Помнишь меня?
Господи Иисусе, ну и здорово же я треснулась башкой!
— Кажется, помню, — кивнула я. — Вроде бы. Который час?
— Восемь часов вечера.
Восемь вечера? Ух ты. Значит, я целый день пробыла без сознания?
— Меня зовут Морин. — Медсестра забрала у меня пустую чашку. — Вас принесли сюда несколько часов назад. Знаете, мы уже успели с вами побеседовать.
— Вот как? — удивилась я. — И что я говорила?
— У вас немного заплетался язык, но вы все спрашивали о чем-то застегнутом. — Она нахмурилась, пытаясь вспомнить. — Или застиранном?
Дожили. Я не только ношу застиранное белье, но и говорю об этом с незнакомыми людьми.
— Застиранном? — с деланным недоумением сказала я. — Не знаю такого слова.
— Зато сейчас вы говорите вполне связно. — Морин взбила мою подушку. — Чем еще я могу вам помочь?
— Я очень хочу апельсинового сока, если у вас есть. И я нигде не могу найти свой сотовый и сумку.
— Все ваши вещи в целости и сохранности. Я сейчас уточню. — Она вышла, а я осталась разглядывать тихую комнату, все еще испытывая изумление. Пока сложился лишь ничтожный фрагмент огромной головоломки. Я до сих пор не знаю, в какую больницу попала… и как сюда попала. Кто-нибудь сообщил моим близким? И что-то еще беспокоило меня, какая-то неясная тревога.
Мне очень хотелось домой. Да, точно. Я все повторяла, что мне нужно домой, поскольку на следующее утро рано вставать, ведь…
О нет! О, черт возьми…
Похороны отца. Завтра, в одиннадцать. А это значит…
Неужели я их пропустила? Инстинктивно я попыталась вскочить, но голова закружилась и меня повело в сторону даже в сидячем положении. С неохотой я подчинилась обстоятельствам. Если я не явилась на похороны, уже ничего не поделать.
Вообще-то я не очень хорошо знала отца — я его мало видела. Он напоминал скорее любимого дядюшку, плутоватого любителя пошутить, который дарит конфеты на Рождество и пахнет спиртным и табаком.
Не вызвала у меня шока и его смерть. Отец дал согласие на сложную операцию по шунтированию сосудов сердца, и все знали, что шансов у него — пятьдесят на пятьдесят. Однако мне следовало прийти на похороны и поддержать мать и Эми. Ведь Эми всего двенадцать и она такая робкая. Я вдруг ясно представила, как она сидит у крематория рядом с мамой, испуганная и печальная, с густой челкой а-ля шетландский пони, крепко вцепившись в своего потертого голубого льва. Ей трудно будет смотреть на гроб своего отца, если старшая сестра не возьмет ее в этот момент за руку.
Но я лежу здесь и лишь представляю, как Эми старается казаться взрослой и стойкой. Неожиданно по щеке покатилась слеза. Сегодня — день похорон моего отца, а я тут, в больнице, с головной болью и, наверное, сломанной ногой или чем-то в этом роде.
И мой бойфренд в очередной раз меня подвел. Надо же, никто не приходит меня навестить, спохватилась я. Где взволнованные подруги и родственники, которым полагается сидеть вокруг кровати и держать меня за руку?
Мама с Эми на похоронах, Лузер Дейв пусть проваливает, но Фи и остальные, где они?
Я вспомнила, как мы навещали Дебс, когда ей удаляли вросший ноготь. Мы буквально разбили лагерь на полу палаты, носили Дебс старбаксовский кофе и журналы, сделали ей педикюр, когда палец зажил. И это всего лишь при вросшем ногте!
Я тут валяюсь без сознания с капельницами во всех местах, а никому дела нет.
Здорово. Просто хрен знает как расчудесно.
Новая жирная слезища покатилась по щеке. В это время открылась дверь и вновь вошла Морин, неся поднос и пакет с ручками, на котором маркером было написано «Лекси Смарт».
— О Боже! — сказала она, увидев, как я вытираю глаза. — Вам больно? — Она протянула мне таблетку и маленькую чашку с водой. — Это поможет.
— Спасибо. — Я проглотила таблетку. — Но дело не в этом. Просто моя жизнь… — Я беспомощно развела руками. — Сплошное дерьмо, от начала до конца.
— Вовсе нет, — возразила Морин. — Иногда мы смотрим на все слишком мрачно…
— Поверьте мне, все действительно плохо. — О, я уверена…
— Моя так называемая карьера зашла в тупик, бойфренд вчера не пришел на свидание, у меня нет денег, а из раковины в квартиру этажом ниже постоянно протекает зловонная ржавая вода. — Меня передернуло при новом воспоминании. — Наверное, соседи на меня в суд подадут. И еще у меня на днях умер отец.
Воцарилась тишина. Морин была явно сбита с толку.
— Все это звучит немного… странно, — произнесла она наконец. — Но я полагаю, все скоро изменится к лучшему.
— Именно так говорила моя подруга Фи! — В памяти мелькнули сияющие зеленые глаза за пеленой дождя. — Но смотрите, я оказалась в больнице! — Я в отчаянии взмахнула рукой. — Как что-то может измениться к лучшему?
— Не знаю, милая. — Взгляд Морин стал беспомощным.
— Всякий раз, как начнешь думать о жизни, понимаешь: кругом одно сплошное дерьмо, — и становится только хуже! — Я вытерла нос и глубоко вздохнула. — Может ли это измениться сразу, одним махом? Разве бывает, чтобы жизнь наладилась как по волшебству?
— Нельзя отчаиваться. Нужно надеяться, верно? — Морин сочувственно улыбнулась мне и потянулась забрать чашку.
Я подала ее и вдруг заметила свои ногти. Вот это да! Что же такое происходит?
Мои ногти всю жизнь представляли собой обгрызенные пеньки, которые я старалась спрятать, но сейчас они выглядели потрясающе. Чистые, опрятные, покрашенные бледно-розовым лаком и… длинные. Разглядывая их, я изумленно моргала, пытаясь сообразить, что случилось. Может, мы с девчонками закатились на ночной маникюр, или я что-то забыла? А ногти-то акриловые, не иначе! Какая-то потрясающая новая техника — я так и не смогла разглядеть место крепления искусственного ногтя, как ни старалась.
— Ваша сумка здесь, — добавила Морин, указав на пакет у кровати. — Сейчас принесу сок.
— Спасибо, — поблагодарила я, с удивлением глядя на пластиковый пакет. — И спасибо за сумку. Я боялась, что ее украли.
Хорошо все-таки получить обратно собственную сумку. Если повезло и телефон еще не разрядился, я смогу послать несколько сообщений… Морин уже открыла дверь, когда я достала из пакета красивую сумку «Луи Вуиттон», с ручками из телячьей кожи, матово сияющую и явно очень дорогую.
Я разочарованно выдохнула. Это не моя сумка. Меня с кем-то перепутали. Можно подумать, Лекси Смарт носит сумку «Луи Вуиттон»!
— Простите, но это не мое… — забормотала я, однако дверь за Морин уже закрылась.
Я с завистью смотрела на кожаный шедевр, гадая, кому он принадлежит. Наверное, какой-нибудь богатой девице из соседней палаты. Уронив сумку на пол, я в отчаянии плюхнулась на подушки и закрыла глаза.
ГЛАВА 2
Когда я проснулась, утренний свет пробивался из-под края занавесок. На тумбочке стоял стакан апельсинового сока, а в углу комнаты хлопотала Морин. Капельница волшебным образом исчезла, и я чувствовала себя гораздо лучше.
— Привет, Морин, — произнесла я на удивление скрипучим голосом. — Который час?
Она обернулась с удивленно поднятыми бровями:
— Вы меня помните?
— Конечно, — изумилась я. — Мы встречались вчера вечером. И говорили.
— Прекрасно! Это показывает, что вы выходите из посттравматической амнезии. Не беспокойтесь, — улыбнулась она. — Помрачение сознания — обычное состояние после черепно-мозговой травмы.
Я невольно поднесла руку к виску и прикоснулась к плотной повязке. Ну и навернулась же я с тех ступенек…
— Вы молодец. — Морин потрепала меня по плечу. — Я сейчас принесу свежего апельсинового сока.
В дверь постучали, затем она открылась, и вошла высокая стройная женщина лет пятидесяти. У нее были голубые глаза, четко очерченные скулы и тронутые сединой волнистые светлые волосы, находившиеся в живописном беспорядке. На ней была алая стеганая жилетка поверх длинного цветастого платья и янтарное ожерелье, а в руках она держала бумажный пакет.
Это моя мама. В смысле, я уверена на девяносто девять процентов. Не знаю, почему не на все сто.