Путь Воинов

Пистолета и подсумков у него не было, магазины торчали из карманов куртки, а на поясе висел складной нож в замшевом чехле.
Третий мальчишка — самый младший на вид — спал, свернувшись в комок, надвинув капюшон и почти судорожно обняв «фольсгевер» FG2, дрянную десятизарядку на самодельной перевязи.
Сзади на школьном ремне висели штык и осколочная граната, из кармана выглядывала рукоять отделанного серебром маленького маузера, какие носят офицеры Люфтваффе. Нет. Носили, пока Люфтваффе существовали.
Рядом со спящим стояли кучкой пять тощих рюкзаков. К ним была прислонена вторая FG2.
Четвёртый парень, стоя на коленях, аккуратно снимал пергаментную обёртку с хрусткого бинта (другой бинт — в пятнах, скомканный — лежал у его ног). Сзади на спине парня висел «стэн» — копия английского пистолет-пулемёта, до предела упрощенное детище последних лихорадочных месяцев.
Ремень оттягивали аптечная сумка с красным крестом, финка в красивых, расшитых бисером, ножнах, два подсумка и заткнутая за него граната. Короткий ёжик стрижки и растущие почти от самых бровей волосы придавали лицу парня угрюмое выражение, не вязавшееся с негромкими словами:
— Сейчас потерпи немного, хорошо? Я быстро.
— Я уже столько терплю, — ответил мальчишка, лежавший перед ним на самодельных носилках. Штаны у него были приспущены, в правом бедре чернела открытая рана. На фоне свитера лицо лежащего выглядело особенно бледным.
Когда бинт лёг на рану, мальчик крупно вздрогнул, лоб покрыл мгновенно выступивший пот. Закусив губу, он прикрыл глаза и тихо, отрывисто спросил: — У меня гангрена? Скажи правду.
— Да какая гангрена, — ловко бинтуя рану, «санитар» ободряюще подмигнул. — Просто сложная рана. Давай глаза не открывай, поспи. Без тебя не уйдём.
— Лучше бы ушли, — раненый не выдержал и застонал. Оборвал стон и продолжал: — Ну, зачем я вам? Я же обуза. Оставьте меня, отлежусь и выберусь куда-нибудь.
— Вольфи, слышишь, как он голос подаёт? — «санитар» укоризненно покачал головой. Не отрываясь от карты, старший отозвался серьёзно:
— Да он просто дезертир. Отлынивает путём ранения. Ты давай ставь его на ноги, Тилле.
— Ты у нас ещё бегать будешь. Слышишь, Вольт? — Тилле потрепал раненого по щеке. Тот слегка повеселевшим голосом отлаялся:
— Ну, тебя, тупая баварская свинья.
— Заткнись и спи, прусский кретин, — так же дружелюбно ругнулся Тилле, поднимаясь на ноги. Проходя мимо Вольфи, он покачал головой в ответ на вопросительный взгляд...
...Две недели назад, 28-го апреля, пробивавшаяся к Берлину пехотная дивизия «Гаудинер» была разгромлена во встречном бою частями 47-й советской армии.
Остатки одного из батальонов гитлерюгенда рассеялись у Руппинер-канала — большая часть ополченцев была уничтожена, взята в плен или просто разбежалась.
Около полусотни ребят сумели выйти из кольца и двинулись в направлении Мюритц-зее, где оставались войска генерала Хейнритци — группа армий «Висла» — по пути нападая на противника на фермах и дорогах.
9 мая радио на одной из ферм, где они ночевали, сообщило о том, что война в Европе закончена полной капитуляцией: Шёрнер сдал в Праге последние организованные немецкие войска.
Это известие словно выдернуло некий стержень из большинства гитлерюнге. Они хорошо сражались, они отказывались складывать оружие, как большинство старших ополченцев, потому, что верили — армия сдаться не может.
Мало кто из них верил в чудесное спасение или чудо-оружие — слишком много уже их было, этих обещаний. Но АРМИЯ?!.
Из сорока двух человек, ночевавших на той ферме, тридцать один сложили оружие прямо во дворе. Уже не солдаты, а напуганные, надломленные дети, стремящиеся лишь к одному — попасть домой, домой, что бы их там не ждало.
Тем более, что, если совсем честно, русские оказались не такими уж страшными оккупантами, как ожидалось — мальчишки имели возможность наблюдать их вблизи. Большинство гитлерюнге были пруссаки, дом — недалеко...
Вольфганг Кран, сын погибшего в Варшаве офицера, командовавший отрядом во время одиннадцатидневных скитаний, сперва схватился за оружие, но почти мгновенно остыл. Просто махнул рукой, плюнул и ушёл в дом с теми десятью, которые решили драться. По разным причинам.
Кто-то потерял на войне столько и стольких, что уже физически не принимал мысли о сдаче врагу. Кто-то воспитывался всю жизнь так, что не принимал мысли не о сдаче, а о самой жизни в иной Германии.
Кое-кто по-прежнему наивно и по-детски мечтал о военных приключениях и подвигах. Кое-кем двигала личная преданность боле старшим и решительным товарищам, родившаяся ещё в играх...
Вольфи увёл дальше на северо-запад свою десятку. Увёл на смерть, потому что никакой победы уже не могло быть. В тот же день они расстреляли на шоссе штабной «виллис», а к вечеру подожгли танк, ремонтировавшийся на обочине, и перебили экипаж.
Раненый танкист, подпустив их ближе, застрелил одного из парней раньше, чем был добит. На следующий день, не удержавшись — шёл проливной холодный дождь — зашли пересидеть на ферму, хозяин которой был дядей одного из мальчишек.
Этот самый дядя и привёл русских. В яростном бою пятеро гитлерюнге были убиты. Остальные ушли в лес, унося с собой раненого...
Их оставалось пятеро. Вольфганг Кран — Вольфи, шестнадцатилетний сын офицера вермахта.
Его друг и ровесник Йохим Штубе, вся семья которого погибла при бомбёжке — Йо.
Тильдер Нойбах — Тилле, санитар и единственный не-пруссак, пятнадцатилетний беженец с востока, навидавшийся за последний год всякого.
Вольт Бринкер — тоже пятнадцатилетний парень, раненый в бою на ферме и носивший в кармане куртки потрёпанное иллюстрированное издание «Песни о Нибелунгах».
Самый младший в отряде — четырнадцатилетний Хайнц Отт — «Хассе», привязанный к Вольфи и Йо, как хорошая собака.
Ещё у них были галеты, шоколад и несколько банок консервов.
* * *
— Что будем делать дальше?
Вольфи остриём кинжала начертил на мокрой земле свастику. Подрезал её, перевернул. Вытер кинжал и убрал его в ножны. Йо выплюнул травинку и повторил вопрос:
— Что будем делать дальше?
— Что-то неясно? — хмуро спросил в ответ Вольфи. — Или ты испугался?
— Смертельно, — согласился Йо и, открыв глаза, легко поднялся. Понизил голос: — Хассе надо отослать. У него мать и сестра живы. И Вольта оставить — где угодно. Мне кажется, русские его не тронут. Ну, а мы попробуем ещё...
— Я думал — скажешь и нам разойтись, — ровно ответил Вольфи. Йо удивился:
— Куда нам уходить? Некуда, дружище. Куда со своей земли уйдёшь... Так что?
Вольфи ожесточённо хлопнул о колено картой и снова развернул её. Молча.
Хассе зевнул, сонным движением откинул капюшон, сел и потянулся, улыбнувшись всем вокруг и всему вокруг — так радостно и светло, что остальные невольно улыбнулись в ответ.
— Доброе утро, — радостно сказал он, укладывая винтовку на колено. — А я голодный. Я сейчас умоюсь и можно будет поесть?
— Можно, — Вольфи поднялся на ноги. — Пошли, поговорить надо.
Хассе хлопнул глазами, но послушно поднялся и пошёл за Вольфи к ручью, тихо журчавшему за кустами. Тилле, перебиравший в сумке остатки медикаментов, поднял голову и проводил их печальным, понимающим взрослым взглядом...
— Сдай оружие и уходи, — закончил Вольфи. Губы у Хассе давно прыгали, он моргал и кривился. И сейчас дрогнувшим голосом сказал:
— Не отдам... За что ты меня?
— Уходи, придурок, — тихо ответил Вольфи. — Уходи.
— Не уйду, — покачал головой Хассе.
— Уйдёшь, — многообещающе сказал Вольфи. — Я тебя излуплю так, что тебе останется только уйти.
— Бей, — со слезами сказал Хассе. — Бей, как хочешь, каждый день бей, только разреши с вами.
Вольфи качнулся вперёд и положил руки на плечи младшего:
— Глупый, — тихо и ласково сказал он. — Уходи же. У тебя дом, мама, сестричка... Уходи. Мы уже все мёртвые, а ты ещё можешь...
— Что могу? — Хассе посмотрел мгновенно высохшими глазами. — А, могу. Сдать оружие, уйти могу... А вот... — он быстро сунул руку в карман. — Тоже сдать? Это сдать, да?