Самая крупная победа
— Слабаки! — с презрением кивнул на них Мишка.
— Да-а, — разочарованно протянул я. — Не умеют, не умеют по-настоящему!
Потом за канаты полезла другая пара, за ней — третья.
И по-прежнему ну хоть бы один паршивенький синячишко у кого!
Мишка только руками разводил.
— Ну и слабаки! Вот уж слабаки!.. — А потом вдруг спохватился: — Может, здесь так и полагается? Вот у взрослых, уж там наверняка все по-настоящему… Надо будет поглядеть.
В это время тренер опять крикнул: «Время!» И все, перестав махать руками, прыгать, бегать, тузить друг друга, окружили его и стали о чем-то наперебой говорить.
Меня снова охватило волнение.
Наконец тренер громко спросил:
— Теперь всем ясно, да? В таком случае, быстро в душевую, а то скоро старшая группа придет!
И все, вразнобой крича: «До свиданья, Вадим Вадимыч!» — смеясь и толкаясь, наперегонки бросились к двери.
Мы с Мишкой едва успели посторониться, чтобы дать проход.
«Вадим Вадимыч! — повторял я про себя. — Его зовут Вадим Вадимыч!» И это обыкновенное, не раз слышанное имя показалось мне каким-то особенно мужественным и красивым.
4
Вадим Вадимыч попрощался с последним учеником, обернулся и, как мне показалось, глядя на меня одного, пошел к нам. «Все… вот сейчас!.. — закрывая глаза и пятясь, с ужасом подумал я. — Сейчас он мне первому трахнет!»
— Что с тобою? Куда же ты пятишься? — услышал я спокойный голос и, открыв глаза, увидел удивленное лицо тренера.
Оглянувшись и убедившись, что все равно бежать некуда, я, не поднимая глаз, шепотом сказал, что вот пришел, чтобы записаться на боксера, и снова зажмурился, в отчаянии говоря себе: «Ну уж теперь пусть… пускай бьет!» — и весь напрягся в ожидании удара.
Но ничего подобного не произошло, а вместо этого я вдруг услышал:
— Ах, так вон оно что!
Я открыл глаза: Вадим Вадимыч оглядывал всех, кто стоял у дверей.
— И вы?
— И мы… — опуская голову, безнадежно ответил Мишка.
— Та-ак… — Вадим Вадимыч теперь уже зорко осмотрел всех, задержался взглядом на Ереме. — Тогда тебе, дорогой, придется расстаться со стильной прической: боксерский зал не танцевальная площадка, здесь не должно быть ничего лишнего. Вот как надо, — и указал прямо на меня, отчего мне сразу стало жарко.
Ерема опустил голову, засопел, а Вадим Вадимыч уже снова обращался ко всем:
— Ну, а учитесь как?
— Хорошо-о-о… — последовал недружный ответ.
Я невольно покосился на Верблюда и его приятеля. Что-то больно не верилось, что и у них все хорошо. Уж такие два…
— Только так, иначе у нас нельзя, — говорил Вадим Вадимыч. — С тройками не принимаем. Дневники сам буду проверять.
«Пожалуйста! — чуть было не вырвалось у меня. — Ох, да уж я тогда!..»
— И еще одно. Кто из вас курит?
— Я… — страдальчески сдвигая к носу брови, негромко, после тягостного молчания, прогудел широкоплечий парень с добрым лицом.
Ерема прикрыл было ладонью рот, но спохватился и спрятался за спины других. А Верблюд сразу присел, чтобы его не было видно; он сделал страшные глаза, когда я удивленно посмотрел на него.
— Больше никто? — строго спросил Вадим Вадимыч. Все молчали. И тогда он обернулся к курильщику:
— Что честно признался — хорошо. Но ничего у нас с тобой, дорогой, не выйдет.
— А если… брошу?
— Вот тогда посмотрим. Ну, а вы, — Вадим Вадимыч обернулся к нам, — ступайте во врачебный кабинет, осмотритесь и принесите старосте группы справки, которые вам там дадут.
«Но почему… почему же он никого не ударил? — опасливо поворачиваясь и вслед за новыми товарищами выходя из зала, удивленно думал я. — Ведь нам же с Севой сказали, что… Так неужели же это все враки?»
Первыми прошли медосмотр мы с Мишкой. Ерема и его дружок сосали конфетки, чтобы табаком не пахло.
Когда вышли из кабинета, Мишка зловеще зашептал:
— Ничего-ничего, врач, он все равно узнает!..
И мы опять пошли в боксерский зал, чтобы отдать врачебные справки.
Там нас строго встретил староста группы, коротко остриженный, высокий серьезный парень — наверно, из девятого или из десятого класса, — так же, как и я, в кителе, только с комсомольским значком на груди. Он провел нас через раздевалку в тренерскую — небольшую комнату без окон, с письменным столиком и двумя стульями. Усевшись за стол, он долго и подозрительно рассматривал наши справки, точно они были поддельные. Потом строго сказал, что теперь ладно, запишет нас в секцию, но условно.
— То есть как условно? — испугался Мишка.
— Очень просто. Вы должны еще заполнить вот эти карточки. — Он выдвинул ящик стола, достал оттуда две голубенькие бумажки и протянул сначала Мишке, потом мне. — А когда это сделаете, пусть ваши родители подпишутся, что они не против, чтобы вы занимались боксом. Без этого не принимаем. Да не забудьте полотенца и мыло: в душе обязательно будете мыться. Понятно?
Мы дружно сказали, что понятно, и, попрощавшись, вышли из зала.
— Фи-и! — тоскливо просвистел Мишка, когда мы оказались на улице. — Моя мать ни за что не подпишет и отцу не разрешит.
Мне стало жалко его, да и потом очень не хотелось терять такого хорошего товарища, с которым только познакомился, а казалось, знал уже десять лет.
— Да ты уговори. Или даже, знаешь, лучше вот что: скажи одному отцу по секрету. Понимаешь?
— Верно, правильно! — обрадовался Мишка. — Здорово придумал! Так и сделаю! — Он в возбуждении огляделся и ахнул, натолкнувшись взглядом на часы, которые висели на углу дома: — Вот это да! Уже десятый час, а мне еще ехать сколько!
Я тоже заволновался: ой, да я же никогда не бывал в такое время далеко от дома, вот теперь когда до него доберусь?
В метро спустились вместе с Мишкой. Оказалось, он жил недалеко от нас, на Зубовской площади. Говорили мало. «Мамочка, миленькая! — репетировал я про себя. — Это я во Дворце спорта был, на боксера записывался. Поздно потому, что у врача осматривался».
Мишка хмуро считал мелькавшие за стеклянной дверью вагона огни. А когда мы выбрались из метро, то, не глядя, сунул мне руку и зашагал прочь.
«А жалко, если ему все-таки не разрешат», — забывая о себе, с сожалением подумал я, входя в парадное своего дома.
Шагая сразу через две ступеньки, хотя в подъезде едва светила мохнатая от пыли лампочка, я поднялся на второй этаж и, как ни уговаривал себя, все же оглянулся на чердак, к которому круто шла ветхая деревянная лестница.
Это было самое страшное место в нашем доме. Там лет пять назад жена дяди Влади увидела отрезанную человеческую ногу. От страха она бросила в пыль таз с бельем и кубарем скатилась по лестнице вниз. И хотя мой отец лотом лазил на чердак с электрическим фонариком и увидел, что там просто валяется пыльная вата, которую клали на зиму между окон, чердак так и остался для ребят самым страшным местом.
Ощутив, как по спине пробежал холодок, я лихорадочно нашарил ручку двери и хотел было уже рвануть ее на себя, но из своей квартиры вдруг высунулся Сева, и я сделал вид, что вовсе и не тороплюсь.
— Приехал, да? — выходя на площадку и тоже взглядывая на чердак, прошептал он. — А чего это ты так долго? Я тебя жду-жду. — И еще больше понизил голос: — Знаешь, твоя мать к нам три раза прибегала.
— А ты что сказал?
— Ну что… чтоб она зря не беспокоилась… что ты скоро придешь.
— А куда я поехал, не сказал?
— Нет, что ты! — воскликнул Сева, нахмурился и опустил голову. — Но она сама как-то догадалась.
— Эх, ты! — уничтожающе глядя в его голый затылок, презрительно сказал я. — Все-таки проговорился!..
— Больше-то никому не сказал?
— Не-ет! — Сева поднял голову. — Я же на улицу-то не выходил! Ну, расскажи, расскажи, как ты там? — глядя на меня с нескрываемой завистью, спросил он.
