Мой сумасшедший папа

— А если я к тебе заявлюсь, как рыжая? — спросила я.
— Попробуй, — улыбнулся Черт в уже кромешной темноте и принялся шарить по интригующему серебристому платью — искал застежку.
— Не так... — выдохнула я и показала, как и где оно расстегивается. Светкин урок я усвоила добросовестно.
Мы говорили с Чертом шепотом, как лунатики. Словно наши обычные голоса грохотали бы в ночном поселке камнепадом и все жители собрались бы у Светкиного дома с законными требованиями тишины.
И вот когда мы уже стояли друг перед другом совсем без всего и я в каком-то одурманивающем тумане увидела, что Черт совсем-совсем мальчишка, худой, неловкий, с синеватой замерзшей кожей, — в этот момент у ворот Светкиной дачи прошуршали колеса автомобиля, хлопнула дверца, хохотнул женский голос, пробасил мужской. Я догадалась, что приехал Светкин папашка, дядя Олег.
— Бежим! — шепотом закричала я Черту.
Он испугался. Ах, как он испугался! Нервничая, начал натягивать джинсы, рубашку, куртку; кроссовки никак не зашнуровывались, и он от злости, испуга и ярости разорвал один шнурок.
Я тоже лихорадочно натянула платье, схватила одной рукой сумку, другой — тесные новые туфли и выскочила за Чертом в открытое окно на веранде.
Когда мы уже влетели в лес и я остановилась, чтобы в росной траве вымыть заляпанные ноги, первое, что мне пришло в голову, — на столе осталась стоять не пустая молочная бутылка, а сковорода с недоеденной жареной колбасой. Я рассмеялась.
Черт, всю дорогу от поселка не проронивший ни звука, резко сказал:
— Глупо.
— Ты не понял... — хотела объяснить я.
— Не надо, а? — Голос его дрожал от обиды, злости, бессилия, широкоплечая, нелепая Командирша, видела его испуг, ею полудетское тело, теперь еще и смеюсь...
Он, не оглядываясь, широко зашагал по еле виднеющейся дороге. Он бросил меня. Я перестала для него существовать.
Мне пришлось весь путь бежать за Чертовой тенью, как собачке. С детства я боялась темноты, тем более черного ночного леса.
В метро нам повезло: из тоннеля — мы ни минуты не ждали — появилась ленивая, тяжелая электричка. Мы вошли в пустой вагон, в тот же вагон вбежала возбужденная команда и черная, как туча, Эльза.
— Невезуха, — пробормотал Черт, — всегда надо отрываться и метро, когда народу много. Теперь они не отстанут.
За окнами мелькали огоньки перегонов, тихие станции с полупритушенным светом. Команда о чем-то яростно, тихо переговаривалась, Эльза трясла головой и оглядывалась на нас.
Перед станцией, на которой мне надо было выходить, Черт, не глядя в мою сторону, сказал:
— Дойдем до твоей школы, там я останусь, а ты руки в ноги — и чеши домой.
— Почему чеши? Я пойду. — Я попыталась усмехнуться и показать: мне не страшно.
— Я сказал, руки в ноги, — значит, руки в ноги. Ты их не знаешь — мигом обуют...
— Правильно, не знаю и знать не хочу...
— Все, — оборвал меня Черт.
Мы молчали, поезд вот-вот должен был въехать на мою станцию.
— Ты позвонишь мне завтра? — спросила я.
Конечно, он не собирался мне звонить, он уже выбросил меня из мыслей и непонятно зачем сейчас провожал... Да и я сама не знаю — зачем задала ему этот вопрос?
Черт не успел ответить. Поезд остановился, двери разъехались, и мы выскочили из вагона.
Эльза и команда не отставали. Они шли за нами быстро, тихо, следуя неясному для нас плану. И тут на улице меня прорвало. Ну должны же люди уметь объясняться?!
— Черт, миленький, я не хотела тебя обидеть, — залепетала я.
— Знаю, — отрезал он.
— Это не моя дача была, Черт...
— Догадываюсь...
— Ты мне очень нравишься...
— Может быть.
— Я даю тебе честное слово, что в следующий раз будет так, как ты хочешь...
— Не надо.
— Ты мне позвонишь?
— Нет.
— Почему? Почему? Ну почему?!
— Заткнись.
Для кого-то эта ночь, ночь после выпускного бала, была лирической, таинственной, мечтательной. Наверное, мои одноклассники собрались у Светки Павловой в огромной трехкомнатной квартире и танцевали теперь под магнитофон. Кто-то кого-то провожал и целовался в кустах отцветающей городской сирени. Наши трудяги учителя спали в своих кроватках с чувством исполненного долга.
А я боролась за себя, за свою честь, любовь, жизнь. Я теряла всё в эту выпускную ночь: надежды, радость, гордость, силу, Черта.
Мы вырвались на прямую к школе. Черт шагал шире, увереннее, через плечо бросил:
— Как только в ворота войдем, чеши.
И мы вломились на всех парах в ворота, и он подтолкнул меня: «Ну!» — и я побежала, неловко переваливаясь на новых, неудобных туфлях.
Рядом со школой стояла беседка, окруженная густыми кустами, за ними тянулся школьный полудикий, заросший сад, а через сад, если пройти по еле видным тропинкам, можно было добраться до дома, в котором крайний подъезд — сквозной.
Я добежала до кустов у беседки и остановилась, тяжело сглатывая воздух. Я решила затаиться, отдохнуть и понаблюдать. В крайнем случае, подумала я, успею пересечь сад, влететь в подъезд и оказаться на соседней улице. Вряд ли Черт и его команда знали этот потайной путь.
Стоя в кустах, я увидела, как Черт сел спокойно на ступеньку школьного крыльца, закурил и с достоинством, которому позавидовали бы короли, встретил команду. Не успели разгорячённые преследователи и рта открыть, как он сказал:
— А здорово я ее припугнул...
— Кого? — не поняли они.
— Ну, дуру эту, чмошницу. Затащила меня зачем-то на чужую дачу… Еле отвязался.
— Чёрт, мы тебя не просим откровенничать, дорогой, — почти ласково проговорила Эльза.
— Ладно, ребята, вы молотки, умеете друзей охранять и ценить, — бодро, покровительственно сказал Чёрт.
Никто ему не ответил, все вытащили сигареты и закурили.
А потом…
Мне больно писать о том, что случилось спустя минуту. До сих пор, уже через несколько лет, я ощущаю физическую дрожь при воспоминании об этом «потом».
Из-за угла школы вышел мой папа. Сгорбленный, лысый, в странной одежде — темной пижаме и обычном сером пиджаке от чьего-то костюма. В руке мой папа держал увядший пион. Тот болтался на мягкой ножке туда-сюда. Видно, папа ходил с ним давно.
Папа подошел к курящей команде:
— Дорогие дети! Поздравляю вас с окончанием средней школы. Желаю вам всего самого доброго!..
— Ты чего раскудахтался, хмырь? — оборвала его Эльза. — Видишь, люди отдыхают, гуляй дальше.
Я не предполагала, как мой папа может среагировать на такое прямое хамство, но он или не расслышал, или не понял, или не принял близко к сердцу Эльзины слова.
Компания начала его заинтересованно разглядывать, подхихикивая. Пиджак в сочетании с больничной пижамой кого хочешь развеселит.
— Да, дети, я смешон в этой одежде. Но я не виноват. Вот отпросился сегодня из больницы на несколько часов, чтобы поздравить дочку с окончанием школы. Вы не видели мою дочку? Красивая такая, с ясными глазками? Я целый вечер здесь простоял, ждал. Я плохо вижу. Все уже ушли. Вы не видели мою дочку?
Из черных спасительных кустов я увидела, как дернул плечом Черт, будто что-то хотел спросить. Неужели он догадался, что перед ним стоит мой папа, мой бедный смешной папа?!
Команда хихикала. Вдруг Эльзе пришла в голову мысль, которую она немедленно захотела воплотить в жизнь:
— Слушай, дядя, спляши нам. Тогда скажем, где твоя дочка с ясными глазками.
— Как это? — не понял папа.
— Ножками, ножками. Спляши. Окружай его, мальчики! — приказала Эльза.
В предвкушении бесплатного цирка мальчики окружили моего отца и взялись за руки, как на новогоднем утреннике.
— Дети, я не умею плясать. Я старый, больной человек. Мне холодно, — стал объяснять папа срывающимся голосом.
— Пляши, козел! — Эльза тоже встала в круг и подтолкнула моего папу ногой в бок. Тут же, как по команде, мальчики тоже начали его толкать. А он, поняв, что не вырваться ему из этого ужасного, жестокого круга, закричал: