявил, что скоро навещу четвероногого друга. Пока к нам не подсел Серёга, мой филофоб вообще сидел на измене, готовый спулить по любому поводу. Серьга появился — Дильс заметно повеселел. От него он опасности не чует!
Когда набирал номер с визитки Чернавского, Серёга тоже был рядом: придвинулся к моему уху своим лопоушеством и контролировал.
— Алло, Чернавский слушает вас.
— Э–э–э… Привет. Мы с вами почти познакомились пару недель назад. В «Марте и Гансе». Я был с Вадимом Дильсом. Помните?
— С Вадимом? — и пауза. Я чувствую, что пауза неловкая.
— Я бы хотел с вами встретиться.
— Зачем? — как–то слишком быстро отреагировал Гарик.
— Поговорить. О Вадиме.
— Давай я приеду к вам в гости. Вы вместе живете? Или вы ко мне… Разопьём коньячку… — говорил вроде весело, но напряженно как–то.
— Нет. Вадим не знает, что я вам звоню. Мне нужно поговорить с вами с глазу на глаз. Да и не нужно ему вас видеть, он не хочет…
— Не хочет? Не простил, значит…
— Вот об этом и поговорим. Куда мне приехать и когда?
— Я освобожусь примерно через часа три. Подъезжай к «Медиа–топу», это на улице…
— Я знаю, где это. Значит, в пять тридцать я буду у входа. — Я нажал «отбой», не позволив увильнуть или передумать.
Серёга сразу вызвался ехать со мной, дескать, всё равно хотел в «Арт–Сундук» заехать за какими–то ремнями и бечёвками. Кроме того, он предупредил, что неизвестно, что можно ожидать от Гарика, поэтому будет рядом, в районе видимости.
И был рядом: вылупился на меня из–за стекла кафешной витрины и увлеченно пожирал глазированные кренделя. Я уже было хотел звонить Гарику, но он выскочил из парадного входа своего рекламного агентства. Фальшиво–радостно узнал меня.
— Ну, здравствуй, Вадькин друг! — ринулся он ко мне, а я сумел элегантно избежать пожатия рук, как–то не хотелось. — Об чём разговаривать будем? И где?
— Может, в кафешку? Вон, в «Криспи–Крем», по кофе!
Гарик сразу согласился и почти побежал как раз туда, откуда маячил Серёга. Мне показалось, или Чернавский дёргается? Этот бегательный рывок похож на нервный фальстарт. В кафе он шумно и опять–таки весело выбирал пончики и кофе. Долго мыл руки, хохотал над вредным пальто, что не хотело висеть на вешалке, успел ответить кому–то по телефону в игривом тоне. Короче, шоумен.
— Ну, давай по–нормальному знакомиться, — наконец–то Гарик «переделал все дела». — Ты красавчик. У Вади всегда была губа не дура. Как долго вы с ним?
— Недолго. Вадя и сам ничего.
— Нет, он сейчас другой. Я его в баре тогда даже не узнал сначала. Видел его студенческие фотки? — Мужчина перепачкал верхнюю губу розовой глазурью. Я неопределенно мотнул головой. — Там он хорош. И осанка, и взгляд хитрючий, и волосы… Он хвост носил — как девчонки — конским хвостом, вот так. — И Гарик приставил кулак к макушке. — А сейчас он другой. Что он обо мне рассказывает?
— А вы как думаете?
— Давай на «ты». Надеюсь, он рассказал про то, как мы познакомились на абитуре, когда я киселём его облил и он рисунок сдавал со склизким пятном на груди и на пузе. Про то, как мы ездили на практику, на пленэр, про наши проделки, про то, какие он репризы придумывал, как на фестиваль ездили… Рассказал?