Пареньки села Замшелого

— Лущеные орешки.
— Не хочу, они твердые.
Тут Ешка не вытерпел.
— Ах ты старый дурень! — прошептал он.
— Чу, опять скребется! — воскликнул барин. — Все же одну крысу этот плут крысолов оставил. Чтоб к вечеру была поймана и чтоб хвост мне показали! Только хвост, целой крысы я боюсь… Не хочу больше есть, у меня живот болит! Ох, житье мое барское! Горькое, тяжкое! Сам ешь, и у самого живот болит! То жарко мне, то холодно, то тесно! Несите прочь подушки!
Слуги вытащили из-под барина лишние подушки и одеяла. Барин откинулся в кресле и прикрыл глаза, как видно, придумывая, как бы еще погонять свою челядь.
— Подметальщик! — захныкал он вдруг. — Утри барину нос!
Подметальщик шоркнул рукавом под барским носом.
Управляющий, пригнувшись, шепотом выбранил его:
— Тише ты, медведь, это же баринов нос!
— Нос баринов, а рукав мой! — тоже шепотом огрызнулся Подметальщик.
Но вот всем показалось, что барин засыпает. Слуги перемигнулись и собрались уходить. Но веки у барина были приоткрыты, сквозь узкие щелочки глаз он все время глядел на свою челядь. Вдруг барии потянул носом:
— Чем тут пахнет? Чую цыганский дух.
— Это, барин, от медвежьей шкуры, — пояснил Одевальщик.
— Отчего смердит? Опять плохо выбита?
— Выбита хорошо, — проворчал Подметальщик, — а вот плохо, когда у цыгана отнимают его добро. Вонь будет, покуда хоть один клочок останется.
Барин разгневался:
— Не смей меня учить, Подметальщик! Я барин, и, стало быть, на то моя барская воля! Что хочу, то и делаю. А сейчас я желаю спать и видеть сон. Одевальщик, разуй меня! Усыпляльщик, уложи меня! И почеши барину пятки, чтоб скорее заснуть.
Все ушли, а Усыпляльщик стал чесать барину пятки, и тот вскоре уснул.
Тогда слуга смачно сплюнул:
— Дрыхни, старый пень! Ночь напролет с тобой маешься. Самого сон с ног валит!
Он улегся на медвежьей шкуре, прикрыл голову камзолом и так захрапел, что весь зал задрожал. Порою и барин ему подтягивал.
Ешка на цыпочках выбрался из укрытия, поманил рукой Андра и Букстыня и шепотом приказал:
— Тс-с! Тише! Ну, ребятки, хватай шкуру!
— Да на ней же человек спит! — шепнул Андр. — Как мы его снимем?
Букстынь и вовсе перетрусил:
— Ну да! Как же его снимешь? Заманивают людей в разбойничье логово! Да пускай она сгниет, эта шкура, теперь только о своей подумать!
— Не мели пустое! — Ешка даже кулаком ему погрозил. — Живо! Каждый за свой конец! Скатывайте!
Букстынь и Андр ухватились с обеих сторон за шкуру.
— Не скатывается! — отдуваясь, вымолвил Андр. — Букстынь, держи крепче!
Букстынь ухватился покрепче, но тут же выпустил шкуру из рук.
— Не скатывается! Это ж не человек, а колода!
— Оттого, что у самих руки из пакли! — прошипел Ешка и принялся подсоблять.
Усыпляльщик трижды перевернулся, скатился на пол, но так и не проснулся — уж больно его барин замучил. Трое замшельцев подхватили шкуру и вылетели во двор.
Барин заворочался в кресле и со сна простонал:
— Ох, житье мое барское! Горькое, тяжкое!
  
Медведь-чудодей
 
На другое утро замшельские петухи драли глотки как ошалелые. Даже Букис, непробудный соня, которому высокий чин дозволял почивать дольше других, разбуженный спозаранку, потягивался и сердито ворчал:
— Говорил же я… Нужно было на мартынов день прирезать окаянного! Только и проку, что одна глотка. Пойти узнать, что там за напасть нынче приключилась…
Тяжело сопя, он вылез из постели и стал одеваться, а сам тем временем прислушивался: все Замшелое уже было на ногах.
А приключилось вот что: за Ципслихиной сараюшкой только что остановились дровни; с них соскочил Рагихин Андр, сельский портной Букстынь и Медведь, который шел на задних лапах, обутых вроде бы в Ешкины лапти.
— Слышь, Андр, — позвал Медведь, — ты мне вожжи вокруг шеи обвяжи, а другой конец, держи в руках и ухо к морде прикладывай. Да смотри, чтоб все было как надобно!
— Будет, — заверил Андр, покрепче наматывая на руку вожжи, а шапку подальше сдвигая с уха. — Рычать-то сумеешь? Ну-ка!
Медведь зарычал, а поводырь дернул вожжи.
— Плохо, плохо! А ну, еще! Рычи громче, собирай народ.
Медведь стал рычать лучше и громче. И тут же к нему заспешил народ. Первыми прибежали сам староста Букис со старостихой, которая приволокла с собою сенник. Староста безопасности ради укрывался за этой ношей и еще издали махал рукой.
— Андр, крепче его держи! — кричал Букис. — Он, поди, кусается?
Медведь страшно затряс головой, а поводырь туже натянул повод.
— Близко не лезь! Как хватит лапой. — косточек не соберешь! — Паренек потрепал Медведя за уши. — Миша! Мишенька!
Но старостиха уже совала свой сенник поближе:
— Мне первой! За каравай хлеба! Ко мне сон нейдет, целые ночи глаз не смыкаю.
Медведь сперва обнюхал сенник, потом перевернул и стал трясти передними лапами.
— Миша! Мишенька! — задабривал его Андр.
Тут Медведь что-то шепнул поводырю на ухо.
— Ой! — вскрикнула старостиха. — Так он еще и говорить умеет? Что он сказал? Пускай мне самой скажет.
Андр важно стал возле своего Медведя:
— Да тебе все равно не понять. Он только по-цыгански умеет. А?.. Да, да, Мишенька… Слышишь, матушка Букис? Медведь велит тебе выкинуть из сенника овсяную полову да набить его свежей ржаной соломой.
Старостиха всплеснула руками в теплых варежках:
— Ой, батюшки! Да как же я по сугробам до стога доберусь?
— Парнишки тропу пророют, девчонки снег разгребут, — объявил Андр, будто он тут был за старосту.
— Да ведь солома-то смерзлась, слежалась! Как же мне ее надергать? — причитала старостиха.
— Три платка — скинь! Полушубок — скинь! Варежки — скинь!
— Да я же озябну!
Букстынь, посмеиваясь, подошел к поводырю, который исполнял также роль толмача, и хлопнул старостиху по спине:
— Поворочайтесь, госпожа Букис, погнитесь!
— Да ведь как же тяжело будет!..
Медведь свирепо рыкнул, Андр, дернув за повод, погрозил варежкой:
— «Зато вечерком будет легко», — говорит Медведь. Как завалишься, так и уснешь мертвым сном, будто обухом по голове хватили!
Недовольная старостиха сгребла свой сенник:
— Дурень этот Медведь! Знала бы — не ходила.
Тут появился перед тем куда-то исчезнувший Букис и прикатил свой пивной чан.
Опасливо обойдя страшного зверя, староста шепотом спросил у Андра:
— Ну, что он говорит? Что велит тебе?
— Мне-то ничего, а вот тебе, — ответил Андр, — велит идти на речку, прорубь рубить.
— Ну-ну-ну! — встревожился Букис. — Да разве же я могу? По насту не пройти, что ни шаг — по шею в сугроб проваливаюсь.
— Парнишки тропку пророют! — весело вскричал Андр.
— Девчонки снег отгребут, — поддержал Букстынь. — А тебе, папаша Букис, только взять коромысло да полную бочку воды натаскать. Что потребно на пиво — то для себя, что останется — то для других.
Букис со страху ухватился за край чана:
— Ну-ну! Для других… Как это для других, коли мне самому надобно? Да где ж мне осилить, коли у меня одышка?
— А ты поменьше сала ешь, вот и осилишь, — наставительно поучал Букстынь.
Староста чуть было не расплакался?
— А как пиво сварится, в чан крысы прыгают…
— Запряги лошадь да всю мусорную кучу вместе с крысами отвези на паровое поле, — приказал Андр, присунув ухо к медвежьей морде.
— Да я же такой толстый! — хныкал Букис. — Как же мне нагибаться? Как воз навалить?
— Парнишки навалят, — отозвался Андр.
— Девчонки примнут! — эхом повторил Букстынь.
— Матушка, видать, конец мой пришел… — простонал Букис и оглянулся, отыскивая свою заступницу, но той давно и след простыл.
Тут Медведь до того грозно рыкнул, что староста быстрехонько покатил свой чан обратно, то и дело с опаской оглядываясь.