Зеленый круг

  
Стефан Каста
 
Зеленый круг
 
 
Дорогой читатель!
 
Меня зовут Ганс Энглунд. В детстве меня называли Щеглом. Вряд ли ты когда-нибудь обо мне слышал, и, прежде чем я появлюсь в этой книге, пройдет немало времени. Собственно говоря, я — персонаж второстепенный. В детстве я продавал бумажные цветы к Первому мая. Да, тогда были приняты подобные вещи. Подозреваю, что именно так меня и втянуло в эту историю.
 
Теперь я человек пожилой. Живу в доме престарелых в пригороде, который когда-то назывался Фогельбу. Раньше поблизости располагалась частная школа-интернат. Полагаю, изначально это была спецшкола, но в духе того времени она приобрела эстетический уклон.
 
Историю, о которой ты собираешься прочитать, можно смело назвать самой странной из всего, что случилось со мной за всю мою жизнь. Как ты вскоре заметишь, она основана на реальных событиях и по большей части документальна. Однако это не делает ее менее странной. Скорее наоборот!
 
О том, что произошло, я размышляю до сих пор почти каждый день. Жизнь — сама по себе штука весьма странная. По-моему, люди решаются рассказать о ней, лишь став такими же старыми, как я. Жизнь чудесна, но при этом совершенно непонятна. Я имею в виду сам факт того, что мы существуем. Что мы дышим, засыпаем, просыпаемся. Что там, в вышине, все еще дует ветер. Всё вместе — это словно сон.
 
Но что касается этой истории… Она меня не отпускает. Мысленно я постоянно нахожусь где-то там, в потоке минувшего. И несмотря на то что все случилось давным-давно, мне до сих пор кажется, что это было вчера. Или происходит сейчас.
 
Словно время ходит по кругу, возвращаясь вновь и вновь.
 
Поэтому я прошу тебя, прочти эту историю!
 
С уважением, Ганс «Щегол» Энглунд, старейший житель Фогельбу
 
 
Однажды во вторник, в начале ноября, в пригороде Фогельбу из школы бесследно пропали четверо подростков. Эта книга — попытка реконструировать произошедшие с ними события. В основу легли дневник и видеосъемка, оставленные подростками.
 
  
Предыстория
 
 
Есть круглый объект
 
Под названием мир.
 
Но нет самого круга.
 
Единственное,
 
Что могло заставить нас поверить в начало и конец, —
 
Это эллиптическое изменение курса.
 
Но сколько адов и взрывов ты бы ни выдумал —
 
Нет ни начала, ни конца!
 
И тебя с глумливой и просящей улыбкой —
 
Нет никакого «я»!
 
Гуннар Экелёф [1] (Перевод со шведского М. Конобеевой)
 
  
Воскресенье — день Солнца
 
Сегодня воскресенье.
Этот день недели такой тихий, каким может быть только воскресенье. Не знаю, как объяснить, но я это чувствую. Часы тикают медленнее. Пыль парит, но не падает. Ничего не происходит. Отчетливо слышно, как дует ветер. В ревущие будни его не замечаешь. Этот звук либо нравится, либо нет. Мне он никогда не нравился. Но сейчас к делу это не относится.
Итак, сегодня воскресенье.
Тихо. Мама смотрит по телевизору футбол, а папа сидит и шьет. Ха-ха. Раньше я была бы не прочь пошутить. Но никто не шьет, никто не смотрит телевизор. Не те времена. Накануне снова шел дождь, и улицы затоплены. Все ходят в высоких резиновых сапогах или плавают на надувных лодках, если они есть. Кто-то забаррикадировался в своем доме. По воде туда-сюда шелестят вереницы грузовиков, в кузовах стоят добровольцы и бросают мешки с песком людям, которые взваливают их на плечи и уносят прочь. Некоторые еще не потеряли надежду. Остальные уже на все плюнули. Они поняли, что несколько мешков с песком ничего не изменят.
Да, такое вот воскресенье.
Мой папа лежит на крыше с подзорной трубой и наблюдает за птицами, а мама загорает топлесс на балконе. Вот так мы тогда жили. Рядом со мной были те, кто считал меня бриллиантом. Это слово мне очень нравится. Приятно, когда тебя называют бриллиантом, ведь это — драгоценный камень, алмаз с огранкой.
Итак, меня отпустили домой на выходные. Я должна вернуться в школу в воскресенье после обеда или в понедельник утром, в зависимости от погоды. Хотя похоже, что раньше вторника я не вернусь.
Я сижу и смотрю на грузовики, пытаюсь их сосчитать. Они похожи на пчел, то подлетающих к улью со своим грузом, то вылетающих из него. Не на муравьев, а именно на пчел. А вот добровольцы больше напоминают муравьев: тащат на плечах мешки с песком, пошатываясь под тяжестью своей ноши.
Никто не может сказать, как долго все это продлится. Чем закончится — тоже. Все мысли, приходившие в голову раньше, остались в прошлом. Настало время безмолвия.
Я лежу на кровати и вторые сутки без устали играю на компьютере, потому что меня достал этот покой, это тяжкое бездействие. Но я уже чувствую, что не могу погрузиться в виртуальный мир, выскальзываю из своего аватара, как змея, сбрасывающая кожу, и меня опять засасывает реальность.
Я думаю о Дэвиде Бекмане (или Бекхэме, как мы его называем). Я в него влюблена. Надеюсь, что он вернется в школу.
У Дэвида длинные темные волосы и карие глаза. Он загорелый, почти шоколадный, и в меру волосатый — в общем, настоящий мачо. Если представить себе обезьяну, но саму обезьяну убрать, то получится Дэвид. В него влюблены многие девчонки, но ему нравлюсь только я. Собственно говоря, это долгая история. Мы вместе с самого детства. Мы ходили в один детский сад. Когда я была маленькой, взрослые говорили, что я разговариваю со всеми на собственном языке. И я говорю на нем до сих пор, но теперь гораздо реже. Похоже, от моего языка все устали. Но мне кажется, это круто и смешно.
Слышу, как Пуфф, мой кот, почти бесшумно подкрадывается и запрыгивает ко мне на кровать. Я устала лежать в одиночестве, наедине со своей воскресной тревогой. После Дэвида я сильнее всего люблю Пуффа. Конечно, помимо мамы с папой, но они — другое. Ну ладно, я одинаково сильно люблю всех четверых. Это те существа, которые для меня что-то значат, — они словно скрепляют и удерживают мой мир.
Я почесываю коту переносицу, так ему нравится больше всего. Он мурлычет и укладывается мне на грудь. Черно-белый Пуфф с детства носит красную ленточку с бубенцом, чтобы распугивать воробьев. Но Пуфф этого не понимает и упорно на них охотится. Даже у кошек бывают свои странности. Смешно наблюдать, как толстяк Пуфф бежит, звеня бубенцом, словно грузовичок с мороженым, а воробьи уже давным-давно разлетелись. Сейчас птиц почти не осталось. Кроме лебедей. Но их Пуфф боится. Да и я тоже, честно говоря.
Пуффу тринадцать с половиной лет. Это я придумала ему имя. Оно как нельзя лучше ему подходит.
  
Понедельник — день Луны
 
Я чувствую приход понедельника каждой клеточкой своего тела. Этот день начинается землетрясением и заканчивается похоронами, как я говорю. В тот момент, когда позабыты все дела и под утро спится особенно сладко, приходит этот день и орет прямо в ухо: «Подъем!» А я ему в ответ: «Зад с постели подними! Чисти руки! Вымой зубы! В воду ляжки! Причеши кудряшки!» Эти рифмовки я придумала, чтобы запутать и обмануть понедельник. Он подкрадывается, поверив, что я расслабилась так, что забыла собственное имя, — а я вскакиваю с кровати и кричу ему эти рифмовки. «Дрыхнешь как свинья», — говорит мне тогда понедельник. «Му-у-у», — отвечаю я ему. Понедельник смеется. Хотя иногда я говорю: «И-и-го-го!», — совсем как лошадь, но у меня получается не очень-то похоже.
Самый лучший понедельник из всех, что я помню, был, когда в школу-интернат Фогельбу пришла Дина. Она приехала на такси. Ее мама была так занята, что не смогла ее привезти. Мама Дины — хирург, оперирует раковых больных, и в тот день у нее было несколько операций. Дина в черных джинсах и шикарной черной кожаной куртке. Я почти сразу же спросила, где она ее купила, но Дина рявкнула: