Расмус-бродяга (с иллюстрациями)

Они сели на скамейку в первом попавшемся на пути садике и съели по последнему бутерброду «Могила Иды».
– Теперь придётся петь и играть изо всех сил, а не то помрём с голоду, – заявил Оскар. – Однако кое-что я всё же успел выудить у полицейских. Они не ищут сбежавшего из приюта паренька. Видно, твоя Ястребиха не очень-то расторопна.
– Ну нет, иногда она была до того расторопна, что мы только диву давались, – возразил Расмус. Он пошарил в кармане и достал пакетик с карамельками. – Раз уж пошли такие неприятности, давай доедим, – предложил он.
Так они и сделали, съели оставшиеся две конфеты, а Оскар сказал:
– Повезло, что ленсман подвёз меня сюда. Я здесь пою в богатых усадьбах, здесь можно заработать получше, чем в деревнях. Крестьяне платят только едой.
– Но ведь это тоже неплохо, – возразил Расмус. Несмотря на съеденные бутерброд и конфету, у него в желудке было пусто.
Оскар поднялся со скамейки:
– А наличные всё же лучше. Думаю, нам надо навестить тётушку Хедберг.
– А кто она такая?
– О, самая добрая на свете особа. Денег у неё куча, и она легко расстаётся с ними. Обычно я пою для неё «В каждом лесу свой ручей». Она плачет и даёт мне пятьдесят эре.
Расмус подпрыгнул от восторга:
– Я тоже знаю эту песню, её пела тётя Ольга на кухне.
– Молодец, эта тётя Ольга. Ну тогда мы можем оба отправиться к тётушке Хедберг.
Расмус шёл по тротуару, радостно подпрыгивая.
Здорово будет петь вместе с Оскаром. Подумать только, и за это ещё деньги дают. Он взглянул на Оскара преданными глазами.
– Хорошо, кабы ты выучил меня своим песням, Оскар. Ведь иной раз ты можешь охрипнуть.
Оскар одобрительно кивнул:
– В самом деле, если я охрипну, ты сможешь спеть «Невесту льва» и «Могилу Иды».
Дом тётушки Хедберг стоял на краю селения. Это была старая зелёная вилла, прятавшаяся в тени развесистых клёнов, на приличном расстоянии от соседних домов.
Расмус и Оскар скромно остановились у калитки, будто не решались войти. Уличным музыкантам не подобало бесцеремонно сразу подходить к самому дому. В саду благоухал жасмин и пышным цветом цвело «разбитое сердце». На клумбах, обрамлявших садовую дорожку, росли лакфиоль и резеда вперемешку с лебедой, мокрицей и прочими сорняками.
– Ястребиха спятила бы, увидев в саду такой беспорядок, – сказал Расмус.
– Видишь ли, тётушка Хедберг стара, – объяснил Оскар, – сама она уже наводить порядок не в силах, ну а служанке её, видно, наплевать на это.
Они пошли по садовой дорожке к дому. Дом с опущенными шторами казался таким молчаливым. Можно было подумать, будто там нет ни души.
– Не дай Бог, чтобы она умерла, славная тётушка Хедберг! – воскликнул Оскар.
Вокруг царила тишина, её нарушало лишь весёлое чириканье воробьёв.
– Давай поглядим, нельзя ли их там немножко расшевелить, – предложил Оскар и достал гармошку. – Ну, поехали!
Расмус судорожно сглотнул и начал. Он выступал на людях впервые.
В каждом лесу свой ручей,
А на лугу свой цветок…
Ах, как это было замечательно. Расмусу казалось, что они поют как ангелы:
В сердце у каждого сказка своя…
Дальше спеть они не успели. Потому что в этот момент одна штора поднялась, и служанка фру Хедберг высунула из окна голову. Во всяком случае, Расмус решил, что это служанка, потому что на ней было синее платье, какие носили служанки в господских домах, и белый передник.
– Здесь петь нельзя, – сказала она. – Госпожа больна и не хочет, чтобы её беспокоили. Уходите прочь!
Оскар приподнял кепку:
– Прошу передать фру Хедберг мой нижайший поклон. Передайте, что Счастливчик Оскар желает ей поскорее поправиться. Сделайте такую милость.
Служанка не ответила и опустила штору.
– Вот дрянь-девка, – сказал Оскар. – Раньше у госпожи была славная служанка. Всегда меня кофе угощала. Интересно, куда она подевалась?
Расмус был глубоко разочарован. А он-то надеялся, что фру Хедберг даст им пятьдесят эре. Оскар тоже огорчился.
– Что за жизнь, сплошные радости! – пробормотал он, возвращаясь к калитке. – Пошли отсюда!
Но Расмус остановил его:
– Оскар, я ужасно пить хочу. Можно, я пойду попрошу воды, хотя фру Хедберг больна.
– Конечно, иди. Воды-то уж она дать тебе не откажет. Беги быстрее, я тебя подожду.
Расмус побежал назад. Взбежав по лестнице веранды и распугав воробьёв, которые мгновенно разлетелись в разные стороны, он постучал в дверь и, не получив ответа, вошёл в дом. Там было три двери, он выбрал среднюю и постучал. Ответа не было, никто не крикнул: «Входите!» Чуть-чуть помедлив, он осторожно приоткрыл дверь и вошёл в комнату.
Старая дама сидела в кресле и таращила на него глаза, как на привидение. Служанка, которая только что прогнала их, стояла рядом и тоже как-то странно смотрела на него. Расмусу стало не по себе.
– Я только хотел воды попросить напиться, – робко сказал он.
Старая дама не сводила с него глаз. Она сидела неподвижно, словно парализованная. Но тут она собралась с силой и сказала:
– Анна-Стина, дай мальчику воды!
Та, которую звали Анной-Стиной, неохотно пошла в кухню, а Расмус остался наедине с фру Хедберг, ведь, очевидно, это, была именно она.
Расмус поёжился. Почему она уставилась на него с таким видом? Похоже, что она чем-то до смерти напугана. Почему она не лежит в постели? Ведь служанка сказала, что она больна.
– Вы сильно больны, тётенька? – спросил он наконец, не в силах выдержать её взгляд.
– Нет, я не больна.
Казалось, она с трудом произнесла эти слова.
Так она вовсе не больна! Зачем же тогда служанка соврала?
Тут вернулась Анна-Стина и со злостью подала ему ковш воды.
Вода была свежая, вкусная. Он пил большими глотками, а глаза его испуганно обшаривали комнату. Это был красивый, настоящий господский дом, какого он ещё не видел. В комнате стоял диван, обитый красным плюшем, и круглый стол из какого-то дорогого блестящего дерева, а также шифоньер с металлическими накладками, блестевшими, как золото. Пол был устлан мягким пёстрым ковром, на двери, ведущей в соседнюю комнату, висели нарядные тёмно-зелёные бархатные портьеры, а рядом красивая лестница вела на верхний этаж.
Но с этой портьерой творилось что-то неладное. Она шевелилась, в самом деле шевелилась. Взгляд Расмуса скользнул вниз, на пол. Из-под портьеры торчал ботинок, мужской ботинок из светлой кожи с чёрной блестящей окантовкой.
Странные привычки были у людей в этом богатом доме! За портьерой, без сомнения, прятался человек. Собственно говоря, не это поразило Расмуса. Может, они играли в прятки. Но его напугали глаза фру Хедберг. Он никогда ещё не видал таких испуганных глаз. Фру Хедберг смотрела на портьеру так, словно за ней скрывалось что-то опасное.
Видно, Анне-Стине было жаль фру Хедберг, которая с таким испугом смотрела на ботинок, потому что она сделала вид, будто ей что-то нужно у двери, и как бы невзначай поправила портьеру, закрыв ботинок. А может, Анна-Стина хотела, чтобы Расмус понял, что за портьерой стоит человек?
Страх фру Хедберг передался и Расмусу. Он почувствовал, что здесь творится неладное. Ему захотелось бежать из этой красивой комнаты с опущенными шторами, от старухи с испуганными, вытаращенными глазами и неизвестной опасности за портьерой. Ему хотелось поскорее оказаться на солнышке рядом с Оскаром.
– Спасибо за воду, – поблагодарил он и подал Анне-Стине ковш.
И пошёл к двери.