Повесть о суровом друге

Васька отошел, улегся на сундук и долго лежал с открытыми глазами. Я тоже думал о царе. В голове моей была путаница: тетя Матрена говорит, что царь о нас сердцем болеет, а дядя Хусейн назвал городового императорским хрюкалом. Я всю жизнь мечтал быть царем, а он, оказывается, оторвал у Анисима Ивановича ноги...
За столом становилось все шумнее. Сквозь синий туман махорочного дыма виднелось окно, завешенное старым одеялом.
- Чем так жить дальше, лучше смерть... - горячился Мося.
- Ничего, - возразил отец, - пословица говорит: народ вздохнет поднимется буря.
Разговоры доносились ко мне все глуше, по стенам двигались тени, я закрыл глаза...
Передо мной в миллионах огней сверкала церковь. Тихо играла музыка. На высокой золоченой табуретке сидел царь, а возле него лавочник Мурат. Указывая на меня пальцем, Мурат говорил: «Ваше благородие, господин царь, у этого мальчика нужно оторвать ноги».
Царь молчал. Тогда со скамейки поднялся Анисим Иванович и сказал: «Отдайте Леньке мои ноги».
Я смотрел на Анисима Ивановича и удивлялся: откуда взялись у него ноги?
А Мурат не унимался: «Ваше благородие, господин царь, Ленька у меня в магазине конфеты воровал».
Я хотел сказать, что это было один раз и что я больше не буду, но царь тявкнул и зарычал на Мурата, скаля зубы.
Потом царь уже стал не царь. На троне сидел наш Полкан и яростно лаял.
«Полкан, Полкан!» - позвал я.
Он прыгнул наземь, стал передними лапами мне на грудь и лизнул в лицо. Потом хлопнул по плечу лапой и сказал: «Пошли, сынок».
...Я проснулся. Надо мной стоял отец. Сонный, я сполз с сундука. Анисим Иванович выехал за нами на тележке.
В сенях отец сказал ему:
- Много я тебе не открою, скажу только, что человек этот из наших шахтерских краев, а точнее, из Луганска. Ты ставни и дверь почини, чтобы ни одной щелочки не было. Знай, дело мы начинаем великое. Слова явки помнишь?
- Помню.
- Ну прощевай... Давай руку, сынок.
Мы вышли на улицу. Со стороны Семеновки дул ветерок, доносивший запахи ночной степи. Слева, освещенный заревом, грохотал завод. Где-то среди землянок печально играла гармошка и хриплый голос пел:
 У шахтера душа в теле,
 А рубашку воши съели,
 Пьем мы водку, пьем мы ром,
 Завтра по миру пойдем.
В другом конце поселка кто-то надрывно тянул:
 А молодого коногона
 Несут с разбитой головой...
Мы с отцом спали во дворе под акацией. Глядя на звезды, я снова стал думать о царе. Что, если он заберет на войну моего отца и оторвет ему ноги? Я так испугался, что сунул руку под одеяло и пощупал ноги отца. Он заворочался.
- Пап, а пап, - встревоженно позвал я.
Отец не отозвался. Я потрогал его за плечо.
- Чего тебе? - не открывая глаз, спросил он и повернулся ко мне спиной.
- Слышь, пап... Тебя не возьмут на войну?
- Нет, сынок, спи, - ответил отец и глубоко вздохнул, засыпая.
Я помолчал, но успокоиться не мог:
- Папа, а у тебя царь не оторвет ноги?
- Нет, спи, - глухо пробормотал отец.
Но мне не спалось. Тревога не покидала меня. Прислушиваясь к ночной тишине, я думал и никак не мог понять: почему царя не посадят в мешок и не утопят в ставке, если он отрывает у людей ноги?
В ночной тишине где-то далеко прозвучал паровозный гудок. Неспокойно зашевелился дремавший на ветке воробей.
- Пап, а чего царя не убьют? - спросил я снова.
- Убьют, убьют... спи, - уже еле выговорил отец, и я заснул, успокоенный.
 Глава вторая. 
 БОГ 
 
 
Беснуйтесь, тираны, глумитесь над нами. 
Грозите свирепо тюрьмой, кандалами, 
Мы вольны душою, хоть телом попраны. 
Позор, позор, позор вам, тираны! 
 1 
 
Поплыли над землей осенние тучи, мокрые, растрепанные. Они так низко нависли над поселком, что цеплялись грязными космами за деревья. Темно и тесно стало жить. Дни и ночи хлестал холодный дождь с ветром.
Как ни помогал мой отец Анисиму Ивановичу, семья их бедствовала. Часто у них не было в доме даже ведра угля, чтобы растопить плиту. Пришлось Васе определиться на работу.
Сначала его не принимали. Мастер и слышать не хотел, чтобы взять на завод такого маленького. Тогда люди посоветовали тете Матрене пойти в церковь к отцу Иоанну. Он продавал года - кому сколько надо. Год стоил три рубля. За девять целковых Ваське выдали святую бумажку, по которой ему вместо одиннадцати сразу стало четырнадцать лет. Тогда его записали в рабочие и даже выдали круглый жестяной номерок с дырочкой и выдавленным числом «733».
Вечером мы собрались возле Васькиной землянки, чтобы в последний раз побыть со своим вожаком. Пришел гречонок Уча, худенький мальчик-калека с черными глазами и горбатым носом, Абдулка Цыган, чей отец, дядя Хусейн, теперь ни за что сидел в тюрьме, и рыжий Илюха, которого все мы недолюбливали. Отец Илюхи работал банщиком. Вся их семья славилась жадностью - камня со двора не выпросишь. Илюха вечно ходил сопливый. Лицо и руки были густо усыпаны веснушками: как будто маляр, балуясь, тряхнул ему в лицо кистью с краской. Ресницы у Илюхи были белые, как у свиньи. Уважали его только за то, что он умел шевелить ушами.
На улице, погруженной во тьму, было тоскливо и пусто. В черном небе мерцали звезды.
Закутавшись в старые ватные пиджаки, мы тесно сгрудились на лавочке, согревая один другого. Рыжий Илюха, глядя на звезды, рассказывал нам, что небо - это терем божий, а звезды - окна в этом терему. Для каждого человека, когда он родится, бог открывает в небе окошко. На подоконник садится ангел со свечой в руке. Когда человек умирает, ангел тушит свечу, закрывает окошко и уходит.
«Интересно, где там мое окошко?» - подумал я, глядя на звезды, а они сверкали, как живые, и то пропадали во тьме, то опять вспыхивали...
- А богово окошко где? - спросил Уча, косясь на Илюху черными, как два жука, хитрыми глазами.
Илюха презрительно хмыкнул:
- Не знаешь? Эх ты, а еще православный! Самое большое окно богово.
- А какое? - спросил Абдулка Цыган, большегубый, коренастый татарчонок.
- Гм, какое... Отгадай!
Абдулка молчал. Мы тоже не знали. Тогда Илюха объяснил:
- Луна, вот какое!
Уча ядовито заметил:
- Значит, днем бог ничего не видит?
- Почему это? - настороженно спросил Илюха.
- Потому что днем луны не бывает.
Илюха громко засмеялся:
- Чудак-рыбак. Зачем луне светить днем, если и так видно? Другое дело - ночью, когда темно и надо светить.
- А сейчас бог видит что-нибудь? - спросил вдруг Васька, сидевший до того в молчаливой задумчивости.
- Сейчас?
- Да.
- А то как же? - поспешно ответил Илюха. - Бог всегда все видит.
- А ведь луны нету, как он видит?
Васька удивил всех. И правда, как же бог видит в темноте, если луны нет?
- Тю, дурной, - возмутился Илюха, - ангелы на небе зачем? Они смотрят и обо всем богу рассказывают. У человека всегда слева ангел, а справа черт с копытами. Ангел от смерти спасает, а черт на грех наводит. Даже когда мы спим, ангелы караулят около подушки. Один раз интересный случай был. Просыпаюсь утром, открыл глаза, гляжу, а он сидит сбоку.
- Кто?
- Тебе ж говорят - ангел. Сидит на табуретке и дремлет. Я ка-ак вскочу, а он захлопал крыльями и улетел.
- Куда? - спросил я, пораженный словами Илюхи.
- «Куда, куда»! Закудыкал. В трубу улетел.
- Там же сажа!
- Ну и что? Он в ставке искупается и опять чистый летит на небо.