Я иду искать

— Я не ребёнок! — сказала малявка. — Я во втором классе учусь! Меня на будущий год в пионеры примут!
— Слушай! — сказал, отрываясь от работы, парень в перепачканной футболке. — Иди ты со своими яслями отсюда! Я вот ляпну ошибку — и всё насмарку!
— То есть как? — заорал трубач. — Где Колька? Он думает, что его роль на грузовике важнее… Он будет ехать и выламываться, а вот она страдать?
— Колька! — закричал художник. — Растолкуй свою позицию товарищу!
На сцене из-за закрытого занавеса появился Колька в костюме кулака, с наклеенными усами, с привязанной к животу подушкой.
— А, — сказал он. — Ты уже здесь. Никак успокоиться не можешь. Нет у меня барабана! Нет! И то наскребли только тридцать вместо пятидесяти!
— Обеспечь! Ты — вожатый, на тебе ответственность! Придумай что-нибудь! — закричал трубач. — Нет барабанов — дай ей горн!
— И горна у меня нет, — с удовольствием разглаживая усы и похлопывая себя по животу, сказал «кулак» Колька. — У меня для вас, родимые, ничего нетути!
— Прекрати кривляться! — крикнул трубач. — Я тебе горн достану!
— Ну! — заорал ему в ответ Колька, выходя из образа. — А кто её обучать будет? Я барабаню-то еле-еле… А слуха у меня вообще нет!
— Совести у тебя нет!
— Все слышали! Отметим! Товарищи, будьте свидетелями! Он меня оскорбляет! — завопил Колька.
— Ты вожатый или нет? Какая у тебя комсомольская нагрузка?
— У меня нагрузок миллион! А если тебе завидно или ты такой отзывчивый, давай становись вожатым, мне не жалко… Я тебе в ножки поклонюсь, — кланяясь в пояс и снова входя в образ кулака, сказал Колька.
— И стану! — запальчиво выкрикнул трубач. — Подумаешь, нагрузок миллион. Давайте назначайте меня вожатым! Я этому лодырю докажу!
— Ты понимаешь, что берёшь на себя большую ответственность? — строго спросил комсорг. — Это ведь не шаляй-валяй!
— Обязуюсь к празднику подготовить десяток горнистов! — сказал трубач. — И вообще беру этот отряд на себя! Хочешь быть горнисткой? — спросил он малявку октябрёнка, и та, глядя на своего нового вожатого восторженными и преданными глазами, выдохнула всей грудью:
— Да!
 
Глава десятая
«ПАРЕНЬ ИЗ НАШЕГО ГОРОДА»
Я повесил объявление в Доме журналиста, как велел Георгий Алексеевич, но Форген-Морген не откликнулся. Да и смешно было надеяться! Если бы мне кто-нибудь написал: «Макарона, позвони!», я бы ему так позвонил — у него бы до пенсии в ушах звенело!
У меня даже как-то интерес к поиску пропал. Вот искал я, искал подпись — нашёл, ну и что? «Н. Демидов, С. Иванов, В. Мироненко».
А кто из них кто? Даже неизвестно, как читать, слева направо или справа налево… Ясно только, что в середине с перевязанной головой С. Иванов.
Короче говоря, лично для меня этот поиск окончился двумя двойками по английскому и почти месяцем потерянного времени. И сам я стал какой-то ненормальный: раньше приду из школы, уроки выучу и смотрю себе телевизор или по улицам болтаюсь, а теперь всё мне чего-то не хватает, всё про этих трёх танкистов думаю.
В кружке я, конечно, помалкивал, что мне их фамилии известны. Да и что такое фамилия? Вот если бы их найти да в школу привести — тогда сенсация, а так…
В воскресенье вдруг является Эмлемба.
— Пойдёмте в кино! Пойдёмте в кино! Папа билеты купил! Ждёт около кинотеатра!
Ну, я, конечно, поломался для приличия, — мол, не хочется, времени нет, да и фильм старый — «Парень из нашего города».
Она глаза вытаращила:
— Костя! Вы что! Это же по пьесе Константина Симонова! Это же по нашей поисковой теме! Я вот не люблю про войну смотреть, но иду!
— Про войну самое интересное! — говорю я.
— Не люблю, когда стреляют, — говорит она. — И если кого-нибудь убивают, мне жалко!
— Что, — говорю, — тебе и врагов жалко?
Эмлемба нос повесила.
— Но у них же, наверное, дома детки остались…
— Это — артисты! Они после кино пойдут — и убитые, и живые — вместе чай пить!
— Что я, маленькая? — говорит Эмлемба. — Это я прекрасно понимаю. Но мне не артистов жалко, а тех солдат, которых они играют!
— А тех солдат, — дразню я её, — писатели выдумали!
— Я не про тех, которых выдумали! — раскипятилась Эмлемба. — А про настоящих, которые в жизни были! Вы идёте или нет?
— Иду, иду!
Во даёт! Покраснела! Слёзы на глазах. Маленькая совсем, а спорит.
Только надел пальто — новое дело.
— А тётя?
— Что — тётя?
— Разве ей неинтересно в кино пойти?
Не успел опомниться, она уже Агу приглашает! Я думал, Ага откажется, — что она, девчонка на утренний сеанс идти? Как бы не так! Она как стала носиться по квартире! Как запела! Как защебетала!
Через пять минут выскакивает: шуба мутон — стоит миллион! Шляпа типа «Гулливер в стране лилипутов»! Губы накрасила!
На лестнице два кота драться собирались, как её увидели — чокнулись! По отвесной стене вверх полезли! Ага с Эмлембой под ручку взялись, идут разговаривают две подружки: со стороны посмотреть — здоровенный подберёзовик, а рядом на тоненькой ножке клюковка!
— Костя! Идите к нам!
Я делаю вид, что не слышу. С ними под ручку идти! Ребят из нашего класса встретишь, так не то что Макароной — как-нибудь похуже обзовут!
— Знакомьтесь, — говорит Эмлемба и вся от гордости светится. — Это мой папа!
Ну, тут я вообще! Этот папа почти одного со мною роста! Нашей Аге по пояс. Одни очёчки и нос на фигушку похожий. Со спины как мальчишка. Его запросто сзади можно окликнуть: «Эй, пацан, лишнего билетика нету?»
А фильм был что надо! Потому ли, что я старых газет начитался, то ли, действительно, поставлено хорошо, но только мне всё очень нравилось. Всё по-настоящему! Если бы сейчас ставили, так бы не получилось. Нынешние фильмы смотришь — бой показывают: на переднем плане одна «тридцатьчетвёрка», а дальше современные танки идут. Режиссёр думает, их не видно. Солдаты в атаку идут, а у самих волосы из-под касок торчат… А я документальных фотографий насмотрелся и знаю, что тогда все были наголо пострижены. Раньше не замечал, а теперь мне сразу в глаза бросается.
А в этом фильме всё было старое: и танки БТ с перилами на башнях, и глубокие каски, и длинные гимнастёрки, подпоясанные под грудью, и платья, и причёски, и вообще всё! И артист Крючков замечательно играл: я, когда обратно шёл, всё вспоминал, как он в Испании в плен попал, а фашист его допрашивает, а он: «Я — француз, я не понимаю по-русски!» А немец говорит: «Разве может быть француз с такой рязанской мордой!» Потом они на войне встретились — Крючков ему как даст! Я на него смотрел, и мне казалось, что это он на нашей фотографии с перевязанным лицом стоит. Очень похож: и гимнастёрка такая же, и орден, и вихор из-под бинтов, как будто это Крючкова со спины сфотографировали.
Я, когда домой пришёл, сразу фотографию из стола вытащил и всё смотрел и смотрел, и мне казалось, что это кино про наших танкистов.