Клуб Колумбов

Колумбы согласились на это, только Паф заявил, что он не станет записывать, потому что он ботаник и не обязан знать голоса птиц. С ним не стали спорить.
Затем колумбы обязали двух своих художников слова записывать все удивительные случаи, о которых будет рассказано в уют-компании, и, обработав их, сделать книжку с иллюстрациями художницы Си.
«Художниками слова» у них считались поэт Лав и охотник Колк, собиравшийся стать прозаиком, писать рассказы. У каждого нашлось, чем поделиться с товарищами, и с этого дня у Колка и Лава появилась новая забота записывать все рассказанные в уют-компании случаи и составлять из них книжку — «в назидание предкам и потомкам», как они говорили. Назвать эту книжку решили просто: «Разные случаи».
Работы с книжкой оказалось много; они выполнили своё обещание только в конце года.
Поэтому и здесь она помещается после описания трудов и приключений колумбов в течение круглого года.
Пора была светлая, дни долгие. В юности времени на всё хватает. После уют-компании колумбы играли в волейбол, писали «письма на родину» и, если погода была хорошая, — девочки сидели до сна на балкончике: у них домик был с мезонином; мальчики — внизу на завалинке.
Кто занимался своим делом, кто просто отдыхал, — и шутки весело летали снизу вверх и сверху вниз.
Один из таких вечеров Лав запечатлел в стихотворении:
 
 
Солнце село за лесами.
 
Месяц трубку закурил,
 
И в ложбинке меж холмами
 
Заяц пиво заварил.
 
 
 
Комары, толчась столбушкой,
 
Обещают тёплый день.
 
Си рисует за избушкой
 
Фиолетовую тень.
 
 
 
Колк посудою затренькал:
 
Он идёт в ночной поход.
 
Засыпает деревенька
 
Полуночник уж поёт.
 
 
Лав очень внимательно вслушивается в разговор колхозников и записывает все их словечки.
«Месяц трубку закурил» — это когда облачко кутает месяц. «Заяц пиво заварил» — вечерний туман в ложбинках, где прежде новгородцы сами пиво варили, опуская раскалённые камни в большие котлы с деревенским пивом, и дым от костров стелился в сырых логах.
Лав где-то вычитал, что новгородское наречие теперь самое древнее на Руси.
Сумеречную птицу, известную под именем козодоя, тут зовут полуночником.
  
Месяц четвертый
 
Продолжение опытов кукида. — Главмама. — Бибишка и птенчики. — Подарок тетёрке.
— Вода под лежачий камень. — Стихи и стихия. — Тревога.
Скоро птички-мачехи высидели у себя в гнёздах чужих птенцов. Яички, не похожие на свои, птицы, случалось, выкидывали из гнёзд. Но раз уж у тебя в гнезде выклюнулся желторотый, беспомощный птенчик, — пусть хоть и смешной какой-то на вид, — ни одна птица его не обидит и не откажет ему в своих заботах. Увидевшие свет и чужом гнезде птенчики просили есть, — и их кормили, не разбирая, свой он или чужой.
С чечевичкой кукид получился очень удачный. Маленькая мачеха высидела всех пятерых птенчиков и вместе с самцом — красноголовым, красногрудым красавцем — ретиво начала их выкармливать. Когда чечевички подлетали к гнезду, пять тонких верёвочных шеек, с болтающимися на них пятью слепыми головками, с пушинкой на темени, поднимались им навстречу. Три птенца с тонкими насекомоядными носиками — чеканчик, мухоловка и пеночка, два — маленькая чечевичка и зябличонок — с толстыми носами зерноядных птиц.
Но птенчиков, тех и других, родители выкармливают гусеницами и другими нежными насекомыми. Поэтому опасений за жизнь маленькой пёстрой компании птенцов в гнезде чечевички у колумбов не было.
Ещё колумбы переложили яйца тоненькой птички — белой трясогузки — к простым домовым воробьям и обратно — яйца воробьев к трясогузке. И воробьи выкормили трясогузочек на два дня раньше, чем полагается трясогузкам выкармливать своих птенчиков; трясогузки выкормили воробьят на два дня позже срока. А когда птенцы покинули гнездо и стали всё дальше от него отлетать, — и трясогузки и воробьи узнали своих детей по голосам — настоящие родители без труда переманили их к себе.
То же получилось и у чечевички. Она только до тех пор кормила чужих птенцов, пока они не научились летать и не перелетели каждый к своим настоящим родителям. Зато чечевичке остался её собственный птенец, и к нему присоединились ещё её птенцы, выкормленные в других гнёздах другими птицами. Так чечевичка доказала колумбам, что она — отличная мать и что в некоторых случаях перекладывать яйца из одних гнёзд в другие можно вполне безболезненно как для взрослых птиц, так и для их птенцов.
Появились воспитанники и у самих колумбов: они брали себе на выкорм слётков и — прямо из гнёзд — не совсем ещё оперившихся птенчиков.
Ре — старшая из девочек, добрая и строгая, энергичная и аккуратная — была признана главмамой всех птенцов. Кого только не было в её птичьем детском садике: маленькие овсяночки, конопляночки, зябличата, большеголовые сорокопутята, дятлята в пёстрых мундирчиках и вместе со всеми ними — будто из одного пуха сделанные, но с крючковатыми хищными клювами — пучеглазые совята! Все эти «пченчики» — как нежно называли их колумбы — голодным писком и криком чуть свет поднимали главмаму, а она будила других девочек — нянь. Все птенцы получали свой завтрак вовремя, а сытые хищные совята не трогали своих маленьких товарищей. Запасы муравьиных пирожков колумбы покупали у деда Бреда, а совята получали кусочки свежего мяса.
Из мальчиков один Анд принимал участие в трудном деле выкармливания птенцов. Ему это не мешало широко исследовать Землю Неведомую. Анд устроил несколько лёгких коробочек из берёсты, пришил их себе к поясу; одну из них наполнял муравьиными пирожками, а в остальные сажал «пченчиков» и спокойно отправлялся с ними в лес. Когда в коробочках начинало пикать, Анд отставал от товарищей, садился на первый попавшийся пень, раскрывал коробки и деревянным пинцетиком совал корм в широко раскрытые рты проголодавшихся малышей.
Колк и Вовк гоняли в это время по всем лесам, искали гнёзда, ставили капканчики на мелких грызунов и землероек, невидимками живших где-то под опавшими листьями и в траве; зарывали для них глубокие банки с приманкой — края наравне с землёй. Лав деятельно помогал им во всех их работах. Но иногда вдруг пропадал, терялся, как тут говорят, неизвестно где. Он прятался от всех где-нибудь в высокой траве на поляне или в яру над речкой, ложился на землю и, подперев рукой огненную голову, вглядывался в таинственную глубину омута или в бездну неба, где под надутыми парусами облаков медленно проплывали невидимые корабли, или в дремучую глубь леса, где перед его задумчивым взором мелькали сказочные образы.
Очнувшись вдруг, он с удивлением замечал, что уже сумерки. Вскакивал и, бормоча что-то себе под нос и в такт размахивая рукой, спотыкаясь нога за ногу, возвращался домой. По задумчивому его виду встречавшие его товарищи сразу узнавали, что по дороге он складывал стихи, и до тех пор приставали к нему с просьбами вытряхнуть их из себя, пока он не начинал читать. Всегда при этом художница Си схватывала бумагу, цветные карандаши и быстро-быстро набрасывала то, о чём он сложил стихи. Днём она рисовала пейзажи, а вечером населяла их поэтическими образами Лава.
— Хорошо, когда это просто белочки в бору, — жаловалась она цепочкам. — А вот как нарисовать его любимых героев — стихии? Помните, его четверостишие после ненастья!