Песни черного дрозда (сборник)

И все-таки не глаза, а острое обоняние предупредило его об опасности. Ветерок, прибежавший на помощь солнцу, чтобы скорее обсушить и привести в порядок размоченный лес, этот озорной ветерок накинул вдруг слабый запах дыма, усложнённый какой-то примесью. Похоже, что недалеко горел жаркий костёр, на котором коптили мясо. Чуждый лесу запах и потому особенный, вызывающе-заметный в чистом воздухе высокогорья.
Егор Иванович остановился и тут же пожалел, почему не взял с собой Самура. Сейчас что-то будет.
Крадучись пошёл он через лес, навстречу слабому запаху. Белые, с лёгкой прозеленью стволы бука уходили ввысь метров на тридцать и создавали там зелёный свод лесного храма, торжественного и строгого, каким может быть по-настоящему только храм нерукотворный.
Запах усилился. Он шёл из одной особенно густой заросли лещины. Впереди подымался метров на шесть каменный взлобок. Он вырывался из буковой тени и потому густо зарос кустами. На него предстояло подняться.
Что там, за кустами, Молчанов не знал, но догадывался, какую смертельную опасность для него может таить место, где горит запретный костёр. Все-таки он начал подходить к возвышенности, переходя от ствола к стволу, оглядываясь и держа карабин на изготовку.
Лёгкий свист вдруг раздался левей бугра. Лесник мгновенно отскочил за ствол и высунул вперёд карабин. Свист повторился. Значит, заметили. Потом минутная тишина. В той же стороне мелодично запел серый дрозд. Запел — и вдруг на какой-то ноте запнулся, умолк. Опасность!
Когда Молчанов, переждав несколько минут, снова двинулся к таинственным зарослям, из-за камня справа грохнул выстрел и рассыпался на сотню повторов. Стреляли в него. Пуля сорвала кусок коры с букового ствола в каких-нибудь пяти вершках от головы. Брызги древесины резанули лесника по щеке. Фуражка с золотыми листьями над лакированным козырьком слетела. Он тоже упал как подкошенный, но упал очень умело, так что очутился за мшистым камнем, а ствол его карабина уже торчал в ту сторону, где затаился преступник. Война объявлена.
Замолчал лес. Тишина. Улетел беспечный дрозд, до смерти испуганный грохотом. Забился куда-то зяблик. Все насторожилось. Ладно. Выждем. Кто — кого. Минут через пять над дальним камнем сбоку кустов поднялась рука с ружьём. Браконьеру не терпелось глянуть на дело рук своих. Конечно, он думал, что убил лесника. В ту же секунду раздался ответный выстрел. Хотя кровь, стекая по щеке, мешала Егору Ивановичу, он остался верен своему охотничьему правилу — поражать цель с одного выстрела. Рука бандита повисла, ружьё звякнуло о камень и свалилось на эту сторону. Человек спрятался за укрытием.
Отмщение пришло. Молчанов ещё полежал, украдкой вытирая кровь с пораненной щеки. Он знал, что если в него ещё будут стрелять, то не отсюда, а, скорей всего, со стороны заросшей возвышенности. Он вскочил и, петляя между деревьев, помчался на взлобок, как в атаку.
Сквозь кусты он прошёл, словно бегущий олень, — тараном. И очутился на пустой поляне. Здесь горел длинный костёр. Языки пламени лизали три сухих бревна, возле них грудилось много жарких углей. Давно горит. Над костром был устроен навес из увядших веток и толстая жердь на козлах. А на этой жерди висело мясо: провяленные, слегка закопчённые окорока, грудина, нарезанные куски. Цех переработки. Вот как организовали! Только мастеров у огня, конечно, не оказалось.
Молчанов закинул за плечо карабин. Опасность миновала.
Быстрым шагом направился он за камень, где остался раненый. Если и тот сбежал, то винтовку, конечно, бросил. Не до неё.
Так оно и вышло. Вот садок, примятая трава. Кровь. Обрывок рубахи, видно, руку бинтовал наспех. А по другую сторону камня валялась брошенная винтовка. Лесник поднял её, оглядел. Немецкий маузер, тяжёлое ружьё. Где только они берут эти ружья? Толкуют, что на леднике у восточных перевалов: там шли тяжёлые бои, много солдат полегло, и своих и чужих. И конечно, оружие осталось в снегу, вмёрзло в лёд. Может, и правда. Хотя ведь двадцать с лишним лет прошло.
Когда он рассматривал трофей и размышлял, раздался далёкий крик. Кричали сверху, с увала, покрытого рододендроном и падубом, в общем, из непролазной чащи. Не все разобрал он в этом гортанном, дважды повторенном крике, но слова «…попадёшься, Чернявый, отплатим…» донеслись отчётливо. Ясное дело, бесятся. Такая добыча уплыла!
Ладно. К угрозам ему не привыкать.
И Егор Иванович ещё раз, уже с досадой, подумал, почему нет Самура. Пёс не мог не слышать выстрелы. Должен был примчаться. В чем дело? Сейчас бы они по следу и накрыли мерзавцев. А идти одному нельзя, в засаду попадёшь.
Молчанов вернулся на поляну, снял с плеча тяжёлые ружья. Ощупал запёкшуюся кровь на щеке, осмотрелся.
Мясо все вялилось. Много мяса, килограммов двести. Значит, не одного свалили. Он пошёл по кустам. Ага, вот и шкура, безрогая голова. Порядочная ланка. Наверное, пришла на рёв оленя. Жалко зверя. Но уже не вернёшь. Второй шкуры он не нашёл. Теперь новая задача — как вынести добро к дороге? Придётся послать Самура с запиской к пастухам.
Но где же пёс?…
  
4
 
Когда раздался первый выстрел, Самур вскочил как подброшенный. После второго он уже мчался, прыгая через кусты. И он примчался бы на помощь хозяину, и, может быть, уже вели бы они злодеев с руками, связанными сыромятным ремнём, который всегда лежал в молчановском рюкзаке. Но…
Непредвиденное всегда ошеломляет. На пути Самура в сотне метров от бивуака стояла его ночная подруга, Монашка. Она повернулась к нему боком и смотрела приветливо, с немым укором за столь поспешное утреннее бегство. Самур, нацеленный на звук выстрелов, по инерции пронёсся мимо неё. Волчица сорвалась с места и так же быстро, но легко, даже изящно пошла с ним бок о бок. Самур подался к ней, волчица позволила дотронуться до себя и, околдовав, повела в сторону, все в сторону, он и не заметил куда, мгновенно забыв про выстрелы и про хозяина.
Все исчезло из жизни Самура, только этот радостный бег через кусты и камни, по ущельям, где ещё хранилась ночная прохлада и сумрак, по каменистым полянам в пятнах от солнца и поздних цветов, по вершинам, замершим в жаркой истоме, через ревущие речки с холодным кипятком и через мелкие ручьи, из которых они оба дружно лакали, чтобы в следующее мгновение снова бежать и бежать, изредка касаясь друг друга разгорячёнными боками.
В эти сладкие часы Самур ощутил прелесть освобождения от всех сковывающих условностей жизни при людях: он гордо бежал рядом с подругой, он не знал и не хотел знать, что будет через минуту, сегодня к вечеру или завтра. Он начисто забыл своё прошлое, опьянённый радостной и дерзкой скачкой по таинственным уголкам лесного Кавказа, где родился и вырос и где вдруг так неожиданно нашёл подругу, которая оставила ради него волчью стаю и все, что связывало её с серыми братьями-разбойниками, пришедшими сюда из степей Кубани.
Кажется, ни разу за этот яркий осенний день Самур так и не вспомнил о хозяине. А Егор Иванович, не дождавшись овчара, всерьёз забеспокоился. Он вернулся к палатке и долго ходил вокруг, рассматривая следы и прислушиваясь к шорохам леса. Ничего особенного он на земле не обнаружил. Тогда, сняв палатку и закинув за спину тяжёлый рюкзак, он пошёл в сторону пастушьего балагана.
На повороте ручья, где своевольная вода намыла немного песка и мягкого ила, отчётливо виделся свежий след Самура, его шестипалые отпечатки, которые не спутаешь ни с какими другими. А рядом проходила цепочка чужих следов, более мелких, но выразительных, как простой язык природы: волчий след со слегка выдающимися вперёд двумя средними пальцами.
Вот оно что! Егор Иванович постоял у ручья, задумчиво оглядел залитый солнцем лес, куда канул Самур, и покачал головой. Значит, он нашёл себе подругу. Когда же это случилось? Если прошлой ночью, то, выходит, он и дрался из-за неё. Не бычков, не коз защищал, а свою любовь. И эта любовь вытравила из памяти Самура то, что мы называем долгом, обязанностью.