Шестьдесят братьев

День был чудесный.
Паровоз свистнул, и поезд, грянув цепями, загромыхал дальше.
— Где ж дача-то?
— Еще версты три.
Андрюша был рад пройтись по зеленому лесочку.
Пройдя с полверсты, Чортов заявил, что торопиться некуда и что можно немножко полежать на траве.
Они сошли с дороги, углубились в кусты и легли под березами.
Примус Газолинович как будто заснул.
Андрюша решил не спать, чтоб не украл кто их вещи, но мало-помалу его одолела дремота.
Он заснул.
Проснулся он от далекого свистка локомотива.
Должно быть проспал он больше часа, ибо солнце уже сильно склонилось к западу.
Чортов сидел на корточках, к нему спиной, и, раздвинув кусты, словно кого-то высматривал.
Андрюша приподнялся на локте.
По тропинке шел тот самый седой человек, который вчера был у Примуса Газолиновича.
— Эна, знакомый! — сказал Андрюша.
Чортов мгновенно обернулся с перекошенным лицом и так махнул рукой, что Андрюша осекся.
Когда старик исчез за кустами, он усмехнулся и сказал Андрюше:
— Мы с ним на одной даче живем. Я ему хочу сюрприз сделать, он не ждет меня нынче.
— Сурприз?
— Ну, да, это неожиданное удовольствие. Вот он меня не ждет, а я вдруг приеду. Ну, идем, что ли.
Вершины берез стали ярко-оранжевые. Солнце садилось, и уже в воздухе пахло предвечернею сыростью.
Они шли по травянистому проселку — видно, по дороге не много ездили — и наконец вышли на берег небольшой реки, за которой вдали видно было село.
Уже огоньки зажглись в избах. Ночь наступала.
Спиною к лесу стояла серая деревянная дача.
Примус Газолинович вдруг снова уселся возле дороги и сказал, что хочет немного еще подышать воздухом.
В одном окне дачи горел огонек, и двигалась какая-то тень.
— Вот что, Стромин, — сказал Чортов, когда вовсе стемнело, — мне хочется, как я уж тебе сказал, настоящий сюрприз сделать. Видишь вон то окошко. Возле него жолоб проходит. Влезь-ка, брат, по этому жолобу в окно… Там увидишь лестницу вниз. Сойди по этой лестнице тихонько и мне дверь отопри, она на засове. То-то старик удивится, когда я вдруг к нему ввалюсь… А? Занятно?
Андрюша молчал.
— Ну, что ж ты?
— Не полезу! — отвечал Андрюша решительно и брови нахмурил.
— То-есть, как это не полезешь?
— А вот так, очень просто.
— Нет, полезешь.
— Не полезу.
— Слушай, дурова голова, ведь это я ж хочу над приятелем посмеяться…
Андрюша молчал.
— Ну, я тебе за это десять целковых заплачу… Хочешь?.. Ну, что у тебя язык, что ли, отнялся?
— Не полезу.
— „Не полезу“. Заладила сорока… Да почему не полезешь-то?
— А вот так.
Наступило молчанье.
Примус Газолинович словно что-то обдумывал.
— Так полезешь? — спросил он, наконец, еще раз.
Андрюша отрицательно покачал головой. Потом он сразу отпрянул — такое страшное лицо сделалось вдруг у Примуса Газолиновича.
— Я тебя, бездомную собаку, приютил, а ты не полезешь! Скотина этакая! Видал это!.. Полезешь!
Одною рукою схватил он Андрюшу за горло, а другою приставил ему к шее холодный нож.
— Полезешь?
У Андрюши захолонуло сердце. Однако он молчал и, выпучив глаза, смотрел на своего спутника.
Вдруг, неожиданно для себя, Андрюша нырнул ему под руку и, отлетев словно мячик, помчался в лес.
— Все равно убью… — донесся до него негромкий оклик. Примус Газолинович мчался за ним.
Андрюша метался с быстротою летучей мыши, кидаясь то влево, то вправо.
Вдруг Чортов оступился и с проклятьем полетел на землю.
Андрюша между тем схоронился в густом кустарнике и сидел там, затаив дыхание: „Так вот он кто“ — думал он.
Его преследователь долго осматривался.
— Удрал, — наконец пробормотал он, — ну, и чорт с ним. Только попадись он мне в другой раз.
Он медленно пошел к даче.
Андрюше видна была отсюда серая стена с жолобом, еле выступавшая из мрака.
Чортов подошел к стене и стал карабкаться по жолобу. Он очень ловко лез, но каждую секунду останавливался и прислушивался.
— Дзынь! Бум!
Жолоб не выдержал тяжести. Чортов с грохотом и звоном полетел на землю и громко приэтом вскрикнул:
— А!
Прогремел выстрел.
Андрюша кинулся улепетывать вне себя от ужаса.
До него доносились крики, пронзительный женский голос вопил: „милиция!“
Андрюша все бежал, и бежал по темному лесу, не разбирая дороги, только чтоб подальше уйти оттуда.
Березовый лес сменился хвойным, с хрустом ломались у него под ногами сухие ветки, хрустели раздавленные шишки.
Иногда Андрюша останавливался, чтоб перевести дух, потом опять пускался бежать.
Наконец, он вовсе выбился из сил и к тому же сильно расшиб себе о какой-то пень коленку. Он остановился.
„Куда ж теперь итти-то, — думал он, — ни зги не видно. Ну, волков тут нет, небось, а все-таки… как-то в лесу-то… Светает-то не скоро. Ночь только что началась“.
Он прислушался.
Словно какие-то голоса раздавались в лесу.
Началась было песня и смолкла.
Андрюша пошел на голоса.
Между деревьями блеснула светлая полоска, и запах смолистого дыма пощекотал ноздри. Костер.
Андрюша подкрался ближе и взглянул из-за сосен на полянку.
Вокруг костра сидели и лежали такие же, как и он, ребятишки, одетые так, как ехавшие на грузовике пионеры.
Огонь костра красными пятнами сверкал на брезентовой палатке.
Один пионер, повидимому, что-то рассказывал, а другие его слушали.
Они слушали с таким вниманием, что не заметили Андрюшу. Когда рассказчик кончил, один из них вдруг сказал:
— Эге! Кто это?
— Я, — сказал Андрюша, — Андрей Стромин. — И подумав прибавил. — Гражданин.
Все рассмеялись.
— Ты что ж, из здешней деревни?
— Нет. Я издалека. Из города Алексеевска.
— Как же ты сюда-то забрел?
— А тятька у меня помер, ну, я в город и приехал… А теперь я бездомный… Должности мне в городе не вышло.
Про Чортова Андрюша рассказать не решился. „Еще убьет чорт. Скажет, разболтал про него“.
— Что ж, ты один теперь?
— Один, как есть… Такое положение, прямо даже не знаю.
— Картошки не хочешь ли?
— Хочу. Спасибо. Просто такое положение… А вы тут что ж в лесу-то?
— Мы пионеры. В лагерь приехали. Слыхал про пионеров-то?
— Слыхал. Ишь, много вас. Весело?
— Нас, брат, шестьдесят человек.
— Вам хорошо.
В тоне его голоса послышалась грусть.
Пионеры молчали.
— А что, ребята, пусть с нами поживет.
— Ладно! Дело! — раздались голоса.
— Товарищ Смирнов, можно это? — обратился пионер (тот, который рассказывал) к какому-то постарше, с усиками.
— Можно, конечно; разумеется, если он поведет себя, так выразиться, достойно.
— Я ничего, не балуюсь! — смущенно сказал Андрюша.
— Отец-то кто был?
— Столяр.
— Член профсоюза?
— А то нет… Без этого невозможно.
— Ну, гражданин Андрей Стромин, оставайся с нами.
— Пионеры — братья всем пролетарским детям.
У костра было очень уютно и весело.
— Ишь ты, — сказал Андрюша, захлебываясь от удовольствия, — то никого не было, а то шестьдесят братьев. Вот это дело. А я много песней знаю — смешных. От отца перенял.
— А как ты сюда в лес-то попал?
— Запутался… на дачу поехал… на должность… а вышло вот как…
Он вздрогнул.
— А ну их! — и отмахнулся. — А тебя как звать? — спросил он рассказчика.
— Меня — Коробов Иван.
— У нас был в Алексеевске Коробов, только тот на тебя не похож… У того одного глазу нету, на удочку наткнулся.
— Погоди. Может и я еще наткнусь.
Опять все рассмеялись.
— А что, ребята, пожалуй поболтали, да и ладно. Спать пора.
— Коробов дежурный. Ночь была теплая и ясная.
Вдали на небе вдруг заполыхал какой-то розовый отсвет.