Письмо дяде Холмсу

Что ответил Митёк, я не расслышал. Мне только показалось, что он громко чихнул. Опять на него «чох напал». Тулупом надышался.
– Примите телефонограмму, – сказал папа строгим голосом: – «Смирно! Отставить коров, писателей и буянов! Произвести уборку помещения! Доложить об исполнении».
Я отключил мобильник, протянул его Алешке. Он повертел его в руках, вздохнул.
– Ничего тебе, Дим, нельзя доверить. Маму напугал, папу расстроил.
– Митька озадачил, – добавил я в сердцах. – Производи уборку и докладывай об исполнении.
– Уборка от нас не уйдет, – решительно отказался Алешка, – ты ее после сделаешь, а я потом папе доложу. А сейчас готовим лыжи и всякие припасы.
– Зачем?
– Идем в Шнурки, домовых гонять.
Я только вздохнул...
 
Глава V
Избушка на курьих ножках
Мы собрались в поход. Алешка больше всего заботился о припасах.
– Знаешь, Дим, – приговаривал он, набивая продуктами сумку, – вдруг нам повезет – заблудимся в лесу. А с голоду, пока нас МЧС искать будет, не умрем. Зароемся в сугроб и будем спать и кушать.
Я сказал ему, что предпочитаю спать и кушать не в сугробе, а дома.
– Ты не романтик, Дим, – отрезал Алешка. – Ты серый человек. Телефон, Дим!
Это опять позвонила мама.
– Вы в трубе? – спросила она.
– Нет еще, – ответил Алешка. – Только собираемся.
– Вот и хорошо. Я вспомнила, зачем звонила. Ты почему мой камешек забрал, а? Потеряешь еще в снегу. А он такой красивый.
– Я не брал, – искренне удивился Алешка. – На фига он мне?
– Куда ж он делся? Я все пуговицы на газету высыпала, а его нет.
– Может, он волшебный? – предположил Алешка. – Я его у английских наперсточников выиграл. Он у них все время то исчезал, то появлялся.
Врунишка. То у бомжей купил, то у кого-то выиграл. Темнит братишка.
– Да? – задумалась мама. – Думаешь, опять появится? Ладно, подожду. Эй! Тут вам Митёк что-то хочет сказать.
Митёк вместо «здравствуйте» чихнул в трубку.
– Я забыл вам напомнить: обязательно прочитайте мою новую рукопись. Она на столе. Очень внимательно прочитайте. Особенно если у вас возникнут какие-нибудь трудности. Или опасности. Поняли?
– Они у нас уже возникли, – сообщил Алешка и поскорее отключил мобильник.
Мы наскоро перекусили и пошли осваивать лыжи. У них были непривычные нам крепления: поперек ремешок, а к нему резинка петлей. Но оказалось удобно и надежно. Носок сапога – в ремешок, а резинка его туго за пятку обхватывает.
Алешке тоже понравилось, и мы дотемна гоняли с горки. Вернулись домой, разложили на печке мокрые перчатки и джинсы и опять пошли в кабинет – посмотреть Митькову рукопись.
Прочитали еще раз про Домового, ничего полезного не обнаружили. Только Лешка заметил:
– Дим, у Митька какой-то странный подчерк.
– Почерк, – поправил я машинально. Я это тоже заметил: некоторые буквы в некоторых словах были немного крупнее остальных. Но так бывает. И Алешка тут же объяснение нашел.
– Это у него, Дим, от «чоха». Вздрагивали буквы.
Я переложил последнюю из исписанных страниц рукописи, а за ней оказался еще один листок со странной, как бы оборванной, фразой:
«... а к лесу задом». Перед этой волшебной фразой нужно почесать затылок левой рукой нечетное число раз, но не меньше единицы».
Чушь какая-то! И вообще, и в частности. Как это, например, можно почесать затылок меньше одного раза? Полраза, что ли?
– Пошли спать, – сказал Алешка. – Утро вечера мудренее. И нам надо завтра пораньше встать.
Да, чтобы успеть засветло смотаться в Шнурки, поймать Домового и вернуться домой.
Если получится...
Алешка перед сном притащил капкан и поставил его на крыльце, пристегнув к перилам:
– Пусть только сунется!
А когда мы улеглись, он заботливо добавил:
– Ты только, Дим, не пугайся, когда он в капкане заорет.
– Кто заорет? – привстал я в тревоге.
– Кто-кто? Кто попадется.
Ага, Людмила Ильинична. С одним рогом и четырьмя копытами. Или какой-нибудь Черпаков-Чурбаков. Вот привязался...
Ночь прошла спокойно. Никто в капкане не орал. Кроме Лешки. Он, конечно, спросонок, когда утром выбегал в туалет, про капкан не вспомнил. Хорошо еще, что ноги успел в сапоги сунуть...
В десять ноль-ноль по московскому времени мы выступили в поход. По глубокому синеватому и блестящему снегу пересекли поле и вошли в зимний лес. И, честно говоря, сразу же забыли про всяких домовых и чертей – так красиво и сказочно было в лесу.
Узкая тропка тянулась и петляла меж заснеженных деревьев. На пеньках лежали громадные белые шапки – словно стояли по сторонам громадные зимние грибы. Ветви елей тяжело гнулись под снегом. И всюду суетились всякие птицы. Щебетали, свистели, чирикали. Шелушили шишки. Перелетали с ветки на ветку. Иногда стряхивали с еловой лапы снежный комок. Он падал, задевал нижнюю ветку, с нее тоже обрушивался снег, и от верхушки ели до самой земли устремлялась снежная лавина. И ель, нам казалось, облегченно вздыхала, из белоснежной становилась зеленой.
А над тропкой аркой стояли согнувшиеся под тяжестью снега тонкие березки. Алешка ударял лыжной палкой по стволу, березка вздрагивала, сбрасывала с себя снег и выпрямлялась над тропой.
В общем, весело было. То снегом нас окатит, то лыжа под снегом за корягу зацепится, то испуганный заяц в глубине леса мелькнет, то лисичка в рыжей, почти красной, шубке покажется.
– Леший! – вдруг вскрикнул Алешка и показал лыжной палкой.
Мы замерли.
Точно – от основной тропы убегала в глубь леса узкая тропка, и на развилке молча стояла какая-то загадочная фигура с клюкой в сучковатой руке.
Мы пригляделись. Это было что-то вроде снежной бабы, но утыканной еловыми ветками – что-то такое лохматое и сучковатое. На голове – старая зимняя шапка, вместо носа – еловая шишка. А руки и ноги – кривые коряги. А клюка будто указывает дорогу в самую чащу.
Мы подошли поближе. Вблизи эта фигура казалась уже не страшной, а смешной. Тем более что рядом с ней торчала из снега деревянная лопата, на совке которой частично сохранилась сделанная угольком надпись: ...ляна сказок».
– Что за «ляна»?
– «Поляна», – догадался Алешка. – «Поляна сказок». Посмотрим?
– А Шнурки? – напомнил я.
– Шнурки не убегут, – резонно заметил Алешка. – Пошли.
И мы свернули на боковую тропку. Она повиляла меж деревьев и – удивительно – стала пошире и поплотней. Хорошо утоптанная стала, будто по ней рота солдат прошла. Строевым шагом.
– Вон еще, – сказал Алешка почему-то шепотом. – Фигура.
Фигура тоже была не страшная – Снеговик с метлой, с дырявой кастрюлей на голове.
Мы им полюбовались и пошли дальше. И вскоре уже вертели головами по сторонам – будто попали в сказочное царство снежных фигур.
Это было здорово! Тем более что они все – не очень ладно слепленные, смешные – были узнаваемы: старые верные друзья из новогодних сказок. Вот отважная девочка Герда на олене. У него красивые рога из сучковатых веток. Вот Заяц возле ледяной избушки. Вот толстячок с пропеллером за спиной. Снегурочка, Серый волк.
А вот... Небольшая, очень красивая опушка, а на краю ее – избушка на курьих ножках. Самая настоящая, на пеньках. Такая настоящая, что мы даже притормозили немного – так и казалось, что вдруг как выскочит из нее седовласая Баба-яга с помелом, вскочит в деревянную ступу и помчит в ней над лесом по своим вредным делам.
– Зайдем? – шепнул Алешка. – Без спроса. – Он воткнул лыжные палки в снег. – Давай, Дим, говори.
– Что говорить? Кому?
– Кому-кому? Избушке. Что положено, то и говори!
Алешка, похоже, в самом деле в сказку попал. Дитя доверчивое.
Я улыбнулся и начал:
– Избушка, избушка, стань к лесу...
– Подожди! – Алешка даже взвизгнул. – Тебе что Митёк написал? Забыл?
– Ничего он мне не писал, – я растерялся.