Мальчик из Холмогор (1953)

Миша мгновенно понял, что это не настоящий бой, но что это, он не мог понять, потому что никогда ничего подобного не видел. Медленно и осторожно он двинулся вперёд, не спуская глаз с грозного и победного лица всадника.
У Миши были зоркие глаза, и, ступив несколько шагов, он заметил, что лицо всадника, да и всё вокруг него, покрыто будто какой-то неровной сеткой. Миша протёр глаза — сетка стала еще явственней. Миша подвинулся ещё ближе и ахнул от изумления.
Перед ним была четвёртая стена. Она была сложена из камней. Только эти камни были совсем мелкие, блестящие, как стекло, яркие и разноцветные и выложены не ровными рядами, а полукругом вокруг лиц, полосками на рукавах, так что они как будто рисовали всё, что Миша видел. Это было удивительно и необыкновенно и очень понравилось ему. Он отошёл назад, чтобы лучше рассмотреть изображение, потом подошёл ближе и потрогал рукой. Конечно, это было стекло, хотя и непрозрачное. Он опять отступил немного и с большим удовольствием стал рассматривать лицо всадника.
Вдруг чья-то тяжёлая рука легла ему на плечо. Миша обернулся. За ним стоял высокий человек и внимательно смотрел на него.
Человек нагнулся к нему, и Миша увидел полное, чуть желтоватое лицо, коротко стриженные с проседью волосы и под тонкими бровями большие карие глаза.
Миша мгновенно понял, кто перед ним, и поклонился в ноги. Большие мягкие руки приподняли его с полу.
— Ты откуда, мальчик? — спросил глубокий и звучный голос.
— Я Миша.
И тогда Михайло Васильевич коснулся губами его лба и сказал:
— Добро пожаловать, дружок! Я давно тебя поджидаю.
  
Глава третья
 
Когда рука за руку Михайло Васильевич и Миша вернулись в дом, первою встретилась им Матрёша, Мишина сестра, уже второй год жившая в Петербурге.
— Мишенька! — воскликнула она. — Ах, да каким же ты мужичком! Сразу видать — из дальней деревни! — И рассмеялась.
Сама Матрёша — сразу было видать, что не деревенская. Бойко постукивала она каблучками. Русые волосы красиво были подняты кверху, а на них держался накрахмаленный чепчик, похожий на белую бабочку, опустившую крылья.
И была она вовсе не чучело, как когда-то думал Миша, а очень миленькая девушка.
— И причёсан-то как чуднo! — И она мигом взъерошила ему волосы.
— Сегодня же причешем его так, что на Матигорах и не узнают, — сказал Михайло Васильевич. — А что, Мотя, готов ли кофей?
— Тётенька Лизавета Андреевна уже вышли в столовую, — ответила Матрёша. — И Леночка сейчас выйдет. — И она убежала, позванивая связкой ключей.
Столовая была большой комнатой. В ней стоял длинный стол, а вокруг вперемешку были расставлены простые крашеные стулья, табуретки и два кресла. На одном из них сидела невысокая пожилая дама.
Мише, привыкшему к тёмным сарафанам матери, очень не понравилось её яркожёлтое платье с узором из незабудок.
«Экая шутиха!» — подумал он, но подошёл и низко поклонился.
По одну сторону от Елизаветы Андреевны стояло кресло для Михайла Васильевича, по другую сидела очень молоденькая девушка, одетая точь-в-точь, как Матрёша.
— Леночка, — сказал Михайло Васильевич, — вот Мишенька Головин, твой двоюродный братец. Не обижай его.
— Ах, что это вы! — ответила Леночка и потупила голубые глазки.
Мишу усадили рядом с Михайлом Васильевичем, и почти тотчас через другую дверь вошло несколько молодых людей, одетых по-домашнему — в рубашки без манжет, стянутые у кисти, и в длиннополые камзолы без кафтанов. Они скромно расселись у другого конца стола и тотчас принялись пить кофей, который разливала Матрёша.
Мише тоже дали чашку, и Михайло Васильевич, заметив, что он недоверчиво посматривает на незнакомый тёмный напиток, шепнул ему:
— Ты пей. Он сладкий.
Миша взял чашку обеими руками и звучно потянул в себя кофей. Леночка тихонько фыркнула и прикрыла рот платочком. Миша поднял глаза и увидел, что Михайло Васильевич держит чашку одной рукой за ручку. Миша тотчас сделал так же, исподлобья поглядывая на Леночку.
Завтрак кончился, молодые люди встали, поклонились и чинно пошли к дверям. По дороге один из них легонько толкнул Мишу в бок и шепнул:
— А я видел в окошко, как ты в мастерскую шагал. Вот, думаю, приехал знаменитый мастер из дальних стран.
— Я не мастер, — серьёзно ответил Миша. — Я ещё буду учиться.
— Когда так, приходи в мастерскую, я тебя обучу. Спросишь Матвея Васильева.
Он вышел вслед за другими. Миша увидел, как все они в одних рубашках и камзолах бежали по двору и один запустил в Матвея снежком, а Матвей на ходу захватил пригоршню снега и вытер обидчику лицо, и потом оба бросились догонять товарищей.
Елизавета Андреевна вынула из кармана зелёное шёлковое вязанье и села к окошку. Леночка села против неё, сложив тонкие ручки на коленях. Матрёша убежала, звеня ключами. А Михайло Васильевич взял Мишу за руку и увёл в свой кабинет.
Здесь жарко горел камин. Михайло Васильевич сел в кресло около огня и сказал:
— Расскажи мне про себя, дружок. Что ты делал, что видел любопытное?
Миша тотчас вспомнил, как Иван Макарыч говорил ему, что Михайло Васильевич любит сполохи, и ответил:
— Как мы от Матигор отъезжали, в небе сполохи играли.
— Как бежали лучи? Вот так? — И Михайло Васильевич, взяв свинцовую палочку, набросал на бумажке рисунок северного сияния.
— Нет, не совсем, — ответил Миша. — Лучи будто пошире были. И вот здесь, внизу, не сходились, а немного до земли не доходили, будто занавесь с неба спускалась, а потом стала сдвигаться и раздвигаться. Дайте-ко я покажу.
Он взял палочку из руки Михаила Васильевича и неумело начертил сияние — такое, каким он его видел.
Михайло Васильевич посмотрел рисунок, сложил его и спрятал в карман.
— Ещё я на промыслах был, — сказал Миша и рассказал, как провёл лето.
— И меня мальчиком отец на промыслы брал, — сказал Михайло Васильевич. — Но я в море далеко ходил.
— И китов ловили?
— Случалось.
— А мне не пришлось, — сказал Миша и вздохнул.
— Что ж! — сказал Михайло Васильевич. — Твоё время ещё не ушло.
— Где уж там! Теперь я наукам буду обучаться. Теперь уж некогда будет. Я учиться очень люблю.
— Любишь? А много уж научился?
Миша раскраснелся и, стоя у Михайла Васильевича меж колен, начал перечислять свои знания:
— Читать, и писать, и считать, и стишки говорить.
— Видишь на той полке две книги толстые в кожаных переплётах? Дай-ка их сюда, — приказал Михайло Васильевич.
Миша влез на табуретку и достал книги.
Михайло Васильевич, подумав, одну из них отложил, а другую протянул Мише:
— А ну-ка, открой, прочитай, что тут написано.
Миша внятно прочёл:
— «Арифметика, практика или деятельная. Что есть арифметика? Арифметика или числительница...»
— Хорошо читаешь, — прервал Михайло Васильевич. — Переверни несколько страничек и прочти задачу.
Миша прочёл:
— «Послан человек с Москвы на Вологду, и велено ему в хождении своём совершать на всякий день по сорок вёрст. Потом другой человек в другой день послан в след его, и велено ему идти на день по сорок пять вёрст, и ведательно есть, в коликий день настигнет вторый первого?»
Миша на минуту задумался, потом сказал:
— Он его нагоняет каждый день по пять вёрст. Он его нагонит... он нагонит его на... сорок разделить на пять... на восьмой день вечером.
— Хорошо! — сказал Михайло Васильевич, взял книгу из Мишиных рук и закрыл её.
— Что же вы мало спрашиваете? Я бы и другую книжку почитал, — сказал Миша.
— Почитай, — ответил Михайло Васильевич и чуть улыбнулся.
Миша раскрыл книгу и прочёл:
«Речь хитрость добро глаголати».
— Что это значит? — спросил Михайло Васильевич.
— Я подумаю, — ответил Миша и стал думать.
Но сколько ни старался, не мог понять, о чём говорится — про речь ли, про добро или про хитрость.
— Я тебе помогу, — сказал Михайло Васильевич. — «Добро» — значит «хорошо», «правильно». «Хитрость» — значит «уменье».