Дырчатая луна (сборник)

— Не-а, — беспечно откликнулась Гайка. — В ансамбле мне не понравилось. А в музыкальной школе сказали: слух недостаточный. Мама была в отчаянии...
— А ты?
— А я нет. Надоели все эти гаммы...
— А кем хочешь быть?
— Понятия не имею, — отозвалась Гайка все с той же беззаботностью. — Я вообще бестолковая. В школе — троечница. И даже плаваю, как... гайка.
— Не горюй, Гайка, — утешил Лесь. — В школе многие талантливые люди были троечниками, только педагоги скрывают от нас эти факты... А плавать научишься. Главное — чаще тренироваться.
— Тебе хорошо. Ты, наверно, каждый день тренируешься. Все время на море и на солнце....
— Отчего ты так думаешь?
— Ну... — Гайка несмело хихикнула. — Ты весь такой солнцем обжаренный, даже пятки. Они и у негров-то иногда розовые, незагорелые, а у тебя...
Лесь объяснил чуточку горделиво:
— Это не от загара. То есть от загара, но не от здешнего. Я таким коричневым на свет появился... Знаешь отчего?
— Нет... не знаю...
— Оттого, что я родился ближе всех к солнцу!
— Да? Не может быть, — робко не поверила Гайка.
— Ну, вероятно, это не единственный случай, но ужасно редкий. Мама родила меня на высоте одиннадцать тысяч метров.
— В самолете?!
— В самолете!.. Она с подругой летела из Москвы домой и... в общем, не рассчитала. Вернее, это я поторопился.
Гайка засмеялась:
— Захотелось поближе к солнцу?
— Наверно... А оно любит тех, кто к нему тянется, вот и покрасило меня раз и навсегда. Ультрафиолетом...
— Значит, все нормально кончилось? — заботливо спросила Гайка. — Самолет — это ведь все-таки не роддом.
— Почти нормально... Там целая бригада врачей была, летели на какую-то конференцию. Они быстро управились с мамой и со мной... Только одна неприятность все же случилась...
— Какая?
— Самолет тряхнуло в воздушной яме. И от этого получилась родовая травма. Вернее, потом сказали, что, наверно, от этого...
— А... какая травма? — Гайке и спрашивать было неудобно, и промолчать неловко: вдруг Лесь подумает, что ей безразлично.
Лесь глянул в упор желтовато-серыми глазами.
— Разве ты не видишь, что левый глаз у меня косит?
Гайка заставила себя несколько секунд не отрывать взгляд. Потом все-таки заморгала, но ответила твердо. И честно:
— Нет, Лесь. По-моему, ничего не заметно.
— Вот и славно! — обрадовался он.
— Просто иногда... кажется, что ты смотришь как-то... загадочно. Тебе это даже идет, — собравшись с духом, выговорила Гайка. — А никакой косины вот ни настолечко нет...
— А мама все беспокоится: «Давай закажем новые очки». Это специальные, чтобы оптическую ось выправлять. Меня такие с младенчества заставляли носить, а недавно я... то есть они тюкнулись о камень. Одно стекло вдребезги.
— А почему же новые-то не заказать? — со взрослой озабоченностью сказала Гайка.
— Да ну их. Надоели.
Гайка понимающе спросила:
— В классе дразнят, да?
— Что ты! Никто не дразнит! У нас в классе четыре человека в очках и два из них знаешь какие авторитетные!.. И вообще класс у нас дружный, все ребята хорошие.
— А Вязников? — не удержалась Гайка.
— Ну, что Вязников... — потускнел Лесь.
Гайка моментально испугалась, но отступать было некуда.
— Это ведь ты сегодня подрался у гаража с тем мальчишкой? Все говорили: «Вязников, Вязников...» — И она подсказала Лесю: — В семье не без урода, так ведь?
Лесь быстро возразил:
— Вязников не урод! Он наоборот даже... В него еще в первом классе девчонки влюблялись.
— Да я не про то...
— И вообще... Многие считают, что он человек хоть куда...
— А ты? — не удержалась Гайка. — Ты как считаешь?
Лесь отвернулся, и треугольные лопатки у него дернулись.
— Что поделаешь, раз у нас эта... психологическая несовместимость. Я никогда первый не лезу, это он ехидничает.
— Ну и что же, что ехидничает, — осторожно осудила Леся Гайка. — Драться все равно не стоит. Кругом и так столько всего... всякой войны и драки...
Лесь понял ее. Сказал примирительно:
— Мы же только раз в году. И всего-то до первой крови.
— Где первая, там и вторая. С этого все и начинается, а потом не остановить. Вон сколько стрельбы недавно было опять по всем берегам. И толком никто не знает, из-за чего...
— Ты не сравнивай...
— Да я и не сравниваю...
— Отчего тогда дуешься? — улыбнулся Лесь.
— Я не дуюсь.... Просто как подумаю про такое, всегда расстраиваюсь... из-за отца.
Она сказала «из-за отца», а не «из-за папы», словно показывая Лесю недетскую серьезность своей печали.
— А что с ним? Ты говорила, что он командир корабля.
— Он был... Его уволили. За то, что сбил вертолет.
— Чей? — Лесь приподнялся на локтях.
— Кто же его знает... Папа командовал большим охотником, и они вывозили беженцев с Горного берега... Понимаешь, город горит, танки палят по домам и по гавани, на берегу тысячи людей собрались, все плачут, кричат... Папа нагрузил охотник так, что он сел ниже ватерлинии, еле управлялся на ходу. Ладно еще, что море было тихое...
Отошли, а милях в десяти от берега на них вертолет налетел. Без всяких опознавательных знаков... И с первого захода — две ракеты по кораблю. А на палубе людей битком: и большие, и маленькие. Хорошо, что ракеты мимо. Папа спрашивает по радио у начальства: что делать? А те: не отвечать...
— Не поддаваться на провокацию, — уточнил с сердитым сочувствием Лесь.
— Да, так и сказали!.. А вертолет — снова! И еще две ракеты, и взрыв у борта. Кого-то осколками ранило. Папа и скомандовал зенитчикам... А его потом чуть под суд не отдали за нарушение приказа. Хорошо, что люди вступились, кого он спас. И газеты... Но с флота все равно уволили в запас...
— Какое свинство, — от всего сердца сказал Лесь.
— А он теперь говорит, что и не жалеет. Он ведь раньше не хотел быть военным моряком.
— А почему стал?
— После института призвали... Он учился на кораблестроителя и писал диплом про новые парусные корабли. Чтобы в наше время использовать энергию ветра, как раньше, и не тратить зря топливо. А его вызвали и говорят — будете лейтенантом... Потом уж он стал капитаном третьего ранга.
— А теперь что? Будет снова придумывать парусники?
— Не знаю... Сейчас конструкторское бюро закрыли. Папа техником в судоремонтные мастерские устроился.
— Ничего, все еще наладится, — уверенно пообещал Лесь. — Потому что парусники в самом деле нужны. А то ведь люди окончательно сдурели: жгут, жгут нефть, все отравляют кругом, когда у ветра столько бесплатной энергии... И у солнца. Я, Гайка, тоже думал о парусных кораблях, только о таких, где паруса не для простого ветра, а для солнечного.
— Разве такой бывает?
— А лучи — разве не ветер?.. Вот если сделать корабль, а у него паруса, похожие на стрекозиные крылья! Стометровые! И в них фотоэлементы, которые впитывают солнечную энергию. Знаешь, какая будет сила! Хоть плыви, хоть по воздуху лети.
— Это, наверно, красиво, — прошептала Гайка.
— Еще бы! — вдохновился Лесь. — Ты представь! Летит над морем такой корабль, а от мачты во все стороны размахнулись великанские сверкающие крылья! — Он сел, раскинул руки и даже пальцы растопырил от усердия. Высохшие белые волосы его разлетелись. Взгляд опять стал загадочным, ушел в какие-то «пространства». Сияла белозубая улыбка. Кожа на грудной клетке натянулась, обрисовав тонкие, как у рыбешки, ребра. Гайка поймала себя, что во все глаза таращится на Леся, засмущалась опять, уперлась взглядом в дырявую гальку на его груди.
— А этот камешек... он у тебя талисман, да?
— Ну... вроде, — Лесь тоже, кажется, смутился. И быстро сказал в ответ: — А у тебя крестик. Ты крещеная, да?
Гайка тронула невесомый алюминиевый крестик, висевший на суровой нитке.
— Да, крещеная... Меня бабушка еще в грудном возрасте в церкви окрестила... А крестик этот папе для меня один человек дал. Ну, он из тех людей, которых папа вывез из-под огня. На берегу подошел к папе и говорит: «Капитан, у тебя дети есть?» Папа говорит: «Дочка у меня». А он: «Тогда возьми этот крестик для нее, пусть ваш Бог всегда твою дочку хранит...» Сам-то этот человек был мусульманин, азербайджанец или узбек, в Христа они, кажется, не верят. Но все равно...