Пареньки села Замшелого
Недаром портняга день-деньской молол языком — он у него был хорошо подвешен. Ешке вдруг стало даже как-то не по себе, глаза у него блуждали по заснеженному лесу, а видели совсем другое, и до того ясно, будто и впрямь все было так, как в сказке Букстыня. Только вот про ворону что-то не верилось.
— Полно врать-то! Птицы не умеют плакать. Вот, к примеру, когда петуха режешь, он бьется, кричит, но никто сроду у него слезинки не видывал.
Андр, как и его родители, не верил в разные небылицы и бредни, а тут, послушав Букстыня, покатился со смеху. Даже кобыла, не высунув морды из мешка с сеном, громко фыркнула.
— Да отстань ты от него, — сказал Андр, — пусть брешет на здоровье!
Букстынь не счел нужным отвечать такому молокососу, как Рагихин Андр. Бороденка у портного встала почти торчком, лоб собрался в складки, глаза уставились куда-то в одну точку, словно там было написано все, что он собирался рассказать.
— И вот, значит, бродят жители Большого леса по высохшим топям вокруг пустой ямины и клянут ее: чего, мол, лежишь, пустая чашка, хоть бы одна-разъединая капелька была у тебя на дне! В насмешку нам, что ли, разлеглась тут, окаянная? И опять костят ее по-всякому. И тут вдруг лес как зашумит, заревет — буря не буря, а только все громче шумит, грохочет, трещит… И, откуда ни возьмись, катится с севера туча, черная, круглая, да не по небу, а по деревьям и кустам ползет. Потом туча эта сползает наземь, прорывает глубокую ложбину, по обеим сторонам накидывает высокие насыпи, а сама вплывает в ямину и разливается водой. И лежит та ямина полная до краев и круглая, как воловий глаз. Вот и стало там Круглое озеро, можно и воду пить. Недолго думая припали люди к воде и пьют. А вода-то черная, как деготь, и густая, как овсяный кисель. И не проглотишь, а кто глотнет, того покроют страшные язвы, голову от боли раскалывает, человек тот огнем горит, чахнет, съежится, что сухая кора, и на четвертый день ему крышка.
— Ну вот, теперь приплел про чумные времена! — вскричал Андр. — Да ведь чума-то была далеко от наших краев, она до самой Риги дошла и в другую сторону до Дюнабурга, мне отец рассказывал. Выходит, все они тащились оттуда воду пить из Круглого озера?
Но Букстынь и бровью не повел, словно это какая-то пичуга на ветке прочирикала. С грозным видом он ждал, пока Андр умолкнет.
— Худая молва идет о Круглом озере. Сказывают, будто в нем живет длиннющая змея; свилась кольцом по всему дну и лежит, а хвост зубами закусила.
— А может, это она какого-нибудь портняжку гложет? — снова не утерпел Андр.
Но тут даже Ешка на него глянул с укором.
— И та змея все время шипит, — продолжал Букстынь, — по сей день, говорят, слыхать. А еще там есть зеленая лягушка, громадная, с эти дровни вместе с поклажей. И когда она квакает, под глазами у нее вспухают мешки с надутый свиной пузырь. До того громко она квакает, что у людей в ушах перепонки лопаются.
Тут уж и Ешка, усомнившись, покачал головой:
— Ну, это уж ты, брат, сам выдумал!
А Рагихин Андр как ошпаренный заскакал на одной ножке, из растянутого до ушей рта его вырывался не хохот, а оглушительный рев, даже кобыла высунула морду из торбы и насторожилась.
— Лягушка с эти дровни! Свиные пузыри под глазами! А ну, Ешка, едем туда!.. Пускай нам покажет! Пускай надуется да поквакает. Я не боюсь, у меня уши под шапкой спрятаны.
Букстынь и тут выждал, покуда пареньки успокоятся. Пускай дурни скалят зубы, уж он-то свое знает.
— И водится в том озере всякая нечисть, про то можно рассказывать два дня подряд и еще целую ночь — и то всего не расскажешь. Звери не ходят туда на водопой, птицы облетают за версту. А как-то зимой заблудился в этих краях один путник, тоже, как и я, портной. Ночь, метель, ни зги не видать. Идет он, идет, сам не знает куда. Идет час, идет другой, упарился, спина взмокла, а под ногами все лед да лед, как стекло, и ни одна снежинка на нем не держится. Руки озябли, уши жжет, хоть и платком были повязаны, вроде как у меня. И вдруг — тр-р-р-ах! Лед подломился, и бедняга — бух в воду! А глубины всего-то по колено. Вот-вот вылезет, да ноги никак ему не вытащить; лег он на брюхо, силится выползти — не тут-то было! Лед подламывается, рукавицы мокнут… Так до зари и промучился — ладно, проезжие вытащили. И вроде бы жив-здоров, а как воротился домой, тут же слег. И поднялся через шесть недель, уже на человека не похож: изжелта-серый, руки что щепки, ребра торчат. Привязалась к нему чахотка. Так он чах, чах пока не помер.
Больше Букстыню добавить было нечего. Он с важным видом уселся на дровни и не раскрывал рта до самого вечера — так подействовала на портного его же сказка. И только когда Ешка убрал мешок с сеном и взнуздал кобылу, рыжеватая бороденка Букстыня повернулась к вознице:
— Поезжай-ка ты лучше не через озеро, а в объезд.
Андр прижался спиной к Ешкиной спине — так обоим теплее — и все никак не мог утихомириться.
— Про портного еще туда-сюда, — рассуждал он вслух, — и простыл он, надо быть, оттого, что перед тем чересчур разогрелся в Ведьминой корчме. Но про лягушку, про лягушку!.. С наши дровни!..
Андр никак не мог совладать с собой, и еще долго, до самого вечера, Ешка чувствовал, как вдруг ни с того ни с сего спина друга начинала трястись, и тогда сам возница тихонько, но от всей души смеялся.
Вдруг Ешка в раздумье натянул вожжи. Куда же теперь ехать? Ведь дальше за тремя ясенями он дороги не знает. Ну, да ничего, кобылка вывезет, и возница дернул вожжи, прищелкнул языком, и снова по насту заскрипели, запрыгали дровни.
А погода и в самом деле переменилась. Сперва зашумел лес, закачались вершины деревьев, то с тихим, то с громким стуком с них сваливались обледеневшие комья снега, частенько попадали в дровни, всякий раз пугая Букстыня чуть ли не до смерти, так что он подскакивал и громко вскрикивал. Потом небо затянулось белесой дымкой, и стало темнеть, темнеть, пока совсем не исчезло солнце, а вместе с ним и возможность отыскать дорогу. Куда же теперь сворачивать? Кругом лес, по ветру же не определишь — то он дует в лицо, то в бок, а то вдруг в спину. Букстынь, ежась от холода, сердито ворчал. Ветер кружил позёмку, а это было дурным признаком: быть бурану.
Часа через два буран начался. Сначала с неба посыпалась крупа, такая мелкая, что только нос да глаза ее чувствовали, но вот мало-помалу снег повалил все гуще и гуще. Кругом со скрипом и треском качались деревья, в воздухе клубились белые вихри, и уже непонятно было, откуда они — с неба или с деревьев. Глаза слепило, да и без пользы их раскрывать: все равно ничего не разглядишь. И вдруг раздался оглушительный треск: где-то совсем рядом обломилась верхушка ели, на ездоков обрушилась целая гора снега. Кобыла рванулась вбок, чуть не вывалила всех троих в снег и остановилась, увязнув в сугробе почти по самое брюхо.
Перепуганный Букстынь соскочил с дровней, тут же провалился в снег и едва вскарабкался обратно на свой мешок.
— Да ты, Ешка, спятил! — в ярости заорал он во всю глотку: иначе при этаком шуме и гуле ничего нельзя было услыхать. — Что ты правишь как раз туда, где ель валится? Теперь гляди в оба! Коли меня зашибет, в Сибирь попадешь!
— Не бойся, он тебя убережет для лягушки-великанши, — сказал Андр и так зловеще захохотал, что у Букстыня душа ушла в пятки.
Ох, и отчаянный же сынок у этой Рагихи! Лес, бездорожье, вьюга — всё ему нипочем.
— А ну придержите языки! — грозно одернул их Ешка, но окрик его сквозь поднятый ворот полушубка прозвучал едва слышно. — Держитесь за дровни, а то вылетите в сугроб.
— «Держитесь»! — чуть не плача, передразнил его Букстынь. — Как тут удержишься, коли руки окоченели, а сани подбрасывает, как на Балканских горах! Да ты, дурень, знаешь, куда правишь? Еще угодим прямо в Круглое озеро, а это все равно, что к чертям в пекло.
Ешка замахнулся кнутом, но не ударил, а только пригрозил:
— Не учи ученого! Пощупай-ка лучше нос — не отмерз? Коли отмерз — три снегом.