Мальчик у моря

 
НОЧНОЙ ДОЗОР
— Вон оно, дно, видишь? — говорит Жорка, раздеваясь.
— А там? — показывает вдаль Сашук.
— И там есть, только глубоко. И туда тебе плыть нельзя — утонешь.
— А чего это у тебя нарисовано? Разве на человеках рисуют?
На груди у Жорки синими точками наколоты бубновый туз, бутылка и женская нога. И сверху написано: «Что нас губит».
— Дурость! — отмахивается Жорка. — На дураках и рисуют.
— Ты разве дурак?
— Был. Может, и сейчас малость осталось.
Он разбегается, ныряет и так долго плывет под водой, что Сашук начинает думать, что он уже захлебнулся и утонул.
— Давай, Боцман! — кричит, отфыркиваясь, Жорка. — Ныряй!
Сашук набирает в себя побольше воздуху — у него даже щеки надуваются пузырями, — складывает ладошки возле самого носа, ныряет и… едет животом по песку на мелководье. Жорка хохочет.
— Чудик! Что ж ты землю пузом пашешь?
— А если тут мелко? — обиженно говорит Сашук.
— На тебя не угодишь — то глубоко, то мелко. — Жорка подплывает ближе, становится на ноги и пригибается. — Влезай на плечи.
Сашук вскарабкивается, вцепляется в его рыжие волосы. Жорка распрямляется, и Сашуку даже жутко становится, так высоко он поднимается над водой, — Жорка только чуть-чуть поменьше Ивана Даниловича.
— Готов? Але-оп!
Жорка встряхивает плечами. Сашук, не успев сложить ладошки, враскорячку, как лягушонок, плашмя плюхается в воду.
— Ну как?
— Здорово! — кричит Сашук. — Бимс, сюда!
Кутенок стоит у самого уреза, пятится от набегающих волн и тявкает. Сашук ловит его, подняв на руки, несет в воду. Кутенок скулит и вырывается. Сашук заходит по грудки, пускает щенка. Тот захлебывается, фыркает и отчаянно молотя лапами — плывет. Сашук идет следом и хохочет. Выбравшись на песок, Бимс трясет головой, висячие уши шлепают его по морде, как мокрые тряпки.
— Тут лучше купаться, чем у нас в Ялпухе, — говорит Сашук, совсем уже запыхавшись и улегшись на песок.
— Вода соленая, сама держит.
— А почему никто не купается, рыбаки наши?
— Они уже старые, им не хочется.
— Так ты ведь тоже старый.
— Еще не очень — только тридцать два года… Пошли, а то мамка тебя хватится, шухер поднимет.
Они поднимаются по откосу.
— Там чего? — показывает Сашук на решетчатую башню со скворечницей наверху.
— Пограничная вышка. Пограничники сидят, границу сторожат.
— От шпионов?
— Ну да.
— Пойдем посмотрим.
— Чего там смотреть? Да и они увидят — прогонят.
— А если ночью? Они и не увидят.
— Ночью, брат, спать надо.
— А там чего?
— Дот был. Немецкий.
Развалины дота недалеко от обрыва. Из уцелевших оснований бетонных стен торчат скрюченные железные прутья, покореженные балки. Щебень, присыпанный землей, зарос бурьяном. Сашук пробует обхватить остаток стены, но пальцы его не дотягиваются до краев. От дота, немного не доходя до обрыва, змеятся осыпавшиеся, заросшие окопы.
— Может… — с надеждой в голосе говорит Сашук, — может, тут пули остались, а? Давай поищем?
— Как же, двадцать лет лежат, тебя дожидаются… Вон мамка бежит, сейчас она отольет тебе пулю.
Мать быстро-быстро идет им навстречу. Она даже не смотрит на Жорку, будто его совсем и нет, шлепает Сашука, хватает его за руку и тащит к дому. Только когда Жорка остается далеко позади, она сердито шипит:
— Сколько раз говорила, чтоб ты к этому бандюге не липнул!
— Так он совсем не бандюга, мам, он рассказал… Ой, ну чего ты дерешься?.. Будешь драться, и тебя в тюрьму посадят.
— Вот я тебе покажу!..
Сашук, извернувшись, вырывается и убегает.
— Беги, беги, домой все равно придешь!
Сашука угроза не пугает: мать отходчива, долго сердиться не умеет.
Она и в самом деле отходит и, когда Сашук прибегает обедать, не только не шлепает его, но даже ни слова не говорит. После обеда мать моет посуду, потом начинает перетирать. Сашук садится в холодке за крылечком, рядом укладывается Бимс и тут же засыпает. Разомлевшего от еды Сашука тоже клонит в сон, он едва не засыпает, но в это время из барака на крыльцо выходит Жорка. Сашука он не замечает, идет прямо к матери. Она искоса взглядывает на него и тотчас опускает взгляд на посуду.
— Слышь, Настя… — говорит Жорка.
Мать слегка поворачивает к нему лицо, но глаз не поднимает.
— Ты чего мальца от меня шугаешь?
— Ты ему не компания.
— Ему тут никто не компания — одни старые хрычи.
— Хрычи не хрычи, да уж и не замаранные…
— А я замаранный? Я что, убил кого или ограбил?
— Я там не знаю… — говорит мать и так сердито трет полотенцем миску, будто хочет провертеть в ней дырку.
— Так ты спроси!
— Не мое это дело, незачем и спрашивать.
— А зачем словами кидаться? «Бандит», «в тюрьме сидел»…
— А скажешь — нет? — вскидывается мать.
— Ну сидел… Так ведь за что? За таких вот дур вступился…
Мать молча трет все ту же миску, потом говорит:
— Сказать все можно…
— «Сказать»!.. — повторяет Жорка. — За словами человека видеть надо… Эх, ты!
Он поворачивается и, опустив голову, уходит в барак, а мать исподлобья смотрит ему вслед.
— Ну чего ты к нему привязалась, мамка? — говорит Сашук. — Он же…
— Цыц! — кричит мать и в сердцах замахивается полотенцем. — Ты еще туда же…
Перед вечером рыбаки снова уходят в море. Сашук вместе с Бимсом провожают их до причала, потом сидят на причале и смотрят им вслед, пока лодки не становятся совсем крохотными. Тогда Сашук свистит Бимсу и идет к бывшему доту. В конце концов, откуда Жорка знает? Вдруг что-нибудь там осталось и никто не нашел, а он, Сашук, найдет? Некрасовские ребята прямо треснут от зависти…
Как он ни старается, ничего не находит. Всюду верблюжья колючка, репейник, бетонный щебень и раскаленная солнцем пыль. Сашук только зря искалывает руки и весь исцарапывается. Тогда он начинает играть в войну. Залегает в осыпавшийся окоп и строчит из пулемета по фашистам: та-та-та-та-та… Одному играть скучно, и мешает Бимс. Он бегает без всякого толку и не понимает никаких команд. А когда Сашук по-пластунски ползет в разведку, Бимс начинает лаять и хватать Сашука за пятки. Какая уж тут разведка…
Сашук бежит к пограничной вышке, но скоро переходит на шаг, потом останавливается. Возле лестницы, поднимающейся к будке, привязана лошадь. Она переступает с ноги на ногу и отмахивается хвостом. Может, там кого уже поймали?.. Ему очень хочется подойти поближе и рассмотреть все как следует, но он заранее знает, что его прогонят. Если бы еще солнце не так ярко светило, тогда можно бы подобраться незаметно, но солнце, хотя и стоит низко, светит вовсю, а степь голая, как цыганский бубен, никуда не скроешься, его издали заметят и обязательно шуганут. Большие ведь всегда думают, что только им все интересно, а маленькие пускай как хотят…
Сашук бредет домой. Он хочет дождаться возвращения рыбаков, но мать заставляет его есть, потом он кормит Бимса, а потом глаза у него начинают слипаться, и просыпается он уже ночью, на топчане.
За перегородкой наперебой храпят рыбаки. Отец, и мать тоже спят. Спит и Бимс на полу возле двери. В окно над самым подоконником заглядывает луна. Сашук тихонько сползает с топчана, идет к двери. Бимс пытается свернуться калачиком, но вздувшийся живот мешает, и он опять распластывается на боку, раскинув лапы.
Чтобы далеко не ходить, Сашук пристраивается тут же у крылечка. Луна, совсем не некрасовская, а какая-то непохожая — огромная, наливающаяся красным, — висит над горизонтом. И во дворе и в степи все-все видно, только совсем иначе, чем днем. Призрачно и печально. Пограничная вышка черным пятнышком торчит среди редких звезд.
А что, если сейчас пойти и посмотреть, как они ловят шпионов? Сашук дома тоже ловил. В плавнях. Там здорово трудно ловить, когда ребята спрячутся в камышах. Так ведь то понарошку…