Ветеран Цезаря

От матери мне доставалось за эти прогулки, отец же меня хвалил:
— Молодец, растёшь настоящим мужчиной. Вот исполнится тебе пятнадцать лет, пошлю в Азию. Посмотришь новые страны, познакомишься с образованными людьми.
Но не дождался он этого дня…
* * *
Однажды, когда мы обедали в зимнем триклинии [2] (в тот день стояла ненастная погода), у входа послышались крики, и, растолкав рабов, в комнату вбежал Диксип, сын нашего вольноотпущенника. Бросившись перед отцом на колени, он стал рвать на себе одежду и так страшно рыдать, что мы перепугались и вскочили с мест. Один отец продолжал спокойно возлежать за столом.
— О боги!.. О боги!.. — кричал Диксип, раздирая в клочья и так уж изорванную тунику.
— Перестань! — приказал отец. — И отвечай толком: почему вернулся так скоро?
— О боги!.. О боги!.. — рыдал Диксип, колотя себя в грудь. — Всё погибло! Корабль ударился о подводную скалу и раскололся… Спаслись только я да кормчий…
Отец побелел:
— А деньги? Ты вёз восемьдесят миллионов сестерций!
Диксип с силой опустил оба кулака на свой череп:
— Будь проклята эта голова! Всё забыл!.. Думал только о спасении своей жизни. Теперь она в твоих руках.
Отец не ответил. Я взглянул на него и испугался: губы посинели, лицо исказилось. Мне показалось, он слушает уже не Диксипа, а кого-то внутри себя. Вдруг он поднялся, сделал шаг к двери и, согнувшись, схватился за грудь:
— Какая боль… Ох! В гавани продуло… что ли…
Мать и рабы подхватили его под руки.
— Ляг в постель, — лепетала мать, — я сейчас пошлю за врачом. Ляг.
Рабы подняли отца и понесли. Он стонал. Я пошёл следом за матерью и сел у двери в спальню. Диксип выбежал из дому, крикнув, что сейчас приведёт врача. Рабы вышли, опустив за собой занавес. Стало тихо. Доносились только приглушённые всхлипывания матери. А я был так напуган, что даже не мог плакать. Но вот появился врач. Несмотря на страх за отца, я заметил и запомнил, что Диксип с ним не вернулся.
На меня никто не обращал внимания, и я пробрался за врачом в спальню. Не смея подойти к ложу, я смотрел издали. Грек [3] взял руку отца, подержал в своей, отпустил… и рука упала как деревянная. Врач приложил ухо к груди больного, оглянулся на нас и, достав из сумки ножичек, сделал на руке отца надрез.
— Дух его в ожидании асса бродит на берегу Стикса [4],— объявил он, — кровь уже загустела.
От Валерия я знал, что умершему, перед тем как его похоронить, вкладывают в рот асс, чтобы он мог заплатить этой монетой Харону за перевоз в царство мёртвых. Я понял, что жизнь отца оборвалась.
Мать вскрикнула и прильнула к его телу.
Так море причинило нам первую беду.
  
Глава вторая
 
С этого дня начались для меня страшные перемены.
В первые дни после похорон мы с матерью вместе плакали и приносили жертвы духу умершего. Но вот однажды к нам пришли оценщики и объявили, что откупщики требуют возмещения утраченных отцом денег, что сумма очень велика и если мы не можем её выплатить, наш дом, рабы и вещи, по постановлению претора, будут проданы в пользу компании. Мою плачущую мать повели через весь город к банку Требония, где отец хранил деньги. Мне было только четырнадцать лет, я ещё не имел права защищать наши интересы, но я побежал за матерью и видел сочувственные взгляды, которыми провожали её прохожие на улицах. Требоний показал нам счёт Гнея Сестия Гавия и объяснил, что, помимо денег компании, отец вложил в последнюю финансовую операцию почти всё, что имел. (Как мы потом узнали, это был заём одному из городов провинции Азии для уплаты контрибуции, наложенной Суллою.)
И вот наше имущество продали с аукциона [5]. Мать плакала день и ночь, особенно после того, как дом и всё, что в нём было, купили какие-то неизвестные люди. Нам оставили только самое необходимое: шкафчик со статуэтками ларов [6], немного посуды, кухонную утварь, постели, платье и бельё. А рабы остались у нас только те, которые пришли с моей матерью из дома её родителей.
Перед аукционом Валерий прибежал проститься со мною. Я обнял его и с великим плачем целовал, а он в это время шепнул мне на ухо:
— Говорят, какой-то мошенник помог Диксипу спасти деньги, а теперь болтает всюду, что Диксип его надул: дал меньше, чем обещал… или совсем ничего не дал. Я постараюсь всё разузнать и передам тебе. А ты пока молчи.
И я молчал, ожидая прихода Валерия. Но он исчез. Видно, продали его куда-нибудь далеко.
Один раб, нянчивший мою мать, когда она была ещё малюткой, нанял нам квартиру в шестиэтажном доме на окраине города. В новой квартире нашей было всего четыре комнаты: по одной спальне для меня и матери (на зиму и лето!), один триклиний, в котором мы должны были обедать круглый год, комната для рабов и кухня. Я даже не представлял себе, что люди могут жить так тесно! И вот теперь мы собирались перебраться в эту крохотную квартиру из нашего огромного дома, где было два триклиния, зимний и летний, и у каждого из нас по две спальни: зимой мы спали в маленьких комнатах верхнего этажа, которые, как и зимний триклиний, смотрели на юг, а летом — внизу, и в окна наши заглядывали ветви смоковниц и яблонь. Библиотека помещалась в восточной части дома, чтобы ни полуденное солнце летом, ни северный ветер зимой не портили книги. Кроме того, были атрий [7], пиршественный зал, таблинум [8], перистиль [9], мастерские и другие комнаты. А вокруг дома сад и огород.
Из окон же новой нашей квартиры видны были верёвки, протянутые через улицу, и на них — жалкое бельё бедняков. От всего этого мать впала в такое уныние, что совсем забыла о почитании духа нашего дорогого покойника. Я один ходил на могилу отца и терзал его слух бессмысленными жалобами, словно тень его могла выйти из аида и помочь нам!
Вот что вскоре случилось.
Однажды, когда мы с матерью присматривали, как рабы укладывали в сундуки вещи, чтобы перевезти их в новое жильё, в доме послышался говор и топот многих ног. Так как дом уже не принадлежал нам, мы не вышли посмотреть, кто это ходит. Только мать, заливаясь слезами, сказала:
— Жестокие!.. Не могли подождать, пока мы выедем!
Тут занавеска заколебалась, и за нею раздался голос Диксипа (ошибиться мы не могли, мы ведь так часто его слышали!):
— Не ходите за мною. Может быть, ей будет неприятно ваше присутствие.
Чья-то смуглая рука приподняла занавес, и Диксип важно вступил в комнату. Мать вскочила. Глаза её сверкали негодованием, щёки пылали… Слёзы, катившиеся по ним, показались мне похожими на капли хрусталя на розовом мраморе. В первый раз заметил я, какая она красивая. Диксип, видно, тоже залюбовался ею и стоял, ни слова не говоря и не сводя с неё глаз.
— Что тебе надо здесь, ворон? — надменно спросила мать. — Какие ещё злые вести хочешь ты нам сообщить?
Диксип низко поклонился:
— Я пришёл с добром, Тертулла. (Я удивился, что он так запросто называет мою мать.) По моей просьбе люди, которые приобрели этот дом, согласились оставить его тебе, пока твой Луций, — он кивнул в мою сторону, — не сможет его выкупить. Это делается, конечно, под залог. Я поручился за вас всем своим достоянием. Луций уже не маленький. Наша компания охотно будет давать ему поручения. Так он начнёт понемногу отрабатывать свой долг.
Я остолбенел от удивления. Мать смущённо глядела на него:
— Прости мою грубость! Ты очень великодушен.
Радость мелькнула в глазах Диксипа, но он с лицемерным смирением опустил их: