Юнги (илл. И. Дубровин)
Однажды вечером, когда смена занималась самоподготовкой, в землянку вошел дневальный по роте и сказал, что старший лейтенант Стифеев приказал явиться к нему командиру смены. Цыбенко в это время в землянке не было. Он уехал зачем-то в городок, оставив за себя Гурьку.
Гурьке пришлось пойти к командиру роты.
У командира сидели два врача в белых халатах.
Гурька доложил:
— Товарищ старший лейтенант, заместитель
командира второй смены юнга Захаров по вашему
приказанию явился.
— Ты здоров, Захаров? — спросил Стифеев.
— Так точно. Здоров.
Стифеев пристально посмотрел Гурьке в лицо.
— А больные в смене есть?
Гурька смутился. В смене был болен Толя Носов. Сказать об этом — значит, нарушить закон товарищества. Но и обманывать нельзя. Старший лейтенант ему доверяет. Его слово для Гурьки должно быть законом. А Гурька возьмет и обманет его? Вспомнился отец. Разве отец скажет неправду своему боевому командиру?
— Есть больной, товарищ старший лейтенант.
— Один? Кто?
— Анатолий Носов.
Тот, кто был в очках без ободков, записал фамилию Носова на листочке, потом спросил:
— Больше нет?
— Не знаю.
— А воду из озера пьете?
«Ну уж эта. извините, — подумал Гурька. — Что я, должен следить и докладывать, кто ходит на озеро пить воду, а кто пьет только кипяченую?» А вслух сказал:
— Не знаю.
— Надо знать, — сказал командир роты. -
Раз вы замещаете командира смены, обязаны знать.
Другой врач, молодой, с черными остренькими усиками-стрелочками и розовыми пухлыми губами, сказал:
— Вода в озере заражена дизентерийнымимикробами. Это установлено лабораторным анализом.
Командир роты добавил:
— Если еще кто-нибудь заболеет, немедленно докладывайте мне. Не ждите, когда вас вызовут и спросят.
— Есть вам докладывать. Разрешите идти?
— Идите.
— Я вместе с вами пойду, — сказал врач в очках.
Когда они вошли в землянку, юнги поднялись.
— Садитесь, — сказал врач. — Кто из вас, Носов?
Толя не отозвался. Гурька заметил, что юнги посмотрели не на Носова, стоявшего в это время у печки, а на него, Гурьку.
Лупало протянул:
— Да-а!…
— Кто Носов, я спрашиваю? — начал сердиться врач.
— Ну, я…
Врач подошел к Толе, посмотрел ему в лицо, потом велел показать живот.
— Почему не обратились в санчасть? Вы же больны!
— Ничем я не болен, — ответил Толя, отворачиваясь от врача и прижимаясь животом к печке.
— Собирайтесь.
— Куда собираться? Зачем?
— Вас отвезут в госпиталь.
— А чего я там не видел?
Врач повысил голос:
— Юнга Носов, собирайтесь в госпиталь!
Толя медленно пошел от печки. Проходя мимо Гурьки, окинул его презрительным взглядом.
21
Прозвучал сигнал отбоя. Юнги разбирали постели, раздевались, складывали обмундирование, ложились спать.
Погасили свет.
Гурька лежал, уставившись взглядом в небольшое, едва заметное на противоположной стене оконце, и повторял про себя:
«Брашпилем называется лебедка для подъема якорной цепи и якоря, установленная на носовой части корабля».
Капитан-лейтенант Читайлов требовал точности при определении той или иной части корабля. Приходилось эти определения заучивать наизусть.
«Клюзом называется, — неслышно шевелил Гурька губами, — круглая и овальная прорезь на борту, палубе или фальшборте корабля, которая служит для пропуска якорной цепи или швартовых тросов, и поэтому клюзы бывают якорные и швартовые».
Когда же придет от отца письмо?
Бывало, что из-за сильного тумана или ветра небольшое судно учебного отряда «Краснофлотец» не могло выйти в море, и почта не приходила по нескольку дней. Письма лежали в Рабочеостровске. Может быть, там сейчас и для Гурьки лежит письмо? Только бы поскорее выздоравливал отец. Лежать в госпитале ему, наверное, надоело. А письма от него Гурька все равно дождется.
В землянке мелькнули какие-то тени. В следующую секунду кто-то схватил Гурькино одеяло и накинул ему на голову.
Били молча. Гурька знал, за что. За то, что он сказал про Толю Носова.
Били сразу с нескольких сторон. Тыкали кулаками в бока. Колотили по спине. Кто-то уселся ему на ноги и щипал их.
Кричать? Бесполезно. Он сжался в комок, вобрал голову в плечи и закрыл ее руками, чтобы не разбили лицо.
Плакать? Ну, этого от Гурьки не дождешься! Больно? Очень больно.
Кто- то приглушенно крикнул:
— Полундра!
В землянке по-прежнему тихо, словно и не было ничего.
Гурька откинул одеяло. Сквозь темноту он увидел лежащего рядом Лизунова. Участвовал ли он в «темной»? Если спросить его об этом завтра, скажет, что спал и ничего не слышал.
Гурька знал, что «темную» организовал Лупало.
22
Следующим во второй смене заболел Гурька. Он сам явился в санчасть, как только почувствовал себя плохо. Его тоже отвезли в госпиталь и положили в одну палату с лейтенантом Соколовым. Небольшой соловецкий госпиталь был переполнен больными, и в других палатах свободных мест уже не было.
В окно палаты виден кремль с башнями и куполами соборов. Вода в бухте казалась изумрудной. У причала стояло небольшое судно «Краснофлотец», высокое, с острыми обводами, окрашенное в черный цвет.
— Бухту знаешь как зовут? — спросил как-то лейтенант Гурьку.
— Нет, не знаю.
— Бухта Благополучия. А вот то озеро монахи назвали Святым. Богомольцы приезжали в монастырь и первым делом купались в озере, смывали грехи. Больные надеялись получить от святой воды исцеление.
— А зимой как же? Озеро зимой замерзает?
— Зимой на острове оставались только монахи, работные люди да узники в тюрьме.
— В тюрьме?
— Да, в тюрьме. При монастыре тюрьма была.
Страшная тюрьма с крохотными казематами, каменными мешками.
— В тюрьму сажали бедных?
— Всех сажали, кто был неугоден царю и церкви. В казематах монастыря умерло много хороших людей. Ты вон ту башню видишь? Головленковой она называется. В ней были казематы. В них сидели сподвижники Степана Разина: сотники Исачко Воронин и Сашко Васильев. Декабристы ›Шахновский и Бантыш-Каменский тоже сидели в монастырском остроге. Участников первой демонстрации на Казанской площади в Петербурге Матвея Григорьева и Якова Потапова царское правительство тоже сюда заточило. Ты о Пожарском, конечно, слыхал?
— Он тоже сидел в тюрьме?
— Нет. В монастыре хранилась боевая сабля Дмитрия Пожарского.
— А сейчас она где?
— Не знаю.
— Заржавела уже, наверно.
Лейтенант ответил не сразу. Сначала он как будто не слыхал слов Гурьки о том, что сабля Дмитрия Пожарского лежит где-нибудь и ржавеет, потом точно спохватился и сказал:
— Сабля Дмитрия Пожарского не может заржаветь. Всей силой души ненавидит сейчас наш
народ немецких захватчиков. И эта ненависть
сродни той, которую испытали русские люди в борьбе с польскими поработителями-интервентами. Такая ненависть не ржавеет. Понимаешь?
Лейтенант умолк. Некоторое время смотрел на островерхие башни кремля, потом сказал:
— Да, брат, тут не только тюрьма, каменные мешки и казематы. Здесь вся наша история за полтысячелетие отразилась. Ну, скажем, о Крымской кампании 1854-1856 годов ты что-нибудь слыхал? — Это когда оборона Севастополя была? Адмирал Нахимов и матрос Кошка тогда еще про славились.
— Вот-вот. Народ песни сложил про Крымскую войну. — Лейтенант помолчал, потом запел негромким глуховатым голосом:
Расскажу я, братцы, вам,С англичанкой воевал.Много горя, братцы, видел,Много бед я испытал.— А теперь англичане за нас, — сказал Гурька, когда лейтенант умолк.
