Мы — хлопцы живучие

— Поганых людей встретите — не заводите дружбы. Видите, что на худое дело подбивает, — в сторонку от него, — продолжал наставлять нас отец. — Словом, не будьте тюхами-матюхами, а головой подумайте, как жить, чтоб и тебе было хорошо, и товарищу.
Я думаю головой, но не о том, о чем говорит отец, а о Кате.
Так и не проводил ее ни разу домой. Все собирался-собирался, и не получилось. Хотя бы здесь проститься надо было, а то, глядишь, и впрямь назад не приеду. Да как ты простишься, когда отец рядом?
Тайком ото всех я оглянулся. Катя уже на пригорке. Заслонив рукой глаза от солнца, она смотрит нам вслед. Но стоило мне повернуть голову — словно испугалась, подкинула ловчей на плечо кошелку и заторопилась, чуть ли не бегом побежала.
Долго я видел ее белую косынку и линялое платьице, которое ей подарили еще в школе.
Если меня примут учиться на офицера, я оттуда ей обязательно напишу. А потом, как Юрка, на каникулы приеду. Тогда уже не побоюсь проводить.
— Ну, бывайте, — сказал наконец отец. — Не сдадите, так не больно горюйте. Возвращайтесь домой. На хлеб заработаем.
Свою ручонку в цыпках, как большой, протянул по очереди нам с Санькой и Глыжка. Долговязый, загорелый, он совсем вырос из штанов. Ему, как и бабушке, должно быть, не верится, что мы еще вернемся, потому он повесил нос и хочет заплакать.
Так и поехал назад с отцом, насупленный и чем-то вроде обиженный. Не горюй, брат, пусть только тебя кто-нибудь пальцем тронет — приду домой в форме, будет он знать!
Наше село осталось за бугром, но еще видны верхушки школьных тополей и старых лип на погосте, где лежит моя мать. Все дальше и дальше пылит подвода.
Вот уже скрылась в несжатой ржи выгоревшая отцовская фуражка. Мы с Санькой разулись, чтоб легче было идти, связав шнурками, перекинули ботинки через плечо и зашагали туда, где виднелась громада элеватора. Придем в училище, там и обуемся.
А вскоре нас провожали снова. Только на этот раз, как и в солдаты, с песнями.