Собрание сочинений в четырех томах. Том 2. (выборочно)

Так и сяк обдумывая свои дела, Ленька не видел другого выхода, как только явиться к Татьяне Андреевне с убитыми зайцами и тем самым доказать ей, что не лгал он тогда в классе и не шатался зря. Этими же зайцами думал он наладить свои отношения с матерью и показать ей, что не пропащий он человек, а большак, хозяин — для семьи старается. Вместе с Генькой ходил он в лес ставить силки, лазил по сугробам, но зайцы не попадались.
— Под вечер ходить надо, — уверял Генька.
* * *
В воскресенье Пелагея собралась в лес за хворостом.
— Пойдем, Ленюшка, а то на гору не втащить мне одной.
— Николку бери, — ответил Ленька.
В этот день он снова сговорился с Генькой идти на зайцев. Генькино ружье было заряжено крупной дробью, а заячьи следы, по словам Геньки, прошили весь лес.
— Куда ни ткнись — везде зайцы! Только сейчас и стрелять их!
Пелагея не взяла Николку. Он остался с младшими детьми — на Леньку мать уже не надеялась.
Повязав голову платком, она впряглась в длинные санки и вышла со двора.
Под вечер Ленька и Генька, измученные лазанием по глубоким сугробам, голодные и злые, возвращались домой. К ночи крепкий мороз туго стянул землю. Дорога шла в гору. Голубые, накатанные санями колеи круто поднимались вверх и исчезали в лесу.
Шли молча. Генька чувствовал себя виноватым, но не сдавался, вертел головой и про каждую ямку в снегу говорил:
— Заяц сидел… его след!
Вдруг Генька увидел большое дупло в старом дубе.
— Вот откуда выслеживать надо! — обрадовался он. — Пойдем?
И, не дожидаясь ответа, шагнул в сугроб. Ленька, набирая полные валенки снега, полез за ним. Дупло было просторное, стенки его обуглились и пропахли дымом. У самого входа был кем-то сложен валежник. Мальчики присели на него.
— Тут один от волков прятался. Всю ночь костер жег, — сообщил Генька.
— Врешь все, — недоверчиво усмехнулся Ленька. — То зайцы, то волки… — Он вдруг прислушался. На дороге скрипел снег.
Генька выглянул и, легонько свистнув, попятился назад.
— Прячься! Прячься! Мамка твоя идет!
Ленька посмотрел на дорогу. Натянув на груди веревки, Пелагея, нагнувшись всем телом вперед, медленно волокла в гору санки с хворостом. Ноги ее скользили, платок съехал с головы, и влажные волосы покрылись инеем. Она часто останавливалась, с трудом переводя дыхание.
Ленька невольно рванулся к ней, но Генька крепо вцепился в его рукав:
— Дурак! Тебя же ругать будет! Она небось злая сейчас. Они все такие, матери-то. Чуть что потруднее, так сейчас злые делаются. И на нас нападают. Моя тоже такая.
Ленька опустил голову и слушал удаляющийся скрип полозьев. Скрип был неровный: то затихающий, то резкий. Леньке казалось, что он слышит трудное дыхание матери. От волнения он и сам дышал глубоко и тяжко.
«Не довезет… Слабая она…» — вертелось у него в голове. Но руки были опущены, онемевшие ноги не двигались.
И только когда фигура матери черной точкой исчезла в синих сумерках, он поднял голову и повернулся к Геньке:
— Пропади ты пропадом со всеми твоими зайцами! В последний раз я с тобой шатался!
* * *
Прошло несколько дней, Ленькино место в классе все еще пустовало. Это пустое место сразу бросалось в глаза Татьяне Андреевне, когда она входила в класс. Ее сердило и тревожило отсутствие ученика. Она припоминала свой разговор с Ленькой дома, потом — неприятное объяснение в классе. Одно как-то не вязалось с другим, и Татьяна Андреевна, пожимая плечами, грустно говорила себе: «Не понимаю». Было очевидно, что Ленька не хочет и боится с ней встретиться.
Она пробовала узнать что-нибудь от ребят, но и они говорили разное:
— Матери помогает…
— С Генькой шатается…
Татьяна Андреевна позвала к себе Егорку. Егорка ничего не знал. Он рассказал только про последнюю встречу с Ленькой, когда тот возвращался с неудачной охоты.
— И чего шатался? — простодушно сказал он. — Обмерз весь… Семья, говорит, большая. А сам с Генькой на зайцев ходит.
— На зайцев?
— Ну да! С ружьем ходит. Все ребята их видели!
Татьяна Андреевна задумчиво посмотрела на Егорку.
— Мне все это узнать надо.
— Я к нему не пойду, — насупился Егорка. — Я тогда про него сказал, он на меня злится теперь.
Татьяна Андреевна села на диванчик и вздохнула. Егорка тоже присел на кончик стула и поглядел на учительницу круглыми карими глазами.
— Ведь он не ходит в класс! — почти выкрикнула Татьяна Андреевна. На щеках ее вспыхнули красные пятна.
Егорка вскочил. За эти пятна на щеках учительницы он решил хорошенько поквитаться с Ленькой.
«Вот я ему дам по шее», — подумал он про себя.
— Да вы не беспокойтесь, Татьяна Андреевна! Не беспокойтесь!
Татьяна Андреевна рассердилась:
— Что ты мне все твердишь: «Не беспокойтесь»! Я тебе говорю, что в классе, там, где сидел твой товарищ, пустое место! А ты мне повторяешь: «Не беспокойтесь, не беспокойтесь»!
Егорка раскрыл рот, но Татьяна Андреевна продолжала:
— А если у тебя в семье за столом нет сестренки или братишки, который должен сидеть тут, рядом с тобой, то ты не беспокоишься?
— Так ведь он жив… — робко начал Егорка. — И не болеет, слышно…
— «Слышно»! — рассердилась Татьяна Андреевна. — А что еще тебе слышно?
Егорка потупился.
— Я с ним не дружу, — сказал он.
— Не дружишь? — протянула Татьяна Андреевна. — Тогда конечно… Тебе безразлично… Пускай болеет, пускай умирает, пускай неучем остается…
Егорка молчал.
— Ведь четыре года вы в одной школе вместе сидели. Что же это, по-твоему, ничего не значит? Научу я вас когда-нибудь быть людьми?
Егорка потянул к себе шапку.
— Ребят с собой возьми. Помогите там по хозяйству — может, не справляется он один… Да не говори, что я послала тебя, — провожая его, сказала Татьяна Андреевна.
* * *
Ленька похудел. Не щеках его обозначились скулы, подбородок заострился. Когда, втянув голову в плечи, он проходил по двору или, подперевшись руками, сидел за столом, Николка спрашивал у матери: «Что это он тихий такой?»
После встречи с матерью в лесу Ленька перестал бегать из дому. Он вставал рано, гремел ведрами, наполнял водой кадку и следил за каждым шагом матери, внимательно примечая все, что она делает, и удивляясь тому, что никогда не замечал раньше, сколько у нее работы. Часто, когда мать клала руки на поясницу и с трудом разгибала спину, он подбегал к ней и испуганно говорил:
— Сядь! Сядь!
А она, вместо того чтобы жаловаться, растроганно отвечала:
— Да не устала я, милок… Ни чуточки не устала…
И гладила Леньку по щеке жесткой от работы ладонью.
По ночам мать тяжко вздыхала. Ей не давало покоя, что Ленька отбился от школы. Она пробовала заговаривать об этом, но Ленька молчал, съеживался и озлоблялся. Тогда мать пыталась хитрить с ним и иногда утром, искоса поглядывая на сына, говорила:
— Батюшки! Время-то, время-то бежит! Девятый час, поди… — и клала перед ним сумку с книгами.
Ленька подходил к окну и, забывшись, смотрел на улицу. Из всех дворов выбегали школьники. Ленька барабанил по стеклу пальцами, хмурился, о чем-то думал про себя, но в школу не шел.
— Сынок! — окликала его мать.
Ленька вздрагивал, как человек, застигнутый врасплох.
— Сходил бы ты к Татьяне Андреевне, сынок. Повинился бы ей по-хорошему.
— Не в чем мне виниться, — сурово отвечал Ленька и, чтоб прекратить разговор, выходил из избы.
«Выгонит он нас», — тревожно думал Егорка, шагая по улице с соседскими ребятами Степой и Митрошей. Митроша был рослый и крепкий. Степа — тонкий и длинный. Егорка — приземистый и круглолицый. Все трое были неразлучными друзьями и всюду являлись вместе. Зная наперечет семьи фронтовиков, они заходили к ним как свои люди и деловито принимались за работу: кололи дрова, носили воду, перебирали вместе с хозяйками проросшую картошку и, уходя, говорили: