Два дундука из сундука

Вот это здорово. Я пошел в «тот угол». Там действительно лежала лебедка – барабан с тросиком. Она лежала на черном сундуке с двумя ручками. Точь-в-точь такой же сундук. Я даже немного растерялся, у меня мелькнула дурная мысль, что хитрый Митёк обогнал нас. И вытащил этой лебедкой наш клад. И что мы теперь купим?
– Дядь Мить, – спросил я, – а это что у вас такое? – И показал на черный сундук с ручками.
– Это? – он обернулся. – Это старый аккумулятор с «КамАЗа». Я с его помощью иногда свою машину заводил.
Надо отдать должное Алешке. Он и глазом не моргнул, и ухом не повел. Он только сказал:
– Поплыли, Дим?
– Куда? – спросил Митёк.
– За шнурками.
И мы, шаркая спадающими с ног кроссовками, выбежали из сарая.
А Митёк остолбенело смотрел нам вслед.
Когда мы вызволили и развязали свои шнурки, Алешка сказал:
– Ладно, Дим, в другой раз что-нибудь найдем, не расстраивайся. Поплыли дальше. Затонувшие корабли смотреть. И заложника спасать.
– Нет уж, – возразил я на правах старшего, – в другой раз. Мама ругаться будет, если к обеду не вернемся.
Алешка не стал возражать. И к обеду мы вернулись вовремя. Взрослые уже сидели за столом, и мама разливала по тарелкам борщ.
– Вот это да! – потирал от удовольствия руки Митёк, вдыхая запах над своей тарелкой. – Наконец-то в доме есть хозяйка. Наконец-то я поем по-человечески. Представляешь, – повернулся он к маме, – два месяца на одних яичницах сидел. Пожелтел даже.
Мама вздрогнула и как-то виновато опустила голову.
– Неужели? – тихо спросил ее папа.
Она смущенно кивнула.
– Что?! – вскочил Митёк, догадавшись. – Опять?
– Я же не знала, – стала оправдываться мама. – Я хотела поскорее.
– А рыба? – спросил с робкой надеждой Митёк.
– Она исчезла, – вздохнула мама.
– Что ж, – вздохнул и Митек. – Другого выхода нет. – Он достал из шкафчика и со стуком поставил на стол здоровенную бутыль с какой-то желтоватой жидкостью.
– Керосин? – испуганно спросила мама.
– Самогон! – гордо ответил Митёк.
– А чего он такой желтый? – недоверчиво спросил папа. – На яичных желтках настаивал?
– На меду. Гречневом. То есть гречишном.
После обеда папа и Митёк сидели рядышком на крыльце и пели песни. То по очереди, то вместе. Мама смотрела на них и посмеивалась.
Потом они обнялись, и папа запел свою любимую: «Наша служба и опасна, и трудна...» Это у них вроде милицейского гимна.
Митёк терпеливо дослушал песню до конца, сбросил с плеча папину руку и с обидой сказал:
– Вот! Про вас, про милицию, песни сочиняют! А про нас, писателей, ни одной песни нет.
– Есть! – воскликнула мама и звонко пропела: – «Гайдар шагает впереди!»
– Это она свою пионерскую юность вспомнила, – пояснил папа.
– Какой Гайдар? – удивился Митёк. – Егор, что ли?
– Настоящий! Аркадий!
– «Чук и Гек», – напомнил Алешка.
– Ты куда рыбу дел? – шепотом спросил я его. – В речку выпустил?
– Нет еще, – шепнул Алешка. – Я ее спрятал.
– Ты что! Протухнет!
– Не протухнет. Я ее хорошо спрятал. И кормлю ее. Три раза в день: завтрак, обед и ужин ей подаю.
– А полдник? – усмехнулся я.
– Она и так жирная. Но иногда ей лягушек подбрасываю. На десерт.
Мама испуганно обернулась к нам:
– Кто жирная? Лягушка? Лягушка на десерт? Вы что там шепчетесь?
– У них свои песни, – сказал папа.
– Вот именно, – сказал Алешка. – Вы тут допевайте ваши песни, а мы с Димой поплывем затонувшие корабли смотреть.
– Нет, – сказала мама. – Мы все вместе идем купаться. Я только переоденусь.
– Я по ночам не купаюсь, – буркнул ей вслед папа. – Я простудиться боюсь.
– Ты что, Серега? – удивился Митёк. – Солнце еще высоко. Оно еще не склоняется к закату.
Но папа оказался прав. Когда мама вышла к нам, в зеленом халатике поверх купальника и с заново накрашенными глазами, «солнце уже склонилось к закату».
– Понял? – спросил папа Митька.
– И вот так всегда? – посочувствовал ему Митёк.
– Вы о чем? – спросила мама, доставая из кармашка халатика зеркальце. – Ну мы идем купаться? Сколько можно вас ждать?
Купаться мы не пошли. Папа сказал, что вода в реке остыла, пока мама собиралась. Мама уже хотела было обидеться, но тут на горке затрещал мотоцикл – приехал участковый. Он доложил папе, что «конфликт в семействе Чашкиных улажен и взаимных претензий нет». Чашкины – это вредная Клавдия и застенчивый Васька.
Папа показал ему записку из бутылки. Участковый повертел ее, даже с оборота рассмотрел, вернул папе и сказал уверенно:
– Баловство. Ребята шалят. Есть тут у нас одна компания. – Он повернулся к нам: – Вы от них держитесь подальше. А если что – сразу мне сигнализируйте. Я приму меры.
– Сами справимся, – сказал Алешка. – У нас гранаты есть.
– Он шутит, – поспешил папа.
– Он не шутит, – возразила мама.
Участковый сдвинул на лоб фуражку и озадаченно поскреб затылок. Митёк что-то шепнул ему на ухо. Тот улыбнулся, кивнул, попрощался и уехал.
Мама пошла снова переодеваться и перекрашивать глаза к ужину – раз уж никто не хочет купаться. Папа с Митьком поднялись в кабинет, а Лешка пошел в сарай. Там он пробыл довольно долго. И вернулся очень довольный, с хитрыми глазами.
– Я оружие изготовил, – шепнул он мне, когда мы поднимались по лестнице. – Против этой компании.
– Танковый пулемет доделал? – спросил я.
– Еще лучше. Завтра услышишь.
И я услышал. Мы все услышали. Рано утром. На рассвете. Нас всех разбудил какой-то странный грохот во дворе. Я скатился с лестницы в одних трусах, догнав по дороге встревоженного Митька в одних пижамных штанах. А на крыльце уже волновались мама и папа в одних халатах.
Зато Лешка не волновался. Оказывается, он вчера смастерил в сарае великолепную дальнобойную рогатку и сейчас проводил ее испытания. Надел на штакетины консервные банки и всякие кастрюли и молотил по ним из своей рогатки стальными шариками от подшипников.
Грохот стоял страшный. Потому что Алешка бил точно и сильно. При каждом попадании кастрюля вздрагивала, подпрыгивала и издавала что-то вроде короткого отчаянного вопля. Примерно, как вопил Митёк, когда на него напали его верные пчелы.
– Прекрати, Алексей! – строго воскликнула мама. – Ты всю деревню перебудишь.
– Уже перебудил, – сказал Митёк. – Пусть тренируется. – Он спустился с крыльца, протянул к Алешке руку: – Дай-ка я попробую.
Митёк сорвал яблоко, уложил его на донышко банки, отсчитал десять шагов. Прищурился, растянул рогатку до уха. Выстрелил.
Яблоко даже не дрогнуло.
Алешка хихикнул. Папа хмыкнул. Мама утешила:
– Ничего, Митя, не расстраивайся, в другой раз попадешь.
– Мам, купи ему арбуз, – посоветовал Алешка. – Побольше.
Митёк неторопливо подошел к нему, вернул со вздохом рогатку и, неожиданно взяв Алешку легонько за ухо, со словами: «Старших надо уважать», подвел его к забору.
Алешка снял с банки яблоко. Митёк выпустил его ухо.
Алешка – вот с такими глазами – вернулся на крыльцо и показал нам яблоко. В самом центре его, будто сделанная тонким сверлом, была пробита ровная дырочка.
– Настоящий писатель, – гордо сказал папа. – Мастер.
– Я тоже так могу, – похвалился Алешка. – Даже лучше. Дядь Мить, станьте у забора, ладно?
Митёк послушно отошел к забору. Мы внимательно и молча наблюдали, что там еще Алешка выдумал. А он, подпрыгнув, сорвал еще одно яблоко и подошел к Митьку.
– Нагнитесь, дядь Мить.
Митёк и это сделал послушно. Алешка положил ему на голову яблоко – прямо точно на лысинку – и сказал:
– Теперь выпрямляйтесь осторожно. Чтобы яблоко не скатилось.
Митёк выпрямился во весь рост. Так и стоял – большой такой с маленьким яблоком на голове.
– Э! Э! – вдруг спохватился папа. – Отставить!
Но Алешка уже отсчитал десять шагов и вскинул рогатку.