Золотая жила для Блина

— Маруся, верни им билеты! — бросил проводнице оскорбленный железнодорожник и повернулся на каблуках.
Папа кинулся к нему, доставая какие-то сложенные вчетверо бумаги. Одну он развернул и отдал железнодорожнику.
— Даже читать не стану! Положено сдавать в багаж! — упрямился железнодорожник, а сам уже запустил глаз в бумагу. Лиловая печать и подпись академика Лемехова немного его успокоили. — Марусь, это ж Лемехов! Секретный космический академик, — авторитетным тоном объяснил он проводнице, — который, помнишь, по телику чуть не выиграл миллион.
— Одним все, а другим ничего, — сварливо заметила Маруся.
— Так не выиграл же, — утешил ее железнодорожник и стал читать вслух: — «Изделие без на звания (описание прилагается)»… Это, Марусь, изделие без названия. Секретное. И описание прилагается, все честь честью. «Горючих, взрывчатых и радиоактивных веществ… не содержит». Слышь, Марусь, не содержит. «Может перевозиться всеми видами наземного транспорта». Всеми, Марусь!
Он с уважительным вздохом вернул бумаги папе и сказал:
— Я должен осмотреть.
— Осматривайте, раз должны, — согласился папа и строго посмотрел на толстого: — Без комментариев, пожалуйста.
— Молчу, — оскорбился толстый. — Открывайте, если охота. Ломайте уникальный прибор!
— Вот налетит пыли, тогда кто вам будет менять смазку на оптических осях?
— Не обращайте внимания, — сказал папа железнодорожнику. — Оптические оси не смазывают, они воображаемые.
Толстый отстегнул запоры на передней стенке ящика и открыл ее, как дверцу шкафа. Тут все и увидели штуку.
Она висела, не касаясь дна и крышки, на восьми пружинах: четырех снизу, четырех сверху. Высотой штука была с Митьку. Низ — как холодильник на маленьких колесиках, сверху шероховатый на вид черный шар чуть побольше самого большого арбуза. Блинков-младший немного разочаровался. Он думал, что известный на весь мир секретный академик изобрел что-нибудь покруче, как в кино: подмигивающие лампочки, экраны с вертящимися на них скёлетиками загадочных машин. А штука оказалась невзрачной: просто железный шкаф и шар. Такую не стали бы снимать в кино.
Железнодорожник сдвинул фуражку на лоб и почесал в затылке.
— Я понимаю, бандура секретная, — полушепотом сказал он папе. — Ну а между нами-то… Зачем она?
— Я бы назвал ее Измерителем Всего, — ответил папа. — Здесь… — Не касаясь черного шара, он осторожно погладил воздух над ним. — Здесь сотни датчиков. Они измеряют температуру, атмосферное давление и магнитное поле, улавливают космические лучи, запахи и звуки, определяют химический состав земли и воздуха. И все эти данные обрабатываются, чтобы найти между ними связи, пока что непонятные науке.
— А вы, значит, при ней? Вроде оператора? — с понимающим видом уточнил железнодорожник.
— Нет, — сказал папа, — я ботаник. Просто наша экспедиция уже две недели как уехала в тайгу. Там разные ученые, есть и ученики Лемехова.
А я работал в другом месте и сейчас их догоняю. Вот Лемехов меня и попросил…
Судя по всему, железнодорожник не особенно уважал ботаников. Но вошел в папино положение.
— Эх, ты, ботан, пестики-тычинки, угораздило же тебя! Это ж ответственность какая, — посочувствовал он. — Ладно, вези… Открывай, Маруся!
Проводница отперла дверь, и рабочие сразу же внесли ящик в вагон.
— Да, ученая бандура, — заметил железнодорожник, не подозревая, что дал штуке название.
Конечно, в будущем у нее появится другое, правильное и красивое. Но Митьке с папой понравилась «Ученая Бандура». Так ее и стали звать, иногда для краткости говоря просто «Бандура».
…А толстый на прощание дал папе ценный совет по уходу за Бандурой:
— Не забывайте сливать воду.
Купе было с мягкими диванчиками и без верхних полок. Билеты в такой вагон стоили вдвое дороже, чем в обычный. Платил за них Лемехов, думая не об удобстве папы с Митькой, а об удобстве Ученой Бандуры. Ее ящик занял все свободное пространство. Если бы Блинковы ехали в четырехместном купе, это могло не понравиться попутчикам. А главное, попутчики могли не понравиться Ученой Бандуре. Ни папа, ни сам академик не знали, как поведут себя в пути ее чуткие датчики. Не сломаются ли они от неловкого толчка или даже от сильного запаха. Поэтому ящик обходили боком, втянув живот и стараясь не дышать.
Устроив Бандуру, Блинков-младший повесил на шею полотенце и пошел умываться. Поезд набирал ход. За окнами проплывали городские дома, но выйти в Москве было уже невозможно, разве что сорвать стоп-кран. Значит, путешествие началось по-настоящему. С Линой.
Блинков-младший был одинок и свободен еще с прошлого вторника, когда засек свою Ирку в кино со спортсменом Костей по прозвищу Радистка Кэт. Теперь ничто не мешало ему бросить сердце под ноги зеленоглазой парашютистке. Правда, у Лины было два серьезных недостатка: возраст и Пашка. Подумав, Митька решил, что не так уж она безнадежна. Насчет возраста еще не доказано: Лина могла получать свою стипендию и в техникуме, а туда поступают после девятого класса. А Пашка в таком случае мог оказаться не женихом, а старшим братом.
В коридоре было пусто и удивительно тихо для мчащегося поезда. Из-под потолка дули прохладенные ветерки. За наглухо запертыми двойными рамами пронеслась загородная платформа; на ней толклись потные от жары люди. Блинков-младший прошелся из конца в конец вагона. Из-за дверей не доносилось ни звука. Вышел, дымя сигарой, старик в детских шортиках на лямках. Строго взглянул на Митьку и прошествовал в туалет с таким важным видом, как будто его там ждали с цветами и оркестром. Сразу видно, иностранец.
После старика туалет посетил, наверное, банкир в белой рубашке с коротким рукавом и при галстуке. Митьке стало неловко торчать в коридоре, он ушел к папе и взобрался с ногами на свой диванчик, оставив дверь купе приоткрытой.
— Ждешь? — подмигнул папа.
Митька независимо хмыкнул, но признался:
— Ага, жду.
— А Ира?
— Что Ира! Ира с Костиком в кино бегала, — поделился Митька.
— Со спортсменом?
— Со спортсменом, — вздохнул Митька. — «Костя мастер спё-ёрта, — передразнил он коварную Ирку. — Имею я право разок пройтись со знаменитостью, чтобы все смотрели?!» Как будто со знаменитостью не считается! Все равно что с обезьяной сфотографироваться.
— А ты как про это узнал? — спросил папа.
— Я тоже там был. С Ломакиной и Суворовой.
— А с ними не считается?
— Конечно, не считается. Трое — это компания. Втроем ходить можно. А двое — парочка!
— А ты, оказывается, человек строгих нравов, — заметил папа.
Митька заглянул ему за очки и понял: шутит. Хотя над чем тут шутить, если он, Дмитрий Олегович Блинков-младщий, и вправду такой. Предателей не терпит!.. Главное, потом Ирка с Костей уехали на мотоцикле, а во двор вернулись, только через час. Ясно: в парке целовались. Ничего, Дмитрий Олегович сразу же отомстил изменнице с Ломакиной и Суворовой. Зашел с ними в подъезд и отомстил.
— А Лина прыгает с парашютом. Со скал, с мостов и с заводских труб, — сообщил он, давая понять, что зеленоглазая — человек безусловно серьезный. Не то что Ирка.
— Ну, если с труб, тогда конечно, — поддержал его папа. — Тащи ее сюда, покажи Бандуру, расскажи про Черное Масло, что мне рассказывал.
— Думаешь, западет?
— А если не западет, играй мышцами и трави анекдоты.
Но Митька ждал напрасно. Вагон болтало на стрелках, дверь то и дело захлопывалась. Может быть, он проглядел зеленоглазую в один из таких моментов. Или она как села в соседний вагон, так в нем и осталась?
Ночью, когда поезд остановился на какой-то станции, Блинков-младший обнаружил, что Бандура в ящике тихонечко пощелкивает. Только тогда он спохватился, что на ней нет ни кнопки, ни чего-нибудь еще похожего на выключатель. Значит, Бандура была все время включена!
Папа сказал, что так и есть. Сейчас Бандура еще не вполне ученая. Она как врач, который только что изобрел градусник и не знает, какая температура нормальная для человека. Надо поставить градусник десятку здоровых людей, и тогда станет ясно, что норма — тридцать шесть и шесть, а тридцать семь — уже болезнь. Так и Бандура пока что собирает обычные данные из обычных мест: и температуру, и космические лучи, и все остальное.