Улица Сапожников

— Шалая готова, — тихо сказал Симхе.
— Прав он. — Меер махнул рукой. — Прав он, что говорить.
Сумерки сгустились. Кой-где зажглись огни. Шум затухал. Люди нехотя вставали, уходили в дом — ужинать и спать. На слободе гавкнула собака. Гавкнула раз и умолкла. Но сразу же — и на «выгоне» и на «шляху» — на лай отозвались несколько собак..
К Ирмэ подошел мальчишка.
— Сегодня ваша сторожка, Ирмэ, — сказал он.
В Рядах не было городских сторожей. Стерегли местечко от пожаров и от воров сами жители. Это называлось «сторожка».
— Так помни, Ирмэ. — сказал мальчик и ушел. Ушли и Симхо и Меер. Улица опустела.
«Который это час?» подумал Ирмэ. И вдруг услыхал свист — Алтер стоял за углом.
— Пора? — сказал Ирмэ.
— П-пора, — сказал Алтер. — Идем.
  
Глава седьмая
 
Домик у реки
 
Мальчики долго кружили по темным улицам и переулкам. Прошли пустырь, чей-то двор, опять пустырь и наконец вышли к реке. Тут Ирмэ заметил, что совсем не так уж темно, как казалось, — ясно видны река и луговой берег реки. Место было пустынное, глухое. Ни людей вокруг, ни огня. Только собаки брехали вдалеке. Брехали лениво — со сна, должно быть.
— Веселое место, — сказал Ирмэ и плюнул.
— Постой, — сказал Алтер. — О-огня-то не видать.
Ирмэ глянул влево, вправо, — нет, не видать.
— Рано, — сказал он.
— Нет, — сказал Алтер, — и-пора.
Они пошли берегом. Прошли шагов тридцать, и вдруг впереди вспыхнул огонек.
— Ого, — сказал Алтер. — Вот оно где.
На берегу — окнами на воду — стоял ветхий домик. Он был похож на воронье гнездо — на высоких толстых сваях — утлое жилье: четыре стены, крыша, на крыше труба. Дом был, как говорится, голый — ни сеней, ни чулана. Жил тут сапожник Герш, сам-третей: он, жена да воробей на крыше. В Рядах про Герша говорили: «Не дурак, а вроде чудак». В очках, к примеру. А зачем молодому очки? Чудак. Ирмэ же его знал мало: Герш с месяц только как вернулся с военной службы.
Ребята подошли к дому, приостановились, присмотрелись. Будто на помосте стоит кто-то, а кто — не попять, — темно. Хоть бы слово сказал, а-то стоит, молчит. Думу думает. Во, дурной.
— Ну-ка, — шепнул Ирмэ. — Чихай.
— Ч-чего? — удивился Алтер.
— Чихай, говорят. Ну?
Мальчики — оба разом — набрали воздуху и — гоп-чхи! — Человек зашевелился, повернулся в их сторону и звонко сказал:
— Кто?
Ирмэ обрадовался: Лейбе!
— Дядя Лейб, — сказал он, — это мы.
— А-а, — сказал Лейбе, — пришли?
— Пришли.
— Ну, и добре. Что делать-то — помним?
— П-помним, — сказал Алтер. — «Г-гляди в оба».
— Так, — сказал Лейбе, — а заметили что — в окошко — тук. Ясно?
— Ясно, дядя Лейб, — запел Ирмэ. — Ясно, ясно…
— Ну тебя, — сказал Лейбе. — Не дури.
Подошел Янкель Гор, шорник. Они с Лейбе о чем-то тихо поговорили, и Янкель пошел в дом. Потом еще кто-то, — Ирмэ его не узнал, хотя голос-то был знакомый, — опять поговорили: что-то Лейбе спросил, что-то тот ответил — и в дом. А народу в доме уже было много.
— Значит, так, — сказал Лейбе.
— Так, — сказали ребята.
Лейбе взялся за ручку двери.
— Дядя Лейб, — тихо окликнул его Ирмэ.
Лейбе оглянулся.
— Чего?
— Дядя Лейб, — Ирмэ заговорил шопотом, — о чем это вы там, а?
Лейбе засмеялся.
— О Халабесе, — сказал он. — Его, подлеца, женить надо, — вот что.
— Нет, — сказал Ирмэ, — вы — правду.
Лейбе подошел поближе.
— А — никому? — сказал он сурово.
Ирмэ обиделся.
— Да что я, маленький, что ли?
Лейбе наклонился и сказал чуть слышно:
— Так вот, — сказал он. — Запомни. Запомни, рыжий: о клопах, о блинах, о ногах, о котах, о боге и о синагоге.
Ирмэ удивился:
— Ну?
Но Лейбе уже прошел в дом.
Ребята уселись на нижней ступеньке лестницы — тесно, бок-о-бок.
— И верно, — сказал Ирмэ, — о чем они там, не знаешь?
— Кто их знает, — сказал Алтер. — А только б-батька говорит — у-упекут их скоро.
— Что ты? — испугался Ирмэ. — Чего это?
— Б-батька говорит: им дай — все разнесут. — А пристава-то, — Алтер провел пальцем по горлу, — во!
— Ну! — Ирмэ покачал головой. — А ведь за такое дало знаешь!..
— В С-Сибирь, — твердо сказал Алтер. — Б-батька говорит…
Ирмэ вздохнул.
— Хорошие парни, — сказал он, — жалко.
— Жалко, — согласился Алтер.
Ребята замолчали. Было темно и тихо. Вода плескалась и билась о берег. Где-то далеко, — на церковной колокольне, что ли, — кричала птица. Крикнет раз «кра» и долго-долго молчит. Потом опять «кра».
Ирмэ встал.
— Ты посиди, — сказал он, — а я пойду послушаю.
Он поднялся на помост, подошел к окну, прижал к стеклу нос, вгляделся. Да, много тут увидишь! Кто-то сидел у самого окна и спиной заслонят всю комнату. Расселся, балда. Ирмэ отошел от окна, подкрался к двери, приложил ухо к замочной скважине, притаился. Нет. Ничего не понять. Говорят все разом и тихо, шепотом. Одно только слово Ирмэ расслышал, — и то потому, что его повторили раза четыре подряд, — это «пунт» или «пункт». Но что такое «пунт» — Ирмэ не знал. Он спустился вниз, — чего так стоять.
— Алтер, — сказал он, — не знаешь, что такое «пунт» или: «пункт»?
— Фу-унт?
— Нет, «пункт» или «пунт».
— Не з-знаю.
— Ружье, что ли?
— П-похоже.
— Значит, вона они что затеяли, — сказал Ирмэ. — Не дело.
И вдруг услыхал шаги. К дому подходил человек, в темноте натыкаясь то на бочку, то на кочку, то на столб, то на бревно. Он говорил сам с собой, ругался и ворчал. «Чтоб те, Фейга, гнида, ни дна…» — ворчал он и плевался. Ирмэ толкнул Алтера. Алтер толкнул Ирмэ. Вот уж — не было печали. Они сжались, стихли. Что-то будет, а?
А тот подходил все ближе. Вот он дошел до лестницы. Вот он остановился, стал. Он стоял и, не замечая ребят, глядел на освещенное окно. Он замолчал. Стоял, глядел, ждал чего-то. Эх, ты! Ирмэ тихонько пнул Алтера. Алтер тихонько пнул Ирмэ. Вот ведь…
Вдруг человек шагнул к лестнице, но на лестницу не попал, а угодил куда-то в сторону, в ямку. Он покачнулся, плюхнулся оземь и как гаркнет:
 
 
Эх-ты, д'моя милая, д’какая ты богатая…
 
 
Ребята перевели дух. Тьфу ты, пьяное рыло! Ирмэ подошел к человеку и легонько тронул его за плечо.
— Слышь-ка, друг, — сказал он, — проваливай отселева, ну!
Человек перестал петь и уставился на Ирмэ. С пьяных глаз и в темноте Ирмэ ему, должно, представился невесть кем. Он засопел, всхлипнул и проговорил жалобно и тихо:
— Фейга, голуба, — проговорил он, — дай водицы, а! Попить, а!
— Ну-ну, — сказал Ирмэ, — нечего тут. Проваливай. А то как дам.
Он приподнял пьяного, поставил его на ноги, по тот мотался и жалобно лопотал:
— Попить, а! Дай, а!
— Дай ему л-леща, — сказал Алтер.
Ирмэ дал. Пьяный покачнулся и вдруг заплакал.
— Фейга, а! За что, а? Не брал я, Фейга. Вот те крест — не брал.
Плача, бормоча что-то, он запустил в карман руку и достал пару медных монет. Он сунул деньги Ирмэ — «на», а сам пошел куда-то в ночь, в темноту, всхлипывая и шатаясь.
— За что, а, Фейга, а? — тихонько шептал он.
Ирмэ пересчитал деньги — семь копеек.
— Ну-ну, — сказал он, — что бы каждый день так.
— Не х-худо бы, — сказал Алтер.
— Добрый мужик, — сказал Ирмэ, — зря мы его стукнули.
— Не зря, — сказал Алтер, — он з-заплатнл.
Становилось поздно. А в доме всё говорили, спорили — хоть бы кто собрался уходить. Открылась дверь — и на минуту показался Лейбе.
— В порядке? — сказал он.
— В порядке.
— Кто горланил?
— Пьяный один, — сказал Ирмэ. — Мы его уже спровадили.
— Ну, и ладно, — сказал Лейбе и захлопнул дверь.
Мальчики сидели на лестнице тесно, бок о бок и молчали. Алтер дремал. Ирмэ — тот не спал. Ирмэ сидел, думал.