Детство и юность Катрин Шаррон

— Глянь-ка, — перебил ее Обен.
Он стоял перед проволочной клеткой, висевшей на стене, и глядел, как рыжая белка грызет орех; сидя на задних лапках, зверек вертел в передних орешек, надкусывая его острыми зубами. Пышный хвост султаном торчал сзади.
Крошечный блестящий глазок пристально следил за детьми.
— Да, — завистливо вздохнул Обен, — Марциал с Франсуа мастаки… Знают все норки, все гнезда…
— А почему они не берут тебя с собой? — спросила Катрин.
— Говорят, что я еще маленький, — потупился мальчик. Когда он снова взглянул на белку, в серой глубине его глаз внезапно блеснула искорка.
— Глянь-ка, — сказал он снова.
Покончив с орехом, белка забралась на деревянное колесо, которое смастерил Франсуа, и, перебирая лапками спицы, вертела его все быстрей и быстрей.
— А что, если открыть дверцу?
— Нет, нет, нет! — умоляюще вскрикнула Катрин.
— А почему? Подумают, что клетку плохо закрыли и белка…
— Нет, — повторила Катрин, — белка все расскажет Франсуа… Обен удивленно покосился на сестренку и скорчил презрительную гримасу.
— Ха… — насмешливо протянул он. — Девчоночьи выдумки! — И добавил, словно для себя: — Ничего! После дня всех святых Марциал закончит ученье и начнет работать на ферме. А вместо него пойду в школу я. Франсуа останется один, вот и придется ему дружить со мной… — Он взглянул на Катрин: — Думаешь, белки такие же ябеды, как вы, девчонки?
Повернувшись к сестренке спиной, Обен припустил к дому.
Катрин побежала за братом.
Не успела она ступить на первую ступеньку крыльца, как две узловатые загорелые руки подхватили ее, подкинули чуть не до самого неба, с головокружительной быстротой опустили вниз — восхитительны, захватывающий дух полет — и осторожно поставили на пол кухни. Катрин улыбнулась Крестному: это он так встречал ее.
Стоя возле очага, где догорало несколько головешек, Мариэтта сердилась: эти дети сведут ее с ума, вечно они запаздывают! Мать расставляла вдоль длинного стола миски с супом.
— Ну, — провозгласил отец, — за стол, ребятишки! Прохлаждаться некогда!
Он первым сел на лавку посередине стола, лицом к очагу. Крестный мыл руки над лоханью. Катрин помогала ему, приподнимая ковшик и направляя струю воды на худые жилистые руки с черными от земли ногтями. Вытеревшись, Крестный подошел к столу и уселся на скамью по правую руку от отца. Обен занял место слева. Катрин смирно сидела на высоком стуле, спиной к умывальнику. У другого конца стола, на краю скамьи, Робер, работник, насупившись и широко расставив локти, жадно ел суп. Всякий раз, когда он подносил ложку ко рту, видно было, как под рукавом рубашки вздуваются тугие желваки мускулов. Мать и Мариэтта озабоченно сновали по кухне: то открывали ларь стоявший за спиной отца, и доставали оттуда тарелку с ломтиками сала, то ставили на огонь кастрюлю или чугун. Время от времени они присаживались к столу, торопливо проглатывали ложку супа и снова вскакивали. В комнате слышалось только сочное причмокивание да мерное тиканье стенных часов. Внезапно тишину нарушил отчаянный визг Фелавени, незаметно пробравшегося в кухню. Робер изо всех сил пнул собаку в бок. Фелавени пулей вылетел из-под стола и, поджав хвост, с воем выскочил за дверь. Крестный едва успел на ходу ласково потрепать его по загривку.
— Пошел вон! — крикнула вслед собаке Мариэтта. — Вот наглая тварь! — прибавила она, улыбнувшись Роберу. Потом, подняв кверху руки, стала поправлять прическу.
Отец неодобрительно посмотрел на нее.
— Разве нынче воскресенье? — хмуро спросил он. — Что это ты вырядилась, словно барышня?
Мариэтта вспыхнула, метнулась к очагу и низко нагнулась над ним, делая вид, будто помешивает угли. Робер обернулся и окинул взглядом присевшую на корточки девушку.
Отец выпрямился, вынул из кармана складной кож, щелкнув, открыл его и положил рядом с миской. Он был сухощав и высок ростом; на продолговатом загорелом лице, под густыми, цвета спелой ржи бровями, как-то странно выделялись светло-голубые глаза. Нос был тоже длинный, с горбинкой. Узкий лоб обрамляли плохо расчесанные светло-каштановые волосы, в которых заметно пробивалась седина.
Он встал, протянул руку и достал один из круглых хлебов, выстроившихся в ряд на решетчатой полке, подвешенной к балкам потолка. Затем, прижав хлеб одной рукой к груди, принялся нарезать толстые серые ломти, раздавая их по очереди сидящим за столом.
Оделив всех хлебом, отец отрезал свежего сыру и стал намазывать его на свой ломоть; казалось, он всецело поглощен этим занятием. Робер быстро налил себе один за другим два стакана сидра и залпом выпил их. Никто не обратил на это внимания, только Крестный демонстративно поднялся из-за стола и налил себе стакан воды.
— Водичка свежая, — заметил он, осушая стакан. Видно было, как двигается на его худой шее кадык.
— Я говорю: вода свежая, — повторил он, глядя в упор на Робера.
Отец удивленно посмотрел на Крестного, не понимая намека. Но работник быстро отодвинул бутылку с сидром на середину стола и, красный как рак, вскочил с лавки, пробормотав, что надо пойти задать корм скотине. У порога он оглянулся на Мариэтту; девушка сделала ему едва заметный знак рукой.
И снова только один Крестный заметил это. И Катрин вместе с ним. Ей показалось, что, когда Крестный складывал свой нож и засовывал его в карман, руки у него дрожали. Он тоже встал из-за стола, буркнул что-то и быстро вышел.
— Куда это они так торопятся? — недоуменно спросила мать. Отец молча жевал хлеб с сыром.
Мариэтта вдруг уронила кухонное полотенце, повернулась к двери и замерла, широко открыв глаза.
— Слышите? — охнула она, бледная как полотно. Мать перестала мыть посуду, отец, застыв на месте с ножом в руке, прислушался.
— Что там творится?
Он с грохотом отодвинул скамью, торопливо сунул ноги в сабо и большими шагами вышел из кухни. Женщины кинулись следом. Шум доносился из-за амбара.
— Да вы с ума сошли! — кричал Жан Шаррон. — Они сошли с ума!
Обогнув амбар, женщины увидели сцепившихся в драке Робера и Крестного.
Победа была на стороне работника: он швырнул Крестного на землю и, весь красный и потный, молотил кулаками грудь побежденного. Отец, с колом в руках, подскочил к Роберу.
— Перестань! — крикнул он. — Перестань, или я выгоню тебя сегодня же!
Робер заколебался, потом медленно встал, поднял валявшуюся в пыли куртку, встряхнул ее, набросил на плечо и неторопливо пошел прочь.
Крестный с трудом поднялся с земли, вытер кровь с лица и тихо побрел к дому. Отец и мать шли рядом.
— Я попрекнул его за ваш сидр, — объяснял Крестный. — Тошно смотреть, как он пользуется вашей, добротой и пьет, не ожидая приглашения…
— Ну и дела! — твердил, вздыхая, отец.
Проходя мимо Мариэтты, Крестный печально опустил глаза; безмерная усталость застыла на его помертвевшем лице. Катрин бросилась к нему, протянула руки. А когда Крестный нагнулся, она звонко чмокнула его в обе щеки и шепнула:
— Я люблю тебя, Крестный!
* * *
Во второй половине дня Обен отправился встречать старших братьев. Ему не терпелось рассказать им об утренних событиях. Но Франсуа и Марциал сделали вид, будто их не слишком-то интересует происшедшее: пусть младший брат не воображает, что сумел чем-то удивить старших, пусть не думает, что в их отсутствие на ферме Жалада может случиться нечто из ряда вон выходящее.
— Все это ерунда! — отмахнулся Франсуа, невысокий, коренастый крепыш с курчавыми темными волосами и таким же, как у отца, носом. — А вот в сумке у Марциала есть одна штука!..
Тут только Обен заметил, что школьный ранец старшего брата не закинут, как всегда, за спину. Марциал держал его перед собой обеими руками так бережно, словно он был стеклянный.
— А что там? Скажите скорее, что там! — заволновался Обен.
— Спокойно! Спокойно!.. — усмехнулся Марциал.
Он был высок ростом для своих четырнадцати лет, густоволосый, с лукавым и вместе с тем простодушным взглядом карих глаз.