Баба Яга и ее внучки Ягобабочки

— Ой, Ваня! — заплакали сами девчушки. — Мы здесь не по своей воле! Мы здесь по обману да по заблуждению.
— Ну, если так… — говорит Ваня, — ну, если по заблуждению, то айдате домой. Я вас выручу.
— Как, чем ты нас выручишь? Ты ведь — дурачок!
А Ваня, несмотря на поспешность, даже улыбнулся:
— Это я для тех дурачок, кто меня сам дурней.
Но девчушки и Ване всё ещё не доверяют, и трусят, на избушку оглядываются:
— Если мы с тобой побежим, то Баба Яга нас всё равно догонит… Как только из-под стола вылезет, так и догонит!
— Не на чем ей будет за нами гнаться… — говорит Ваня. — Мы в её догонятельное приспособление усядемся сами.
И вытаскивает из-под крыльца избушки долблёную ступу — колоду, которая у Бабы Яги летает сама собой. Да ещё и метлу Ваня прихватил.
— Не мешкайте! Садитесь! — командует девчушкам и вслед за ними сам в ступу влез.
— Ой! Лукошки мы наши позабыли! — спохватились девчушки, а Ваня спешит:
— Теперь не до них… Я вам новые изготовлю, подарю.
И взмахнул он метлой, и деревянная ступа поскакала, подпрыгнула, поднялась над избушкой, над тёмным лесом.
Ступа летит, Ваня метлой полёт направляет, девчушки от нового страха глаза крепко прижмурили.
Когда же глядеть насмелились, то увидели внизу, близко, свою деревеньку Крашенку.
И тут Ваню просят:
— Ванечка, милый, ты в самую-то деревеньку на ступе не залетай. Не то наши девчонки деревенские как ступу завидят, так и впрямь обзовут нас Ягобабочками!
— Хорошо… — говорит Ваня. И приземлил он ступу от деревеньки чуть в стороне. И оттуда Маша с Дашей домчались до родного дома своим ходом.
А на расставанье они Ване сказали:
— Во-первых, не забывай, Ваня, к нам в гости даже и без новых, обещанных лукошек заходить… А во-вторых, ступу-то Бабе Яге надо бы как-то всё ж вернуть. Иначе получается: мы тоже вроде бы как бы немножко бессовестные…
На это Ваня ответил:
— Будет исполнено! Ступу вернуть легче лёгкого. Её лишь направить метлой туда, куда надо, и она улетит сама собой. А в гости я к вам приду всё-таки с лукошками. С новыми да расписными. Ведь если дурак что пообещал, то и должно свершиться въявь!
На том Маша, Даша с Ваней-дурачком временно и расстались.
А что было после в избушке-поскрипушке, рассказывать, наверное, и незачем.
Хотя почему же — незачем? Ведь, должно быть, всем охота знать, как стала Баба Яга теперь без Ягобабочек поживать.
А поживать она стала сперва очень трудно.
Разбойничий табачок кончился быстро, денежки она, слетавши в ступе раза два на базар, издержала ещё быстрей. И вот сидит снова одна-одинёшенька, из горячего самовара пустого кипяточку себе наливает, про себя вздыхает:
— Что дальше делать?
И тут увидела позабытые в уголке лукошки девчушек, Увидела, затылок почесала, говорит:
— Сколь умом ни крути, а никакого иного антиресу мне теперь не придумать, как самой ягоды в эти лукошки собирать! Собирать да ими торговать… Благо, малины-то вокруг избушки в лесу видимо-невидимо!
Как решила, так и поступила. Наберёт ягод полные лукошки, сядет в ступу, к торговому селу поближе подлетит, пупу спрячет в кустах и шагает к базарным рядам. Лукошки с ароматным товаром там выставит на самом на виду и цену за свой товар назначает маленько подешевле, чем у ягодников прочих.
И торг у неё идёт на славу!
И сама она от удачи, да от того, что курево забросила, гак вся и улыбается, так вся и светится румянцем. И на базаре никто её Бабой Ягой не зовёт, а все называют именем другим.
Называют так, как окрестил её нынче тот знакомый купец-молодец. Увидел он её со сладким товаром-малиной, увидел, какая она вдруг стала приветливая, вальяжная, да и сам шляпу перед ней приподнял. Приподнял, поклонился и на весь базар громко сказал:
— Ну, теперь ты у нас никакая не Баба Яга, теперь ты у нас — Баба Ягодка!
На вольном просторе
В деревеньке под названием Тёплые Лопушки жила-была вместе с родителями девочка Манюшка.
Родители от зари до зари в поле работали, а Манюшка с братцем нянчилась. Братца звали Егоркой, и был он совсем маленький. Он ещё ни ходить, ни разговаривать не умел.
Манюшка по утру кашей с молоком его накормит, щёки ему ладошкой утрёт, а потом из высокой люльки кое-как, через край, вытащит и обязательно скажет:
— Ну и тяжеленный ты у нас! Прямо не Егорка, а Пуд Иванович… Пойдём-ка, пойдём, Пуд Иванович, на солнышко.
И вынесет Егорку во двор, усадит там у крыльца на мягкую траву-мураву:
— Дальше мне тебя не унести. Здесь погуляем, как мама наказывала.
Да только что это за гулянье: всё во дворе да во дворе, каждый день на одном месте! Егорке, пока он маленький, конечно, и тут не худо, а вот Манюшке — скучно. Ей дальше охота. На улицу, за деревню. На весь на вольный простор.
И всё думала она, как бы сделать так, чтобы её желание сбылось. И вспомнила про деревянную тележку. В той тележке Манюшку самою когда-то отец с матерью катали, и она тележку под крыльцом нашла, пыль с неё смела, усадила тяжёленького Егорку в крепкий кузовок:
— Теперь нам обоим хорошо! Теперь я будто лошадка, а ты будто кучер. Поехали!
И они поехали.
Катится тележка по улице, самодельные колесики скрип да скрип, белая голова Егорки над кузовком торчит.
А деревенские люди, старые да малые, те, которые и в добрую и в худую погоду завсегда дома, — из окошек смотрят, кричат Манюшке:
— Ты куда это наладилась? Завёртывай с братцем к нам.
А Манюшка отвечает:
— Нет! В доме-то мы и во своём насиделись. Мы поехали за деревню, за околицу, на весь на вольный простор.
Тогда старые люди принимаются пугать:
— Худо сейчас за околицей, за деревней. Там жара, тишь и никого нету. Там только страшная птица-полудница летает, она вас утащит.
А Манюшка и опять машет рукой:
— Не утащит. Мы с Егоркой не боимся никого, мы — бедовые сами!
И вот они едут всё дальше и дальше. Деревенька Тёплые Лопушки за колосьями ржи скрылась, густая рожь повдоль пыльной дороги стеной стоит, не колышется, и никого кругом нет.
Не видать в знойном небе и страшной птицы-полудницы.
— Зря нас, Егорка, пугали. Сейчас вот проедем немного, и начнётся вольный простор. Я знаю, мне отец сказывал.
И тут рожь ушла в одну сторону, дорога — в другую сторону, и очутились они на зелёной лужайке, на высокой горушке.
Далеко внизу темнеет меж кустов речной омуток, в нём быстрые молнии рыбок, а за этим омутком, за речкой такое луговое раздолье, что захватывает дух.
— Вот туда нам, под горушку, за речку, и надо бы, — говорит братцу Манюшка, — да боюсь, мне тебя обратно кверху не вкатить… Только нам ведь неплохо и тут!
Что правда, то правда. Над речкой на лужайке, на высокой горушке, весело, свежо. Под тележкой у Егорки кузнечики гремят. Почти по-над самой землёй береговые ласточки вьются. С цветочка на цветок перелётывают мотыльки.
А цветы — жёлтые купавки, клевер малиновый, синие колокольчики — такие яркие, что маленький Егорка лишь увидел их, так сразу в кузовке своём радостно и заподпрыгивал.
— Потерпи! — сказала Манюшка. — Потерпи чуть-чуть! Колокольчики тебе ни к чему, ты их в рот потянешь, а лучше я тебе насобираю земляники. По ополью, по траве она, смотри, какая крупнющая.
И Манюшка стала собирать спелую землянику. Правой рукой берёт, в левую пригоршню складывает.
Складывает и на братца оглядывается. А как новую ягодку в высокой траве заметит, то сорвёт её и ласково крикнет:
— Ау, Егорка, ау! Не бойся, я тут.
Егорка думает, что это сестричка затеяла с ним такую игру в прятки, сам у себя в кузовке подпрыгивает ещё пуще, сам пробует тоже сказать:
— Агу-у… Агу-у…
И вот отходит Манюшка шаг за шагом всё дальше, на братца оглядывается всё реже, лишь голос ему подаёт да слушает, как он «Агу!» отвечает. А когда алых ягод набрала полную горсть, то снова аукнула и — ответа вдруг не услышала.