Клуб Колумбов

— Ну?! — зашумели все. — Давай, давай! — Один Паф отвернулся.
— Ты что же молчишь? — невинным голосом спросила До. — Тебе разве не интересно? А я нарочно сходила с подружками за тринадцать километров, чтобы разгадать, почему это пчёлы вокруг аллейн кружат. С ума сходят от радости, что им нектара столько с края света привезли да здесь вырастили, — а, Паф?
— Разузнала, так и… этого… выпаливай, — насупился Паф.
— Я-то разузнала. А ты у себя из пальца взял и высосал. Никакую аллейну никакие помещики ни из какой Австралии не вывозили. Тут она, правда, редковато встречается, а в Средней России — сколько хочешь, прямо на каждом шагу. И называется что дерево — ли-па! Слыхал про такое, кабинетный учёный? Вот тебе её засушенную веточку. Получай для гербария: медоносное дерево-туземец — ли-па. Нот тебе и всё.
— А… — теперь уж по-настоящему заикаясь от неожиданности, начал Паф. — А… по-почему… этого… почему ж её тут аллейной называют?
— А называется она здесь так, — объяснила До, — потому, что в лесу здесь крестьяне липы не примечали: тут только мелколистая, и то редка; а помещики у себя в усадьбах аллеи лип сажали. Вот от незнакомого слова «аллея» и взялось название незнакомого крестьянам дерева: аллейна.
— Замечательно! — сказал Таль-Тин. — Это если и не дендрологическое открытие, то, во всяком случае, филологическое. Красивое северяне-новгородцы сделали местное название для простого дерева липы!
Потом Ре, Ми и Ля показывали своих воспитанников.
Молоденький ворон, наученный Ре, кланялся всем по очереди и представлялся: «Карл Кралч Клок!»
Он давал себя гладить по голове и при этом блаженно приспускал веки. «Строит глазки», — говорила Ре.
Черномазая московочка, воспитанница Ми, порхала по всей редакции, садилась на окна, заглядывала во все щёлки на книжных шкафах, прицеплялась коготками за чуть отошедшие под потолком обои и оттуда осматривала всех быстрым глазком. Но стоило Ми тихонько свистнуть по-синичьему: «Ци-ви!» — и протянуть руку ладонью вверх, как московочка сейчас же слетала к ней на пальцы.
Очень всем понравились воспитанники терпеливой Ля: её маленькая желтовато-кофейного цвета лесная ворона кукша, по имени Кук, и барсучонок Бибишка. Ля принесла их вместе, в одном ящике, с двух сторон затянутом проволочной сеткой. Поставила на пол и выпустила Кука. Барсучонок лежал, свернувшись пушистым клубочком, и поднял голову, только когда Ля позвала его нежно: «Бибишка, Бибишечка!»
— Последнее время он сонный какой-то, — говорила Ля. — Ему, верно, время в зимнюю спячку погружаться.
— Ну, Бибишка, ну, милый, — обратилась она опять к нему. — Принеси-ка мне твою мисочку.
Ленивый толстячок нехотя поднялся, взял в зубы стоявшую в ящике мисочку и вышел с ней из клетки.
— Ну, послужи, послужи! — добрым голосом сказала Ля.
Бибишка, уже бросивший свою мисочку на пол, опять взял её и сел на задние лапы, как собачка по команде «служи!»
Пока он держал мисочку, Ля накрошила в неё принесённой с собой булки и кусочки печёной брюквы, взяла мисочку у барсучонка, поставила на пол и свистом подозвала Кука, прыгавшего по шкафу.
Кукша сейчас же слетела на край мисочки, нисколько не опасаясь зверя, уже принявшегося за еду. Склонила голову набок и — тюк носом кусочек булки.
— Кук! — строго сказала Ля. — А что надо сказать?
— Пожалуйста! — вдруг ясно, чуть только пришепётывая, произнесла кукша человеческим голосом. Все так и ахнули.
— Кук ведь тоже из вороньего рода, — объяснила Ля. — Ворон, грач, сорока, сойка, кукша — все они очень способные. И скворец тоже. У нас в Ленинграде на улице Плеханова у одной моей знакомой живут два скворца. Одному девять лет. Он небольшого роста, тёмненький. Зовут Сашей. За свою жизнь он выучил целых сорок два слова. Прямо талант!
Хозяйка говорит, — такие способные редко бывают. Миша — тот молодой, ему всего три года, и он не такой внимательный. А Саша, бывало, так и вопьётся в хозяйку глазами, — так, кажется, и ущипнёт её клювом за губы! Очень прилежный был ученик, не рассеивался, ничего себе под нос такого скворчиного не насвистывал, как это Миша себе позволял. А некоторые слова и сам выучивал. Когда ребята приходили, хозяйка им часто говорила: «Тише! Тише!»
И вдруг скворец из клетки тоже им: «Тише! Тише!» А вот моей кукше очень долго пришлось твердить «Пожалуйста! Пожалуйста!» — пока она выучила.
Ребята много раз заставляли чёрного ворона повторять своё имя, отчество и фамилию, а весёлую кукшу: «Пожалуйста, пожалуйста!» — и просили, чтобы Ре и Ля научили их ещё каким-нибудь словам.
  
Месяц девятый
 
Доклад: «Новые звери». — С Дальнего Востока. — Из истории Руси.
— Переселенцы из Северной и Южной Америк. — Для красоты. — Мечты и планы.
В октябре, на очередном собрании Клуба, Ля и Старый Морской Волк сделали доклад на тему: «Наши новые звери».
— В наше время, — начал Вовк, — частенько в конфузное положение попадают старики-старожилы. Недавно произошёл такой случай. Сидел на завалинке, грелся на солнышке дед, местный старожил. У нас в Ленинградской области он поселился ещё в те времена, когда она называлась Санкт-Петербургской губернией; тогда дед ещё промышлял охотой и хорошо знал, какие у нас в области водятся звери.
Вдруг бежит из лесу шумная ватага ребятишек.
— Деда! — кричат. — Глянь, какого мы зверя поймали!
И показывают ему совершенно незнакомого молодого зверька в пёстрой шкурке, с острой усатой мордочкой.
Дед посмотрел и говорит:
— Собачонок это, щенок чей-нибудь. Ступайте узнайте, у кого такой породы собака, у дачников, — отдайте хозяевам.
Ребятишки — клясться, что в лесу нашли, в норе под корнями, что там ещё было таких щенят поболе десятка, да разбежались все. Дикий это.
Дед обиделся даже:
— Что я, зверей не знаю? Значит, беглая собачонка в лесу ощенилась, — только и всего! Раз не лисёнок, не барсучонок, не волчонок, — значит, собачонок. А диких собак у нас отродясь не водилось.
И прав был дед: именно что «отродясь не водилось». А теперь развелось. Водилась дикая собака за десять тысяч километров от наших мест, на другом краю нашей страны — на Дальнем Востоке, в Уссурийском крае. Хорошая дикая собачка — ценный пушной зверёк, похожий на маленького американского медведика — енота. Так и называлась: енотовидная собака или уссурийский енот. В 1929 году наши охотоведы впервые попробовали переселить двадцать собачек с востока на запад. Опыт удался: зверьки прижились на новых местах. Тогда в 1934 году приступили к массовому расселению уссурийского енота, — и сейчас он отлично живёт больше чем в семидесяти областях нашей страны. Селится в светлых лесах, в кустарниках, в высоких травах, в тростниках. Ежегодно каждая пара приносит штук до пятнадцати щенков. На зиму — где сильные морозы — впадает в спячку в норах. И размножился всюду, где на него и разрешена охота.
Зверёк полезный не только своей шкуркой — она идёт на шубы, — но и тем, что поедает много мышей, полёвок и других грызунов. Один за ними грех: где тетеревиное, куропачье, утиное гнездо найдёт, — разорит обязательно! Не любят его охотники…
Но я про деда начал. С ним ещё похуже конфуз вышел.
Вот усвоил дед, что теперь у нас не только уничтожают испокон водившихся зверей, как уничтожили в нашей стране диких быков — тура и зубра, — но и переселяют к нам новых зверей — бац! — прибегают ребятишки с Чёрной речки и рассказывают о звере неслыханном. Поселилась парочка таких зверей на речке в лесу, землянку себе в берегу вырыли, крыша — бугром, твёрдая — не расковыряешь, а выход под воду. Развели там своих зверят, теперь с ними работают всей семьёй. Сами деревья в лесу валят, сами их на брёвнышки перепиливают зубами, сами на себе в речку таскают, сами речку перегораживают — плотину строят! Ну, чисто инженеры! А видом из себя — как толстые собаки, шкура бура, а хвост кожаный, широкий, лопатой! Как плеснут хвостом по воде — за версту слыхать!