Алпамыш. Узбекский народный эпос(перепечатано с издания 1949 года)

Слово палачей выслушав, Байсары-бий такое ответное слово сказал им:
 
 
— Всё, что есть в моем становище, — отдам!
 
Золото и все сокровища отдам!
 
На своих верблюдов все навьючу сам. —
 
Пропадай добро, жив буду лучше сам!
 
Вам мои верблюды и бараны — вам!
 
Сам не знаю счета я своим стадам.
 
По числу загонов счет могу вести:
 
Мелкий скот в загонах ста без десяти!
 
Табуны привык тугаями считать, —
 
Всех моих коней согласен вам отдать!
 
Все отдам, но больше не могу страдать,
 
Страшно столь жестокой казни ожидать…
 
Искренние вам я говорю слова:
 
В жизни нам всего дороже голова.
 
Хоть аркан снимите с рук моих сперва!
 
От стыда и боли прах готов я грызть!
 
Погубить меня какая вам корысть?
 
Небосвод коварный влил мне в пищу яд!
 
За посевы ваши все отдать я рад.
 
Если мало вам моих богатств и стад,
 
Отдаю в придачу свой последний клад:
 
Дочь мою, Барчин, возьмите, наконец,
 
Лишь бы сиротою не был мой птенец.
 
Где на свете есть несчастнее отец?
 
Пусть я буду нищий, но земли жилец!
 
Я и сам не знал, что я такой глупец:
 
Пас коней своих, верблюдов и овец,
 
В мире ничего не видя, как слепец.
 
Хлебных злаков я не сеял никогда,
 
Как тот хлеб растет в полях, я не видал.
 
Если по незнанью всходы потоптал,
 
Потому что хлеб травою посчитал,
 
Неужель я злостным душегубом стал?
 
О своей вине впервые узнаю.
 
Все мои богатства, дочь вам отдаю, —
 
Только пощадите голову мою!
 
Смерть стократ страшнее не в своем краю!..
 
Темный разум мой от мыслей изнемог.
 
Мне свидетелем будь всемогущий бог, —
 
Перед вами я полуживой стою —
 
И ручьями слезы сожаленья лью.
 
Палачи мои, молю — поверьте мне,
 
Дайте избежать жестокой смерти мне!
 
Не хочу попасться шаху на глаза, —
 
Пусть меня минует гнев его — гроза.
 
Разве шаха тронет странника слеза?
 
Лучше я в письме прощенья попрошу,
 
В челобитной все несчастье опишу.
 
 
Услыхав такие слова от Байсары, подумали палачи: «Бедняга этот, пожалуй, прав. По невежеству не отличая травы от посевов, погубили они все наши хлеба. Всякие на свете живут народы. Он искренне кается. А если мы его пригоним к шаху, тот его слушать не станет, сразу расправу над ним учинит. Пусть он свое дело в письме изложит. Пусть он здесь подождет, — доставим шаху письмо, все, может быть, и уладится».
Составили они со слов Байсары письмо, — отослали с двумя миргазабами к шаху калмыцкому. Прочел шах жалобу Байсары-бия, обрадовался вдруг — и так сказал:
— Если он под защиту мою прибыл, казнить его — какая мне прибыль? Окажу ему дружбу — пусть остается жив, и все его богатство: все его верблюжьи караваны, все его конские табуны, все его овцы-бараны, все золото его казны — пусть все остается при нем. Ничего мы с него не возьмем! И дочь его — принадлежит ему. И дочь его, красавицу, от него не возьму. Объявляем ему дружбу и мир, отдаем ему степь Чилбир на летовки скоту, Айна-коль отдаем на водопой скоту. Семь лет податей с него не взимать, стадам его описи не делать. Кто зло причинит узбекским баям, непочтителен будет с ними, — с того мы голову снимем, все достояние отберем в казну… Ну?..
Это услыхав, калмыцкие арбобы сказали:
— Так ты распорядился, шах? Потравили пришельцы посевы бедняков и вдов, а ты им все прощаешь! А через несколько дней ты потребуешь от дехкан уплаты налогов. А из чего их платить? Последние одеяла продать?!
Тайча-хан на это так ответил:
— Время года еще раннее. Было бы желание — успеете еще посеять просо иль что-нибудь такое другое. Как-нибудь прокормитесь до зимы. А мы с вас податей взимать не будем. Так и передайте людям!
Так пообещал Тайча-хан, но лживо пообещал — обманул их: вероломцем был калмыцкий шах!
А дехкане обрадовались, поверив ему, — запрягли парами волов, пошли — под просо и другое зерно перепахивать пашни.
«Весь урожай будет наш, податей платить не придется — сыты будем!» — Так думали они.
Баи-узбеки тоже возликовали: «Просторны, прохладны степи Чилбира, — свежи пастбища, травы хороши, потучнеет скот наш — расплодится, разбогатеем еще больше!»
Осели они на земле калмыцкой — шахом калмыцким были очень довольны.
  
Песнь вторая
 
В области хана Тайчи, в стране калмыцкой, жила старуха одна, имя ей было Сурхаиль. Необычайно рослая женщина она была. Семеро сыновей она имела. Старшего звали Кокальдаш, а остальных: Кокаман, Кокашка, Байкашка, Тойкашка, Кошкулак, а самый младший звался Караджаном. Все они батырами были. Вместе с восемьюдесятью тремя другими калмыцкими батырами содержал их шах калмыцкий в дальнем Токаистане, [10] в особых пещерах. Каждый из этих девяноста батыров был отличным наездником и стрелком искусным. Носил каждый из них панцырь весом в девяносто батманов, каждый съедал в день девяносто тучных баранов, получал каждый от шаха ежемесячно девяносто золотых туманов. Знаменитые они батыры были. Каждый из них имел по сорок девушек-прислужниц, девушки подстилали им на почетных местах мягкие подстилки и прислуживали им, когда батыры возвращались с охоты или с набега.
Барчин-ай, дочери пришлого узбекского бая, никто из них не видел, хотя всю страну облетела слава о ее красоте. В ту пору была Ай-Барчин в расцвете зрелости своей девической, — плечи у нее были — пятнадцать аршин каждое! Молва о красавице-узбечке и до батыров калмыцких дошла. Собрались они — мечтают-гадают, как оно будет: то ли каждому в отдельности добиваться ее, то ли взять ее общей женою для всех? Долго совещались батыры, долго спорили, все никак решить не могли.
А старуха Сурхаиль-ведьма, — так называли ее, — мать семерых братьев-батыров, решила к шаху отправиться. Много ее сыновья шаху калмыцкому послужили, — не мог бы шах отказаться принять ее, не мог бы и в просьбе ей отказать.
Пришла старуха Сурхаиль к Тайча-хану и такое слово сказала:
 
 
— Семь батыров, шах, тебе я родила. —
 
Ведомы тебе их славные дела.
 
С просьбою к тебе я потому пришла,
 
Эта просьба так ничтожна, так мала!
 
Выслушать меня, великий шах, изволь, —
 
Разреши, мой шах, сходить мне в Чилбир-чоль.
 
Хочется мне тех узбеков повидать.
 
Почему бы мне досуг не скоротать?
 
Очень, говорят, у них богата знать.
 
Как они живут, мне хочется узнать,
 
В чем хвалить их нужно, в чем их осуждать,
 
Преданы ль тебе — хочу их испытать.
 
Если б разрешенье ты изволил дать,
 
Я бы к ним пошла по бедности своей.
 
Милости такой я вправе ожидать.
 
Семерых родив батыров-сыновей,
 
Никому бы я не причинила зла,
 
Если бы себе с приезжих дань взяла:
 
Люди говорят — нет их стадам числа.
 
Собирает мед с любых цветов пчела.
 
Я бы шаху тоже пользу принесла:
 
Разговор с одним, с другим бы завела, —
 
Что в душе таят, я б выведать могла:
 
Похвала тебе иль, может быть, хула…
 
Я бы к ним, султан мой, не одна пошла, —
 
Трех бы, четырех других старух взяла.
 
Сердца моего кому поведать боль?
 
Разреши, мой шах, сходить мне в Чилбир-чоль!