Улица Сапожников

Ирмэ уснул.
Не во-время уснул он, Ирмэ. Только он уснул, как распахнулись ворота и во двор верхом на Буране въехал Семен. Потом на двор вышли Моня и оба его друга, гимназисты. Они недолго поиграли в лапту. И вдруг, забросив игру, подошли к складам и стали чего-то слушать, прислушиваться. Они тянулись на цыпочки, переглядывались, перемигивались. Если бы Ирмэ не спал, он бы понял, в чем дело: слишком громко Симон храпит. Глотку бы ему заткнуть, дьяволу!
Но Ирмэ не видел ни Семена, ни Мони. Ирмэ стоял на борту и командовал кораблем. Дым валил из труб, и в дыму вспыхивали искры. «Пол-ный!» кричал Ирмэ в рупор. «Есть полный!» отвечал голос откуда-то снизу, с кормы. «Держи праве-ей!» кричал Ирмэ. «Есть держать праве-ей!» отвечал голос. «Хороший я капитан, — думал Ирмэ, видя, как стройно и плавно корабль идет по воде, — хороший я капитан!»
Хороший ты капитан, рыжий. Однако часовой ты — никакой. Разве можно спать на посту?
Да, не во-время уснул он, Ирмэ. Вот Монька тихо, неслышно ползет-крадется вверх, на склад, а Ирмэ не слышит. Вот Монька заглянул, — высматривает, вынюхивает, — а Ирмэ не видит. Вот Монька кубарем с лестницы и прямо к Семену в будку, — а Ирмэ? А Ирмэ спит!
— Ой! — крикнул Ирмэ и проснулся. Кто-то со всего маху огрел его плетью по лицу. Ирмэ вскочил, посмотрел — Семен! Стоит Семен, ноги раздвинув. Крепко стоит, как вкопанный, и в одной руке у него плеть, в другой — кол. А рядом — Мотька и оба городских, гимназисты.
— Ой! — крикнул Ирмэ и вскочил.
Вскочили и другие. Очумевшие со сна, — не видя, кто тут, что тут, — они кинулись к двери. Но у двери стояли Семен, Моня и оба гимназиста.
— Куды? — кричал Семен, замахиваясь колом.
Ребята подались назад: вот оно что! Ловушка!
Вдруг — разом — Хаче и Неах ринулись вперед.
Хаче приподнял плечи, вобрал голову и стал похож на квадратную чугунную тумбу. Он молча подбежал к Семену и так же молча, с разбегу — как двинет его головой в живот, — Семен закачался, охнул, сел. А Неах подскочил к Моне и обеими руками — мертвой хваткой — цап за горло. Моня был выше его, сильней. Но от неожиданности он растерялся, потерялся. Он посинел, захрипел. Тогда Неах поднял его, раскачал и, поддав ногой, спустил с лестницы. Моня покатился, как куль, со ступеньки на ступеньку: — тах-тах.
— Бегом! — скомандовал Симон.
Ребята побежали влево, к амбару.
— Куда? — крикнул Симон. — Назад!
Ребята повернули к воротам. Добежали до ворот — и что же? На запоре ворота!
— Дуй прямо! По парадной! — крикнул Симон. — Плевать!
Файвел Рашалл в это время сидел в столовой — чай пил. У него был гость, заезжий агент, молодой еще человек, этакий фат и хлыщ: крахмальная манишка, золотые запонки, золотое пенсне.
— Москва, — протяжно и картаво говорив агент, — Москва очень п’иятный го’од. Вы там так и не были, пане ’ашалл? Поезжайте. Очень советую. Очень п'иятный го'од…
Вдруг на кухне послышались шопот, шум. Файвел оглянулся — что такое? И прямо обомлел. Дверь с треском распахнулась, и в дверях появилась ватага целая ребят, орава, орда.
Лица красные, потные, глаза выпучены и дышат так, что за версту слышно. Разбойники! Ну чисто разбойники! Душегубы!
Увидав Файвела, ребята приостановились, попятились. Но передний, худощавый паренек в полосатых штанах, крикнул: «Арш!» и, пригнув голову, кинулся в прихожую. Другие — за ним. А из прихожей — на парадную, с парадной на крыльцо, протопали по ступенькам и пропали.
Тут только Файвел пришел в себя.
— Стой! Держи! — крикнул он, высунувшись в окно. — Держи! Стой!
Но «разбойников» уж и след простыл. Только пыль еще клубилась по улице.
  
Глава двенадцатая
 
Война
 
Только пыль еще клубилась по улице, а «разбойников» и след простыл. Они уже засели на старом своем месте — на Черном холме за мостом.
Был пятый час. Зной спадал. За мостом видны были Ряды: крыши и крыши, над крышами, выше крыш — церковный крест и темный остроконечный — в два яруса — купол синагоги. А под мостом — ровная, спокойная гладь Мереи.
Ребята лежали на краю холма и хмуро глядели на мост, на реку, на Ряды. Не везет-то как, а?
— Да-а, — сказал Неах. — Повоевали. Вспомнить тошно.
— Как же… ты… рыжий кот?.. — проговорил Неах. У него еще дергалось лицо, и говорил он с трудом.
— А вы то что? — сердито сказал Ирмэ. — Сами дрыхать, а мне — гляди? Ладно!
— Мы не с-спали, — сказал Алтер. — Мы т-так…
— Не спали. Как же! — проворчал Ирмэ.
Симон вдруг засмеялся.
— А здорово ты его двинул, — сказал он Хаче.
— Это Семена-то? — сказал Хаче. — Ничего.
— А Неах Моньку-то, а? — сказал Алтер. — Д-думал — убьешь ты его, ей-б-богу.
— И убью! — процедил Неах.
— А поглядели бы на Файвела! — сказал Ирмэ. — Помереть!
— Рожа-то вытянулась, — сказал Симон. — Ясно.
— Плюнуть бы ему в рожу, — сказал Ирмэ.
— Чего не плюнул? — сказал Хаче.
— Да так. Некогда было.
Ребята повеселели.
— Вот что, орлы, — сказал Симон, — пошли купаться. Ясно?
— Пошли, — сказали ребята.
На самом берегу — ноги в воде — сидел толстый паренек, но имени Цалэ, по прозвищу — Балда. Он ничего не делал. Сидел, глядел на воду, вылупив глаза, рот разинув до ушей. Должно быть, сидел он так уже давно.
Ирмэ подошел сбоку и быстро сунул ему в рот кулак.
Паренек повернул голову, увидал Ирмэ и обрадовался.
— Го, — сказал он, — рыжий.
— Здорово, Балда! — сказал Ирмэ. — Что слыхать?
Цалэ подмигнул.
— Попало?
— Ты откуда знаешь? — сказал Хане.
— Я-то все знаю, — сказал Цалэ. — И что вас, дураков, в кутузку засадют — тоже знаю. Монька говорит: «Всех, говорит, упеку».
— Хвалилась корова волка съесть, — проворчал Симон.
— А твой-то опять Гутэ лупил, — сказал Цалэ Неаху. — Ох, лупил. Оглоблей.
Неах не ответил, промолчал.
— А Нафталке-то ногу сломал, — сыпал Цалэ. — Полез, понимаешь ты, в погреб, оступился, — хрясь — нога пополам. А к Сендеру теща приехала. А у Ерухема собака ощенилась…
Ребята хохотали.
— И верно, все знает, — сказал Хаче.
— А Лейке-то с петли сняли, — продолжал Цалэ. — «Наше, говорит, на войну берут, а мне, говорит, подыхать? Не хочу». А Герша-сапожника стражники загребли..
— Врешь, — сказал Ирмэ, подступая к Цалэ.
— Ну? Вру? — обиделся Цалэ. — И к Лейбе было пришли, да тот-то пронюхал и — ходу. «Где Лейбе?» — «Нету Лейбе».
Ирмэ потянул Алтера в сторону.
— Слыхал?
— Думаешь — С-Степа?
— А то кто?
— Да-а, — Алтер вздохнул.
— Наделали мы с тобой делов, — сказал Приз — Убить мало.
Они шли вдоль берега, медленно удаляясь от местечка. Ирмэ цыкал зубом, ворчал что-то. Алтер уныло плелся позади. Шли и шли. Уже Ряды остались далеко, близко в ложбине уже маячили хаты Глубокого и виден был колодезный журавль.
Вдруг раздался звон. Звон был частый, тревожный. «Бом-бом. Дзинь-дзинь», в Рядах звонили колокола. — Ребята остановились, послушали. Потом Ирмэ крикнул: «Пожар!» и побежал к местечку. Алтер — за ним.
Они бежали по узкой тропе. По обе стороны рос лен. И вдруг — прямо впереди — ребята увидали человека. На полянке, в траве, раскинув ноги, лицом уткнувшись в землю, лежал человек в белой рубахе и синих штанах.
— С-Степа! — сказал Алтер.
Пригнувшись, неслышно ступая босыми ногами, Ирмэ стал осторожно подбираться к полянке. Пройдет шагов пять, остановится, смотрит. Степа? Нет, будто но он. Будто не Степа. И опять — почти ползком — еще два-три шага. И станет, смотрит. Нет, не Степа.
Должно быть, тот, на полянке, почуял ребят, — он быстро присел, вскинул голову, оглянулся.
— Дядя Лейб! — крикнул Ирмэ.
Лейбе посмотрел, встал и не спеша пошел прочь.
— Дядя Лейб, — сказал Ирмэ, — это я, Ирмэ.
Лейбе обернулся, мигнул — «тихо» и, весело махнув рукой, пошел куда-то в сторону, в поле. Шел сначала медленно, потом ускорил шаг, потом побежал. Побежал-побежал — понесся. Ребята долго глядели ему вслед.