Манолито Очкарик

— Не волнуйся, Ката, если бы с ними что-нибудь случилось, по телевизору бы уже давно сказали.
Тут все накинулись на дедушку: в своем ли он уме, мальчику завтра рано вставать, ребенок-то, наверное, и не ужинал толком, мы тут уже спецназ думали вызывать. Дедушка бегом поднялся по лестнице домой (насчет бегом — это я, конечно, так, для красного словца), чтобы от него все отстали.
Уже дома, когда мама припомнила нам все, что мы сделали плохого с тех пор как появились на свет, ее вдруг осенило:
— А где же застежка для куртки?
Застежки нигде не было видно. Тогда мама сказала, что мы сведем ее в могилу и вообще доведем до самого что ни на есть смертельного инфаркта.
С тех пор как кончилось лето, дедушка в первый раз так и улегся спать в носках. Я это заметил, потому что пристроился с ним рядом на диване. У нас в Карабанчеле, как только надо идти в школу, сразу начинаются жуткие холода. Это научно доказанный факт.
Прошло немного времени, потом еще немного, потом еще, и тут я понял, что никак не могу заснуть. Завтра начнутся занятия, у всех будет столько всяких новостей… Вдруг никто и слушать не станет, что со мной приключилось в центре. Так я лежал и думал про себя, потому что решил, что дедушка уже спит. А он вдруг шепнул мне на ухо:
— Хорошо мы с тобой сегодня повеселились, Манолито. Завтра в клубе пенсионеров, наверно, никто и не поверит, что сеньорита телеведущая сама вынесла мне стакан воды. Будешь у меня за свидетеля.
Больше он ничего не сказал, потому что заснул и начал причмокивать. Он всегда причмокивает во сне, потому что снимает на ночь вставную челюсть. По радио сказали что-то про детей, которые завтра пойдут в школу. Блин, обязательно надо напоминать, какое меня ждет ужасное будущее.
Конечно, в школе тоже есть свои плюсы: я снова увижу Сусану, Ушана… Тьфу, Ушан и так все лето под ногами крутится, достал уже.
Теперь дедушка не только причмокивал, но еще и храпел. Тут я заметил, что он улегся спать прямо в берете. Такое бывает, когда с ним случается что-нибудь совсем особенное. Тогда он забывает снять берет. Ладно, так у него голова не замерзнет. А то у моего дедули ни волос на голове, ни зубов во рту. Хотя палец в рот ему не клади, это ты уже и сам, наверно, заметил.
Я совсем уже засыпал, и тут вдруг понял, что держу в кулаке какую-то штуку. Это была застежка для куртки. Видно, я так весь вечер и протаскал ее в руке. Мама может спать спокойно: завтра утром она пришьет мне застежку.
Близился к концу самый выдающийся день в моей жизни, но мне было уже все равно. Я знал, что теперь мне не отвертеться ни от школы, ни от зимы, ни от куртки. Зима и школа — это еще куда ни шло. А вот куртка…
  
Вот дурацкий диагноз
 
сусана сказала, что когда у нас в Испании кто-нибудь ходит к психологу, значит, его уже отовсюду выставили взашей. Раньше таких отправляли на довольно-таки необитаемый остров, только теперь развелось столько китайцев, что необитаемых островов совсем не осталось, и поэтому стали нужны психологи.
Мы терпим все эти разговоры, потому что она девчонка, а то давно бы уже врезали по наглой роже.
Это она сказала нам троим: Ушану Лопесу (это мой лучший друг, хотя он та еще свинья-предатель), Джиаду, который только и делает, что строит из себя крутого, и мне, Манолито Очкарику, я тебе уже сто раз говорил, как меня зовут. Мы втроем стояли и ждали, когда нас примет наш школьный психолог. Конечно, не всех сразу, а по очереди, потому что сразу с тремя с нами кто угодно свихнется, а самое большее, года через три мы вообще превратимся в самых настоящих уголовников. Это не я сам придумал, а моя училка, «сита» Асунсьон. Я говорю «сита», потому что так гораздо короче, чем «сеньорита», а то язык сломать можно. Так вот, она у нас не просто училка, а еще и ясновидящая. Она всем ученикам предсказывает будущее. Прямо так, без всяких там карт и кофейной гущи. Как начнет тебе сверлить башку глазами, так тут же видит, как через много-много лет тебя разыскивает полиция всего мира или как ты получаешь одну Нобелевскую премию за другой. Вечно у нее одни крайности.
У Ушана родители развелись, и мама водит его к психологу, потому что боится, как бы у него не осталось какой-нибудь ужасной травмы. А то вдруг возьмет и сделается довольно-таки серийным убийцей, когда вырастет.
А Джиада отправили к психологу, потому что наша училка говорит, что он трудный ребенок и с утра до вечера строит из себя крутого. А еще когда нам задали нарисовать маму с папой, он своей маме пририсовал усы, а папе рога. Ну а нашей училке не нравится, когда мамы на рисунках выходят небритые. В смысле, без эпиляции. Нам-то всем рисунок жутко понравился, мы прямо-таки обхохотались. Если бы устроили конкурс Евровидения на лучший портрет родителей, этот точно занял бы первое место. А наша училка, которая вечно портит райское наслаждение «Баунти», взяла и отняла рисунок, спрятала к себе в стол и вызвала родителей Джиада. Наверно, захотелось посмотреть на усы и рога в натуральном виде. Усы у мамы и правда было немножко видно, а вот у папы, представляешь, никаких рогов, вот облом так облом. Это я так, на случай если кому интересно.
А меня мама отвела к тетеньке-психологу, которую зовут «сита» Эспе, хотя она все время повторяет: «Зови меня Эсперанса»… Только у нас в школе такие штуки не проходят. Если уж тебя зовут Эсперансой, значит, хоть ты тресни, так до самой смерти и останешься «ситой» Эспе. А не хочешь, нечего было и соваться.
Так вот, меня мама отвела к тетеньке-психологу, потому что я все время болтаю и не могу остановиться. Мама говорит, у меня язык без костей, меня то и дело заносит, и у нее от меня голова пухнет. Вот она и отвела меня к психологу. Наверно, подумала: «Пусть выболтается, дома будет меньше чесать языком». Только не рассчитала. К психологу я сходил всего два раза, зато дома меня еще больше тянуло поговорить, потому что, как говорит дедушка: «Мальчонке как что-нибудь засядет в голову, так уж пиши пропало».
До чего же классно было ходить к нашей «сите» Эспе! Захожу я в кабинет и спрашиваю прямо-таки ужасно вежливо:
— Что мне надо делать, «сита» Эспе?
Она, конечно, в сотый раз сказала, что никакая она не «сита» и никакая не Эспе, только это все без толку, потому что если уж я мысленно к чему-нибудь привык, то потом ничего с этим не поделаешь, хоть ты тресни. Это как с Придурком. Мне уже пол-Испании капает на мозги: «Не зови братика Придурком». Но я же не обзываюсь! Просто я и забыл давно, как его зовут на самом деле.
Так вот, «сита» Эспе сказала, чтобы я ей рассказал про все свои проблемы. А я спросил:
— С того самого дня, как я родился?
Это я так спросил, потому что люблю, чтобы с самого начала все было ясно. Ну и чтобы поприкалываться, честно говоря. Только «сите» Эспе было все равно. Ей все было интересно. Она сказала, чтобы я не торопился и рассказывал, сколько хочу, а она меня будет внимательно слушать. Я подумал: «Круто!» Перед тем как поведать всю историю моей жизни, я спросил:
— Можно я закурю?
Она на меня так уставилась, как будто увидела довольно-таки ужасного монстра, а потом взяла и сказала, что дети не курят. Умная нашлась. Пришлось ей объяснять, что это у меня такие шуточки, а то бы она так и сидела с открытым ртом. Мне стало ужасно жалко бедненькую «ситу» Эспе. Купилась на такую дурацкую шутку, на которую в жизни еще никто не покупался. Даже никто не смеется никогда. Эту шутку уже сто раз слышали и моя мама, и «сита» Асунсьон. Мне так жалко стало «ситу» Эспе, что я тут же начал рассказывать ей историю своей жизни.
Сначала я рассказал, как мои мама с папой взяли кредит, купили грузовик и назвали его Манолито в честь мальчика, который никак не хотел выходить из лимба, где живут мертвецы. Это такое место, там плавают все дети, которые еще не родились на свет и ждут своей очереди. Мне Джиад рассказывал. Он говорит, что еще помнит, как сам плавал в лимбе с мертвецами. Плаваешь себе, плаваешь, и все тебе по фигу, а потом — раз! — хватает тебя здоровенная такая ручища: «Теперь ты!» Это потому что в лимбе еще ни у кого нет имени. «Твоя очередь!»