Зеленое окно

Диман отличный парень. Но ведь не сделаешь своими друзьями всех отличных ребят. Настоящий друг — это, по-моему, большая редкость. Это не просто приятель и не только «свой в доску кореш», а что-то особенное.
Мы говорили с Диманом о том, где лучше наорать камней, как вдруг кто-то хлопнул меня по плечу. Я обернулся. Передо мною стоял Глеб.
— Привет, — сказал он.
— Здравствуй! Вот знакомься. — Я показал на Димана. Они пожали руки.
— Как делишки? — спросил Глеб.
— Нормально. А у тебя?
— Оч хор!
Я улыбнулся. Ну и уморительный парень этот Глеб. Я вдруг подумал, что фамилия у него должна быть непременно двойной, из коротких слов, что-нибудь вроде: Тип-Тон, или Чик-Чик, или Шур-Мур.
— Слушай, — сказал я, — как твоя фамилия?
— Моя?
— Ну да!
— Зачем? — подозрительно взглянул он.
— Просто так…
— Ну Травушкин, а что?
— Травушкин?… — Я не сдержался и прыснул. «Глебка… лошадиная голова… Травушкин», — завертелся в моей голове веселый хоровод.
— Заболел, да? — обиделся Глеб. Я никак не мог остановиться. Только взгляну на его голову и уши — и все, приступ смеха.
— Извини… — говорю я и смеюсь. — Я не хотел, — говорю и падаю от смеха.
И Диман вдруг рассмеялся. Он-то с чего? Ведь не знает. За компанию, видно.
И тут заржал сам Глеб. Именно заржал.
Со мной истерика: «Травушкин… Муравушкин… Лошадушкин… Кобылкин…» Ой, не могу! Лошадиная голова. Лошадиная фамилия. Лошадиный смех.
Наконец мы успокоились.
— Вы куда шли? — спросил Глеб. Мы с Дима-ном переглянулись. Шли рассчитаться с гадом, и вдруг на тебе — смех до коликов.
— Глеб, — сказал я, — ты помнишь того, в курточке, возле «Мустанга»?
— Хозяина?
— Ну да, краснолицый такой…
— Конечно, помню.
— Он фашист, — сказал Диман.
— Как? — растерялся Глеб.
— Самый настоящий. Об этом уже все знают.
— Кто сказал?
Мне не хотелось сразу все выкладывать, и я ответил коротко:
— Вот сказали.
— О бэ эс? — проговорил Глеб и улыбнулся.
— Не понял, — сказал я. — Ты про кого?
— По буквам: одна бабка сказала. Теперь пол? На этот раз шуточка мне не понравилась.
— Можешь не верить, но он фашист.
Глеб остановился.
— Расскажи, — потребовал он.
И я рассказал обо всем: о допросе, о партизанах, о встрече возле колокольни, о милиции, о Виталькином отце, который все уладил.
Потом я спросил Глеба:
— У тебя время есть?
— Вагон и маленькая тележка, — ответил Глеб. — А что?
Тогда я рассказал ему о нашем плане.
— Дураки! — разволновался Глеб. — Вы что, зла ему желаете?
— Желаем! — с вызовом сказал Диман.
— Я про дядю Васю, — пояснил Глеб. — Историю замяли, а вы опять?
— При чем здесь дядя Вася? — удивился Диман.
— Мы ж будем бросать, а не он, — поддержал я.
— При том… Мозгами нужно шевелить. Какой шум поднимется, понимаете? Вашему дяде Васе тогда не поздоровится.
Я понимал, что есть в словах Глеба что-то справедливое. Но так не хотелось отступать!
А тут еще Диман пошевелил плечами:
— Без тебя справимся. Топай отсюда, пока не наломали.
— Да что вы, ребята? — грустно усмехнулся Глеб. — Хуже ведь будет.
— Отваливай, — сказал я. — А то не досчитаешься своих лошадиных зубов.
— Не ходите, ребята. — Он схватил меня за руку. — Я вас не пущу.
— А ну-ка! — Я толкнул его изо всех сил в плечо, а Диман успел подставить ногу.
Глеб загремел. Поднявшись, он отряхнулся и сказал:
— Все равно, ребята, не надо, не ходите.
— Еще хочешь? — спросил Диман.
— Нам не жалко, можем добавить, — сказал я.
Мы повернулись и пошли.
— Я вам помешаю, лучше не ходите! — закричал он нам вслед.
Мы молча показали ему по кулаку.
…Нам повезло. Вишневый «Мустанг» стоял у гостиницы. Мы зашли в дом напротив, поднялись на третий этаж.
В карманах у нас было по два камня. Мы думали кинуть по одному, потому что после первых наших бросков нужно будет скорее сматываться. Но все же у каждого было два камня. На всякий случай, мало ли что?
Автомобиль Кернера сиял, как и в тот раз. Отсюда, с третьего этажа, он казался еще более вытянутым, устремленным. «Мустанг»!.. Я представил, как несется настоящий мустанг но равнине, гордый и свободный, словно ветер. А этого «Мустанга» оседлали. Да еще кто! Какой-то негодяй.
«Ничего, он у нас попляшет, фашистина! Он у нас попрыгает». Я сунул руку в карман, сжал камень.
Только что так долго не появляется этот Кернер? Не мешало бы ему поскорее рвануть из нашего города, пока еще кого не встретил. Что он сейчас делает в гостинице? Жрет, что ли, перед дорогой? Или шмотки свои собирает?
Мы с Диманом вглядывались в каждого, кто выходил из стеклянной двери. Нет, все не он. Опять не он…
— Смотри, — дернул меня за руку Диман. Я взглянул на левый угол гостиницы, куда показывал Диман, и увидел Витальку. Он делал шагов десять то в одну сторону, то в другую. Прохаживался. А сам нет-нет да и посматривал на вишневый автомобиль и на дом, в котором мы расположились.
— Интересуется, — проговорил я.
— А с нами-то не захотел. Конечно, так спокойнее: посмотрел и ушел.
— Пусть смотрит, нам не жалко.
Лишь потом я узнал от Верки, что Виталька наболтал все Тане и звал ее тоже пойти к гостинице. Но говорил он очень сбивчиво, торопился, чуть не за руку тянул. И Таня поняла только одно: что я и Диман собираемся «пощекотать камнями» гоночную машину. Таня покачала головой. «Как я в нем ошиблась, — сказала она, — еще милиции но хватает». «Ничего, — успокаивал ее Виталька, — убегут. Они не дураки. Ну, идем?» Но Таня идти отказалась.
А мы все вглядывались в стеклянную гостиничную дверь. Ну когда же, наконец, выйдет Кернер?
— Ты не высовывайся, — сказал Диман. — Может, он нас видит из своего номера.
— Чудик! Он-то откуда знает, что мы его ждем?
— Ну все равно, — неуверенно проговорил Диман, — не высовывайся.
Меня взяла досада: и так стоишь нервничаешь, да тут еще Диман ерунду начинает говорить.
А Диману, видно, скучно стало ждать. Он спросил:
— Эдька, а ты с Таней уже не ходишь?
— Тебе-то какое дело? — совсем рассердился я. Неужели он не понимает, что об этом нельзя говорить просто так, с кем попало. Я мог бы сказать это лишь другу. Настоящему, преданному другу, с которым можно поделиться любой тайной. Да и то не знаю, сказал бы. Нет, Диман ничего не понял.
Он посмотрел на меня и удивленно сказал:
— Ты что заводишься? Я смотрю, она все с Виталькой ходит, вот и спросил.
— Ну и что?
— Ничего. Как узнала, что у него отец прокурор, так и сразу с Виталькой.
— Дурак ты, Диман. — Я даже плюнул со злости.
— Ты полегче, — сказал Диман, — а те сейчас слетишь с лестницы.
Я промолчал. Не хватало нам только драки между собой.
Диман тоже молчал.
Я смотрел-смотрел в окно и вдруг сказал Диману:
— Около мигинк тсирутни ацинитсог. — Диман вылупил на меня глаза.
— Это по-японски, — пояснил я.
— Что-что?
— Тсирутни ацинитсог.
— Около чего, говорить?
— Около мигинк.
— Ты что, больной? — спросил Диман.
— Нет, — сказал я и засмеялся. — Читай вон вывески.
— Какие?
— Да вон те. — Я показал.
— «Молоко», — прочитал Диман. — Ну что?
— Читай с конца.
— «Око…» — стал читать Диман.
— Идет! — оборвал я его.
Кернер вышел без чемодана, направился к автомобилю.
— Смотри, — сказал я, — не собирается удирать. Но в это время опять открылась дверь гостиницы, и вслед за Кернером засеменил к машине швейцар с чемоданом и маленькой спортивной сумкой. Чемодан, наверное, был очень тяжелый, потому и делал такие торопливые, небольшие шажки швейцар.
Я потрогал в кармане камень и почувствовал, как кровь запульсировала в висках.
— Ишь! — спокойно проговорил Диман. — Даже сумочку нести не хочет.