Твой светлый дом

Федя прорвался к двери, сорвал фуражку, замахал ею, призывая:
— Товарищи, тихо! Успокойтесь. Стойте на месте! Да тихо, я вам сказал! — От натуги побагровел шрам на его лице. — Слушай, народ, я вслух прочитаю!.. «Граждане жулики!..»
Его прервали, кто со смехом, а кто всерьез:
— Федя, мы честные люди! Не оскорбляй!
— Да тут так написано!.. И к жуликам обращаются, а не к честным. Не мешайте, читаю: «Граждане жулики! Как вам не стыдно? Зачем украли трубы и электромоторы? Без них не заработает автодойка! Обращаемся: верните по-хорошему! Сегодня же ночью. Иначе будет поздно. Предупреждаем: завтра же вывесим ваши фамилии на всенародный позор! Граждане жулики, помните, мы знаем о вас все! От нас не скроетесь». Подписано: «Крысоловы».
Федя, дочитав «Обращение», рассмеялся, от себя добавил:
— Молодцы, крысоловы! Правильно написали. Граждане, которые жулики, и я, как народный контролер, говорю вам: верните ворованное по-хорошему!
Так, наверное, давно уже не смеялись люди, собравшись вместе толпой, как сейчас. Родион грыз кулак от досады и разочарования: он, можно сказать, кровью писал, а его слова не приняли всерьез!
У магазина вдруг с визгом затормозил проезжавший газик. Из него выпрыгнул председатель колхоза.
— Что тут за митинг? — недоуменно опросил он. — Ты, Федя, тут командуешь?
— Да вот, видишь, «прокламация»! — крикнул Федя. — Обращение к гражданам жуликам. Обсуждаем. Прочитать тебе?
— Спасибо. Уже читал. Наизусть помню. — На порожках было засмеялись, но Литовченко укоризненно покачал головой, и смех умолк. — Ничего смешного я тут не вижу. Стыдно должно быть нам всем, что у нас уже такие… «прокламации» стали появляться. Кстати, об этом как раз и будет идти разговор на колхозном собрании в будущее воскресенье. Так что, приходите все. Там поговорим.
Председатель, сев в газик, хлопнул дверцей.
— Иванович, шумни Дяде, пусть идет магазин открывать! — крикнул Федя вслед отъезжающей машине. — На целый час задерживается! Тоже мне, шишка на ровном месте.
На крыльце вновь разыгрались страсти:
— Кто ж это написал?
— Да кто б ни написал — правильно написал!
— Ну, придумали… партизаны!
Никто у магазина уже не смеялся.
«Ага, дошло!» — радовался Родион, таясь за табачным ящиком.
На улице показался Дядя, какой-то сам не свой — растрепанный, неопрятный. Все повернулись к нему. Смотрели осуждающе, с раздражением: долго же пришлось его ждать!
Толпа возбужденно загомонила.
— Чего разгалделись?! — закричал Дядя без привычных шуточек-прибауточек. Не читая, он стал сдирать «Обращения» ключом от магазинного замка. — Понаклеили, хулиганье!
— Эй, Дядя, не тронь! — сказал Матюхин, загораживая дверь. — Пусть висят. Они тебя беспокоят, да?
— Отойди, пижон кудлатый!
— Пусть висят! Не трогай, Дядя! — закричали из толпы.
— Нехай читают граждане, которые жулики! — сказал Федя и засмеялся язвительно.
— Дядя, отдай трубы, пока не поздно, — в шутку сказала Виталькина мать.
— Какие такие трубы?! — затрясся Дядя.
— Открывай магазин! — закричали на него. — И так на целый час опоздал, барин какой! У людей праздник, а он спит!
— Дядя работал! — смеялся Федя. — Он на своих воротах зубами отдирал: пять штук ему приклеили.
— Эх, Федя, Федя! — произнес Дядя, открывая дверь. — Ведь знаешь, дуракам закон не писан…
Люди гурьбой повалили в магазин и чуть было не сбили его с ног.
На крыльце остались Матюхин с директором школы Иваном Николаевичем.
— Не правда ли, оригинальное сочинение? — сказал Григорий и рассмеялся. — Не иначе, как работа ваших учеников!
— Неужели? А я считаю, что это хитрость взрослого человека. — Директор школы подмигнул Григорию.
— Да что вы, Иван Николаевич! Стиль-то, стиль какой! А наивная вера в добропорядочность и совестливость жулика? Нет-нет, Иван Николаевич, это бесспорно сочинение ваших подопечных!
Директор школы надел очки и внимательно прочитал «Обращение».
— Возможно, возможно. Написано правильно, без ошибок. И свидетельствует… о пробуждении общественного сознания. За это сочинение я мог бы поставить пятерку…
Виталька наслаждался, наблюдая из-за каменной ограды, как его двоюродный дед Савелий знакомился с содержанием «прокламации». Опираясь на черенок лопаты, тот почти носом водил по строчкам:
— «Граждане жулики!..» Так… так… так… А-а, вон оно как!
Воровато оглянувшись, Савелий стал быстренько счищать лопатой с камней бумагу.
— Кхе-кхе! — Виталька навис над ним, держась за верхние плиты ограды. — Дед Савелий, но ты запомнил, что там написано?
— Изыди, дьяволенок! — Хищно ощерясь, старик замахнулся лопатой.
Виталька пригнулся.
— Не забывай, дед, про Уголовный Кодекс! — услышал Савелий из-за ограды.
…В хате пахло тестом, мочеными яблоками, кислой капустой и смоленой птицей: Акулина Кондратьевна запускала свой «агрегат». После утреннего подмороженного воздуха домашние запахи воспринимались, обостренно, вызывали ощущение праздника.
— Ой; мама, что творилось у магазина! — воскликнула мать Родиона, раскладывая покупки на столе. — Какие-то крысоловы объявились, листовок понаклеили!.. — Увидев букет в вазе, опросила: — А цветы откуда взялись?
— Родька принес.
— Родной мой… Даже не думала, что он у меня такой, — растроганно сказала Мария.
— Он для тебя еще один подарок приготовил.
— Какой же?
Помедлив — сказать ей или умолчать? — старуха все-таки решилась:
— А листовки про автодойку… Это ж его дело.
— Так это он, наш Родька? Крысолов?
— Не один он. Их компания — Виталька, Ольга, Маруся.
— А вы-то откуда знаете?
— Они вчера писали в нашем сарае. Я потом в Родькином портфеле одну листовку нашла, прочитала. Хорошо написали… Только ты, Маша, про это — никому, а то Родька обидится… Ой, кажись, пироги подгорают!
Акулина Кондратьевна бросилась регулировать тягу в «агрегате».
Мария прибралась и стала помогать свекрови. Вошел Андрей, как был, в рабочей одежде, небритый, с ухмылкой пригляделся к жене:
— Куда это ты так причепурилась?
— Как это — куда? — ответила Мария. — Чужой человек в доме, неудобно растерехой ходить.
— Значит, для него старалась? Даже цветочки выставила?
— Для себя постаралась, — сказал она, сразу же утеряв праздничное настроение. — А цветы мне сын подарил, если хочешь знать.
— Родька наш?! Гляди-ка…
— Эх, Андрей, Андрей! — вмешалась Акулина Кондратьевна. — Умеешь ты испоганить человеку праздник. Именины у Марии, напоминала тебе вчера! А ты, как этот… Пугало, да и только! Хоть бы побрился да костюм новый надел. Перед гостем стыдно за тебя…
Постучав, вошел Матюхин. В хорошем костюме, при галстуке. Поставил на стол бутылку марочного вина, а большую коробку с набором духов протянул Марии:
— С праздником, Мария! С днем рождения. Желаю вам счастья и… чтоб быстрей заработала автодойка.
— Ну, это от вас зависит, от монтажников.
— Мы стараемся. Те трубы мы уже вмонтировали. Нам бы еще найти. — Григорий покосился на Андрея.
Мария открыла коробку:
— Спасибо, Гриша! Давно я таких подарков не получала. Андрею неловко стало. И, то ли со стыда, то ли с досады, стал задирать квартиранта:
— Ишь ты, богато живешь, Гришка! Денег некуда девать? Куры не клюют? Легко тебе достаются? — Вынул из кармана «Обращение», потряс перед его лицом. — А скажи-ка, дорогой гость, это твоя затея? И нам на почтовый ящик наклеил…
— Ну что ты, Андрей! Я бы до этого не додумался.
— Врешь, дорогой-уважаемый! Уж больно настырно ты вмешиваешься не в свои дела. Как бы тебе по носу не дали!..
— Андрей, перестань, не задирайся, — сказала Мария.
— А ты не встревай в мужской разговор! Он приехал и уехал, для него все наше — чужое, а мы расхлебывай его кашу.
— Словечки-то у тебя, Андрей, — сдержанно ответил Григорий. Он понимал, что Андрей нарочно старался завести его. — Не вмешивайтесь… Это наше, это ваше. По носу дадим… Ваши дела, Андрей, — наши дела. Мы крепко связаны. И ваше, колхозное, для меня вовсе не чужое. — Матюхин попытался перевести разговор на шутливый тон: — Дел у вас много, так что я могу тут остаться навсегда. Женюсь на твоей сестре Аннушке…